___
Антона Шастуна зачислили в 10 класс год назад. Попов заприметил новую личность сразу. Новую, необузданную личность. Совсем молодую и невинную. Такую, какую любил он. Какую любила его натура. Первое время смотрел издали: устойчиво вглядывался в студента на уроках, наблюдал в столовой, в коридоре, открывал камеры мужского спального корпуса по ночам, отыскивал необходимую комнату и безотрывно глядел на умиротворенное юное лицо час, два, три, пока первые лучи восходящего солнца не пробирались сквозь толстые шторы. После Нового года, когда очередная ученица, околдованная чарующим голубым взором, была с позором выкинута из комнаты голая — надоела — Арсений Попов окончательно устремил свой интерес к юному, девственному телу. Антон успел обжиться, завести знакомых и получить точный статус. Вниманием его не обделяли. Этого и следовало ожидать. Высокий, русый парень с тёмно-зелеными глазами, обладающий чувством юмора, самоиронией и дружелюбием, — редкое явление в подобной школе. Мальчик, не кричащий о богатстве семьи, умиротворенный и душевный. Прояви он немного грубости, быть может и не оказался в лапах самого Дьявола.___
Впервые наедине они остались в последние дни 10 класса. Антон совершил ошибку, о которой не успел пожалеть. Опоздал на урок. Всего на минуту, однако этого было достаточно. Холодный бас осведомил его о надобности остаться после философии. Студенты с сожалением и страхом смотрели на вошедшего в кабинет парня, в глазах которого отразился ужас. Он боялся преподавателя и, в отличии от других, не имел к нему и капли симпатии. Темно-голубой взгляд пугал до той степени, что тело теряло контроль и в ушах забивались в кровавом танце сосуды. — Простите, Арсений Сергеевич. В моей комнате сломался замок — я не мог выйти, — тихо постарался оправдаться дрожащим голосом Антон. Попов и так знал причину. Он помог ему опоздать. И внутри ликовал удачно сбывшемуся плану. — Правила едины. После урока остаешься здесь. На место, — словно собаке, скомандовал философ, с холодным безразличием оглянув вздрогнувшее тело. Он отвернулся к доске и облизал губы. Вязкая слюна покрыла их отблескивающим слоем. Кадык двинулся точно сглатыванию усилившегося слюноотделения. На доске идеальным почерком вывелись первые буквы темы. Ученики поспешили открыть тетради, чтобы успеть записать каждое слово. Антон с трудом дошел до парты, осел на стул и невидящим взглядом уставился в деревянные узоры дорогой мебели. Руки вздрагивали. В горле образовался густой ком, что душил сознание и перекрывал кислород. Громкий голос раздался в аудитории — Попов начал лекцию. Неподвластный себе, Шастун поднял голову. Философ смотрел на него. Точно в глаза. С хитрым прищуром и наглой усмешкой, застывшей на губах. На лице отразилась улыбка. Идеально белые, словно и не человеческие, зубы сияли при свете гудящих ламп. Но взгляд приковали всего два: верхние острые клыки, которые, казалось, давно ушли с эволюцией у людей. Клыки дикого животного, растерзающего пищу в один миг.___
За всё занятие парень так и не взял ручку, не написал ни слова из лекции и не отвёл глаз от стены впереди. Вокруг него образовалась пустота. Вакуум. Антон не слышал перешептываний за спиной, не слышал раскидистого голоса преподавателя, не видел света или мглы. Он казался просто телом в пространстве. Абсолютно пустом. Из прострации вывел громкий звонок. Шастун встряхнул головой, оглянулся: одноклассники в спешке покидали кабинет. «Урок закончился? Я… ничего не написал. Что я делал?» — пронеслось многоголосой строкой в мыслях. — Антон, подойди! — прикрикнул Попов, не терпя медлительность парня. Тот подскочил на месте и испуганно уставился на источник звука. Делать нечего. Трясущиеся ноги несли ученика к столу. Они шли сами, без контроля и подчинения. Они знали, к кому им идти. — Метла, швабра, ведро и тряпки в кладовой. Вот ключ. Уберись в аудитории — это часть твоего наказания. Вернусь через 20 минут. Увижу хоть пылинку — мало тебе не покажется! — Попов со звоном скинул связку ключей на стол, поднялся с места и широкими шагами вышел за дверь, не забыв с грохотом ее захлопнуть. Антон выдохнул. Наказание оказалось нестрашным. «Видимо, Он нас лишь запугивал так. Надо поспешить, а то не успею.»___
Чётко через 20 минут, как по таймеру, в дверном проходе застыла темная фигура. Время раннее, утреннее. Солнце тонкой линией на горизонте сменяло ночь, и кабинеты оставались темными, холодными. Гудение лампы давило на сознание. Словно тысячи жучков копошились в ушах, размножались и продвигались глубже с каждой секундой. Антон, домывая руками последний метр класса, с трудом успокаивал мысли и страх. Организм чувствовал неладное. Мозг кричал, что нужно бежать. Тело вздрагивало от любого шороха. Но руки продолжали вести тряпку по линолеуму. Бежать уже некуда. Ему больше не спастись. Не спастись с того момента, как взор голубых глаз заприметил стеснительного юношу в коридоре школы 9 месяцев назад. — Хороший мальчик, — шёпотом раздалось над ухом. Студент с испугом отпрянул от … воздуха? Рядом никого не оказалось. Ни единой души. Ни единого звука. Коридоры пустовали, и только завывание ветра за окном выдавало реальность мира. Тяжело вздохнув, Шастун скинул всё на поток мыслей. Порой ему чудились фигуры там, где их быть не могло. Порой слышались звуки оттуда, откуда они не могли выйти. И сейчас, должно быть, так и было. «Это ведь просто преподаватель! Чего ты его так боишься?» Студент с хрустом выпрямил затекшую спину и скинул тряпку в ведро с грязной водой, неприятно поморщившись, когда брызги отлетели на школьную форму. Он закончил. До конца перемены было еще пятнадцать минут. «Ждать философа или пойти есть?» — Он надеялся на второе. Утром, не сумев открыть дверь вовремя, пропустил завтрак в столовой. Сейчас там накрывали стол для ранних пташек второй смены, потому удалось бы урвать хотя бы один бутерброд у знакомых. Однако уходить ему не разрешали. Впрочем, как и оставаться. Живот заурчал, согнув парня болью пополам. Хотелось есть. Сознание завопило, что лучше не рисковать и не выводить преподавателя на большую злость, чем от опоздания, и просто подождать его около двери в кабинет. Свой голос Антон отдал всё-таки второму варианту. Быстро убрав все предметы для уборки, он забрал свой рюкзак, покинул помещение и замер возле двери. Ждать пришлось недолго. Через минуту в коридор вышла темная фигура. Попов шел издалека, отчего освещение постепенно спадало на… Тёмно-коричневые кожаные туфли, при виде которых Шастун сглотнул и повёл взглядом по полоске света выше; Чёрный брючный костюм, обволакивающий длинные ноги; Идеально выглаженную белую рубашку, за которой просвечивалось спортивное тело; Самодовольную улыбку, от которой Антон забегал глазами по окружающему миру, боясь встретиться с… Голубой прищур хищника. Преподаватель смотрел на подчиненного, как на привлекательную жертву. И это не сулило ничего доброжелательного. Антон почувствовал стайку мурашек, что пробежала по спине, когда в тиши коридора по стенам разлетелась известная усмешка. И вздрогнул, когда ее источник в миг очутился на дистанции пары десятков сантиметров, хотя секундой ранее — Шастун готов поклясться — шел в десяти метрах. — Закончил? — непозволительно близко прошептали чужие губы, и парень вжался в стену, лишь бы увеличить расстояние. — Д-да. Я могу идти? — с трудом выдавил школьник, пока тело стекало ниже от напора старшего. Тот опасно растянулся в улыбке. Кончик языка облизал припухшие губы. Клыки обнажились, и Антон вновь сглотнул образовывающийся страх. — Иди, — отступился преподаватель. Вокруг заходили подростки, которые, как казалось, даже не видели стоящих у стены людей. — Но, — продолжил Попов, как только Антон сделал шаг в сторону, готовый бежать подальше от этого места, — в 23:00 тебя ждет остальная часть наказания. Ты должен прийти к моей комнате и постучаться в дверь точно в 23:00. Ни позже, ни раньше. Тогда, быть может, я сжалюсь, и ты уйдешь живым, — напоследок философ усмехнулся, сводя слова в обычную шутку. Шастун лишь криво улыбнулся, пробубнил невнятное «хорошо, до свидания» и побежал прочь из коридора. Арсений Сергеевич глядел ему в след. План удался. Сегодня его ждет прекрасный вечер.___
На другие уроки Антон так и не пошел. Несомненно, он получит за это в ближайшие дни, но сил находиться вблизи преподавателя не было. За время в своей комнате он тысячу раз пробежался по воспоминаниям. Часть из них уже забылась. Зародились сомнения в реальности произошедшего. «Я схожу с ума.» — Единственный вывод. К вечеру Шастун ходил бледный и сгорбленный. Пока дошел до столовой, почти каждый знакомый (а их было чересчур много) остановился узнать, хорошо ли он себя чувствует. Нет, нехорошо. Это ясно виделось в покрасневших тусклых глазах и по отсутствующей улыбке. За столом внутрь не шла даже любимая картошка. От вида пищи тянуло блевать. Причин на это Антон не видел. Ближе к назначенному времени парень переоделся в свободную тёмную футболку и спортивки. Он полагал, что теперь убираться придется в комнате преподавателя, а это делать лучше в свободном виде. Сил размышлять о столь позднем времени не было. Мысли, которые днём набатом стучали по голове и твердили об опасности, вовсе испарились, будто бы и не произошло странного. Рядовой день. Всего-то.___
В 23:00, как по заказу, студент стоял перед дверью. Тёмная, она выделялась среди пастельно-желтых стен корпуса. Её явно покрасил хозяин. Сверху серебром отливала краткая табличка. «АСП». Инициалы, показывавшие принадлежность комнаты к педагогу. Подавать сигнал появления Антон не спешил. Страх вернулся и с новой силой окутывал тело. Сердце паниковал без причины, в глазах временами темнело. Но Попов не любил опозданий. В 23:01 в тиши коридора раздался мелодичный стук. Антона пробрала дрожь. Назад пути нет. «И чего я боюсь? Он же всего лишь…» Дверь неожиданно открылась. Внутри — непроглядная тьма. Мужчина, освещенный тусклым светом из коридора, улыбался пришедшему. Той искусственной улыбкой, от которой органы сжимались внутри от ужаса, скрывающегося за ней. «…препод.» — Я не всего лишь препод, Тоша. — Смысл слов не успел дойти до получателя. Арсений протянул руку вперед и, схватившись за ворот футболки, грубой силой закинул студента внутрь. Мрак комнаты пугал непроглядностью. Как может быть настолько темно, что не видно предмета в десяти сантиметрах от глаз? Такого ведь не бывает! Сон. Просто сон. Только там можно не видеть чего-то вблизи, но всматриваться в ярко-голубые подсвечивающиеся глаза сверху. — Я просил не опаздывать, Тоша. Прошла целая минута. — Голубые светилы темнели. Нежный оттенок медленно приобретал тьму комнаты и превращался в бордово-синий. Шастун не мог пошевелиться. Страх сковал тело. Конечности потяжелели, словно были привязаны к полуторатонной гире и шли ко дну океана. Антон тонул в синеве глаз и захлебывался мраком места. Спасения нет. — Какой ты милый, когда пугаешься. — Размеренный стук каблука потёк по деревянному полу вдоль тела. Маяк пропал из виду. Больше парень не знал, где находится опасность. Больше ему не сбежать. — Знаешь, из всех глупых людишек за пятьсот лет ты мне понравился сильнее всех. Что-то есть в тебе… вкусное, — с тихим причмокиванием после дум прошептал преподаватель. Шаги затихли у головы. — Когда глупцы много из себя воображают, их проще сюда затащить, но и плоть тогда какая-то горьковатая и вяжет. Неприятное сочетание. Таких видно издалека, понимаешь? Антон не понимал. «Пятьсот лет. Вкусное. Плоть горьковатая и вяжет.» — Единственные фразы, пробегавшие строкой в мыслях. — Их есть приходится, когда совсем худо. Я пытаюсь найти что повкуснее, но тяжело. Место такое, что уж поделать. Выродки богатеньких шлюх и папиков. А ты другой. От тебя и пахнет иначе. Хочешь узнать? — Он не хотел узнавать. — Конечно, ты хочешь. Я ведь последний, кто с тобой поговорит. — Антон сглотнул и в окаменении замер. Над ухом послышалось характерное втягивание воздуха. — Ох, когда ты пугаешься, становишься еще ароматнее. Живот сводит от нетерпения. От тебя веет утренним дождем и сладостью. От страха появляются нотки барбариса. Знал бы ты, как это аппетитно. Но вкушу это только я. Сжалюсь над тобой и не стану испытывать твою попку на прочность. Есть во мне немного уважения к людскому миру. Хотя уверен, было бы чудесно совместить это с поеданием твоей плоти. «Это не сон.» — Не сон, милый. Не сон. Парень шевельнуться не мог вовсе. И теперь причина крылась вовсе не в тяжести. Конечности постепенно возвращали свой вес, однако отвести их от пола — задача невозможная. — Не дергайся. Когда перед смертью мышцы напрягаются, они становятся тверже. Зеленый взгляд устремился на клыки, подсвечиваемые светом неизвестно откуда взявшейся Луны. Лицо философа изменилось, и это не могло остаться незамеченным. Без того худое, оно втянулось внутрь. Щёки впали, и скулы острым лезвием выпячивали сквозь болезненно белую кожу. Глаза не выражали и толики жалости. Они смотрели холодно, пусто. Мертвецки. Вот, кого напоминал Арсений. Мертвец. Антон мельком чувствовал, как комната заполнялась лунным светом. Сегодня полнолуние. Об этом говорили вчера в новостях, когда ничего не подозревающий школьник выписывал в тетради алгебраические выражения. И вместе со светом образовывался запах гнили. Антон редко бывал на кладбищах. Всего один раз, если быть честным, когда тётушка его матушки скончалась в сто один год, а маленького ребенка (его) оставить было не с кем. Но тот запах гнили от трупа в гробу, запах могильной земли впечатался в память клеймом конечности жизни. В тот день ему не удалось и крошку в рот положить, чтобы не вернуть всё содержимое желудка в мир. Сейчас вонь оказалась сильнее. От неё кружилась голова, и рвотные позывы не удавалось сдерживать. Лицо мужчины приближалось к жертве с той скорость, чтобы каждый миллиметр синеющей кожи она могла рассмотреть. Подбородок заострился и вытянулся. Глазные яблоки впали. Кости выпячивали так, будто коснись их — порвешь кожу и притронешься к шершавой поверхности надкостницы. Улыбка так и не уходила. И вместе с ней изо рта тянулась вязкой струйкой металлическая кровь. Тело больше не двигалось. Лишь глазами Антон мог наблюдать за происходящим. Сознание граничило с реальностью. Секунда — и он его потеряет. Как и рассудок. Хотелось смеяться. Истерически, громко и навзрыд. «Это всё шутка!» «Я сплю!» «Я перебрал с алкоголем.» «Просто чудится.» Гладкий язык протянул склизкую дорожку от ключиц к подбородку. Арсений — он ли это — смаковал, причмокивал и мычал от удовольствия. Он ждал этого года. Он хотел этого года. И он получил это. Антон зажмурился, не желая видеть и секунды происходящего. Сердце гулкими ударами отзывалось в тишине комнаты, прерываемое разве что подхлюпываниями. — Открой глазки, дорогой, — ласковый голос пролепетал над ухом. Но Шастун зажмурился лишь больше. Он не мог. Он не хотел. Он надеялся умереть и не терпеть больше. Его сердце непременно остановилось, если бы он увидел это вновь. — Открой глаза, — рычащий тон вонзился острием в барабанные перепонки. Звук столь громкий не мог воспроизвести человек. Оттого Антон сжался в пол под собой. — Тогда приятного просмотра. «Просмотра?» Веки стали открываться. Антон осознал, что не может контролировать тело. Он потерял власть над последним, что имел. Он передал ее тому, кто непременно этим воспользуется. Луна освещала каждый угол комнаты. Неестественно ярко. До невозможности бледно. Мужчина ухмыльнулся паническому взгляду и отполз к ногам. Под блеском света он вскинул ладонь, и парень без сомнений увидел на ней когти. Чёрные, острые и гладкие настолько, что лучи отражались от них и устремлялись в зеленые глаза. Кисть опустилась к лодыжке. Кровавая линия проявилась на светлой коже. Антона заставляли смотреть на это. Смотреть и ощущать, как каждый миллиметр ткани распарывается острием. Лезвия в подростковые годы оказались игрушкой по сравнению с когтями существа. Невозможно было зажмуриться или отвернуться. Только смотреть и ощущать. Смотреть и терять остатки разума. Кровью вырисовывалась буква. «А». Ровная, чёткая, алая. Арсений огладил творение боковой частью когтя и повел выше полоску. Кожа делилась неестественно легко. Слои расходились в сторону, но даже кричать Антон не мог. Его тело больше не его. Его здесь только душа и боль. Нескончаемая. Могущественная. Омерзительная. Коготь остановился над коленом. — Не люблю эту часть. Слишком много костей. Существо ловким кругом обвело бедро, добираясь когтем до кости. Ему не составляло труда проделать это с двумя конечностями сразу. В кость он с размаху вонзил руку, проломив надвое. Антон ощутил, как волна боли пролетела сквозь него, сознание погрозилось окончательно покинуть душу. Однако что-то ему мешало. Арсений легко отделил от туловища ноги, не обращая внимания на хлынувшую кровь. Он вдохнул аромат плоти. И этот аромат сводил его с ума. Алость струилась по полу тонкими реками смерти. Отброшенные в сторону, конечности лежали друг на друге и пускали моря крови. Антона тянуло блевать от одного вида, но хуже стало, когда до него дошло чьи это ноги. Ему не верилось, что он не потерял сознание от боли. Это просто невозможно. У него исчезла последняя надежда умереть вне мира. Ему придется наблюдать, как тело обедняют частями, и повезет, если в конце концов, когда останется лишь голова, он сможет покинуть мир и не останется лежать здесь навеки. — Я обещал сжалиться. Что ж, ты оказался вкуснее, чем я ожидал. Твоя кровь слаще карамельки, а запах… Он божественен. Я никогда не встречал такого. Поэтому, думаю, будет справедливо облегчить тебе страдания. Всё же есть во мне эта мерзотская жалость к человечишкам. Не прошли годы зря, — усмехаясь лишь себе, с горечью прошептал Арсений. — Ты умрешь буквально через пару минут. Считай, это мой подарок. Благодарность за вкусный ужин. Но перед этим я ещё немного поиграюсь. Ты же не против? Конечно, нет. Антон был благодарен. Его мучения закончатся, и он умрет. Если вчера он радовался солнцу, то сегодня он радуется смерти. Как весел мир, не так ли? Знакомый коготь коснулся живота. Футболка стала рваться на лоскуты под лезвием и липнуть к коже от клейко-вязкой крови. Арсений вновь что-то вырисовывал. «Круг?» — Нет. Не угадал. — Выпученные глазки жертвы. Как Попов это любил. Такой азарт добавлял этот взгляд. Как кролик в лапах медведя. Казалось бы, зачем медведю столь маленький зверек? Разгадка проста. Поиграться. Развлечься. Проще говоря, за тем же, зачем люди ходят в лес на охоту, имея под боком сотни продуктовых магазинов. Словить азарт. — Буква «С». — Закончив выводить узор, Попов отстранился и оглянул тело. Кровь меньше лилась из отрезанных конечностей, оборванные спортивки прилипли к мясистой части, а футболка пропитывалась кровью. Аромат слаще белого шоколада обволакивал человеческие лёгкие. Слюна, оранжево-красная, сочилась из уголков рта. Клыки увеличились и заострились. — Наконец-то я получу тебя всего. Приятной смерти, Тоша. Последнее, что увидел Антон — вытянутое лицо со стеклянными глазами сверкнуло в лунном свете и в секунду покрылось каплями крови. Он потерял сознание сразу. Умер — в течение минуты. Часть плоти с треском отделилась от тела. Арсений с довольным мычанием прожевывал кусочки мякоти и глотал кровь, как лучший коктейли за всю жизнь. Алая жидкость текла по подбородку, капала на пол и пачкала всё вокруг. Из живота трупа фонтаном била оставшаяся кровь и распыляла аромат по комнате густым дымом. Пасть не успевала опустеть, как клыки встревали в очередную часть тела и отрывали от нее кусок. Слаще сладкого оказались ягодицы и шея. Арсений жадно обгладывал кости, не желая отрываться от лакомства ни на секунду. Одурманивающий вкус. То, чего он жаждал сотни лет. То, чего искал столько времени. Последняя буква — «П» — как клеймо на животе выведенной собаки, отпечаталась на затылке. Каждую жертву он помечал так, чтобы найти ее в будущем. Такие невинные души возрождались ежегодно и становились лучше, словно бы вино. И только он видел метку дьявола на них. И только ему было дозволено убивать людей ради развлечения.___
Утро после прекрасного ужина — хорошее утро. Арсений пребывал в чудесном настроении, как только первые лучи солнца появились в комнате. Он позавтракал остатками ночного банкета, умылся, причесался, выбрал свой лучший костюм и покинул комнату. В ней не осталось ни следа от проведенной ночи. Всё те же лица в кабинете. Знакомые и глупые. Не было лишь одного. Самого прекрасного и любимого. Попов окинул взглядом кабинет, дрожащих от страха студентов и отвернулся к доске. Первые буквы новой темы стали выписываться на доске, и язык очертил вязкой слюной припухлые губы, вспоминая сладость крови. В дверь постучали. — Простите, Арсений Сергеевич. Я не мог выйти из корпуса — там что-то заклинило. — На пороге стоял ученик. Неприметный, тихий, сидящий на последней парте, которого раньше преподаватель не замечал. И это была первая ошибка парня — стать заметным. — Правила едины. После урока остаешься здесь. На место, — словно собаке, скомандовал философ, с холодным безразличием оглянув вздрогнувшее тело. Он отвернулся к доске и продолжил вырисовывать буквы, пока рот наполнялся вязкой слюной, и живот урчал от нетерпения.