«Важная задача, которая мне предстоит, которую я должен выполнить, если не хочу, чтобы коротенький остаток моих дней стал запятнанным, очернённым и незавершённым, — это впитать всё, что со мной делали; сделать это частью себя и принять без страха, нареканий или колебаний. Самый страшный порок — поверхностность. Всё, что понято — оправдано».
Оскар Уайльд, «De Profundis»
Уилл проснулся и вспомнил. Это должно было произойти сегодня — или завтра. Он уже успел выучить все закономерности. Заставив себя покинуть тёплую постель и спящего рядом мужчину, Уилл побрёл в душ. Когда он спустился по лестнице, собаки пришли в восторг, радостно его приветствуя (для них не существовало такого понятия, как «слишком рано»), и Уилл вышел с ними во двор, вдыхая прохладный утренний воздух. Его стая была отличным отвлекающим фактором: бешено виляя хвостами и вывалив языки, псы наперегонки носились за игрушками, которые Уилл им бросал, и Уилл бегал вокруг деревьев вместе с ними, пока не зашёлся счастливым смехом — несмотря на то, что знал. Когда через час он вернулся в дом, тяжело дыша после физической нагрузки, в кухне уже аппетитные пахло завтраком и кофе. Уилл не удержался от улыбки, увидев готовящего на кухне мужчину, безупречно выглядящего, несмотря на окружающие его липкие миски, пар и жару. Уиллу нравилась здешняя жизнь. В отличие от окружающего мира. Уилл перенял у Ганнибала привычку не заглядывать в компьютер до позднего утра. Приятнее было начинать день в обществе собак и Ганнибала, с хорошей еды и дозы кофеина. Реальность не исправишь, но так было лучше. Открыв первым делом ноутбук, Уилл лишился бы аппетита. После завтрака Уилл снова повёл собак на прогулку. Вообще-то, после долгого предыдущего выгула этого не требовалось, но таков был привычный им распорядок. Когда он вернулся, Ганнибал по-прежнему был на кухне, колдуя над какой-то простенькой фруктовой выпечкой, источающей тёплые аппетитные ароматы, крепко ассоциирующиеся у Уилла с домашним уютом. Ганнибал не ходил этим утром плавать. Он умел считать не хуже Уилла. Вытерев собакам лапы, Уилл сделал глубокий вдох и, задержав дыхание, вывел ноутбук из спящего режима. Ему в глаза тут же бросились кричащие заголовки, потому что это произошло сегодня. Фото было тем же, что и две недели назад: темноглазый, широко улыбающийся худенький одиннадцатилетний мальчик, у которого ещё не начался скачок роста. И никогда не начнётся, потому что сегодня утром нашли его труп. Официально его личность ещё не подтвердили, но все и так знали, что это был он: пропавший без вести, а затем убитый, как и остальные. Уилл смотрел на экран монитора, но то, что он видел, происходило в его воображении. У него не было порывов пойти в местную полицию и предложить свою помощь. Разумеется, он и не мог этого сделать: никто не стал бы с ним разговаривать, не зная, кто он и каков его опыт, но дело было даже не в этом. А в том, что у него не было такого желания. У него не было в этом никакой необходимости. Он многое видел в том, что прочёл, и ещё больше — в просочившихся в интернет фото (которые никогда не опубликовали бы в старых, респектабельных изданиях). Он видел достаточно, и увиденное захлёстывало его тяжёлой волной почти до тошноты, заставив скрючиться над раковиной, вцепившись пальцами в столешницу и дрожа всем телом. Ганнибал подошёл к нему и встал рядом, положив ладонь Уиллу на плечо и потёршись носом об его ухо, обдавая размеренным тёплым дыханием. Уилл сосредоточился на этих прикосновениях, заземляясь и потихоньку расслабляясь, и крепко прижался к Ганнибалу спиной, потянувшись через плечо, чтобы запустить пальцы в его волосы. Его эмпатии не требовалось видеть Ганнибала, чтобы читать его чувства: когда Ганнибал приобнял Уилла за талию, положив ладонь ему на живот, Уилл погрузился в волну излучаемой Ганнибалом любви — и вся тошнота схлынула. Ганнибал терпеливо подождал, пока Уилл полностью расслабится. — Ты хочешь его убить, — заметил он. Уилл развернулся в его объятиях, чтобы на него посмотреть. Он так часто Ганнибалу лгал; Ганнибалу и себе самому, почти уничтожив этим их обоих. — Ты же знаешь, что это так. Ганнибал погладил его по руке, чтобы в итоге коснуться бедра. — Нас ничто не останавливает, Уилл. Мы можем делать всё, что захотим. Это было правдой. Разве что у Уилла нашлись бы причины этого не делать, но он даже не был уверен, что хочет их искать. Уиллу иногда снились сны про Долархайда, и эти сны не были кошмарами. Ему не снилось, как Долархайд ударял его ножом и последовавшая за этим боль. Ему снилась концовка: как Ганнибал запрокинул Долархайду голову, а Уилл полоснул лезвием по мягким, незащищённым участкам его тела. Ему снилось, как по его пальцам и запястью потекла тёплая кровь, как они с Ганнибалом оказались полностью ей залиты и на какое-то острое, головокружительное мгновение понимали и любили друг друга — прежде чем осознание этого факта (и осознание стольких фактов о себе) оказалось настолько сокрушительным, что Уилл предпочёл обрыв. Он просыпался после этих снов, наэлектризованный их дикостью, и всем телом прижимался к Ганнибалу, целуя его кожу, одурманенный любовью, которую пытался уничтожить и от которой никогда не мог избавиться — и Ганнибал, заворочавшись, подавался навстречу, но ни о чём не спрашивал. И они занимались любовью, продолжая тесно друг к другу прижиматься, до тех пор, пока Уилл снова не засыпал. Уилл переплёл с Ганнибалом пальцы, притягивая к себе. — Я не уверен, чего хочу, — ответил он, и это до сих пор было едва ли правдой. Ганнибал улыбнулся, уткнувшись носом ему в щёку. — Скажи, когда узнаешь. Уилл знал, что так и сделает, потому что у них больше не было друг от друга секретов. Он прижался лбом к Ганнибаловому плечу и закрыл глаза. — Спасибо, — тихо пробормотал он. Это Ганнибалу легко было произносить как очевидные истины такие слова, как «любовь» и «семья» — Уилл так не мог, даже сейчас. Ганнибал прижался щекой к его макушке, копируя их позу над обрывом. — Никогда не оставляй меня, Уилл. — Ты бы меня после такого выследил и убил, — спокойно заметил Уилл. Он больше не собирался игнорировать или приукрашивать для себя правду. Ганнибал крепче сжал его в объятиях. — Я всегда тебя найду, — подтвердил он. — Но не уверен, что я бы тебя убил. Уилл криво улыбнулся. — Значит, сначала ты попытался бы уговорить меня вернуться, и убил только после того, как я отказался бы. Его не беспокоило понимание, что его любовник убьёт его, если в достаточной степени разозлится: в прошлом это было фактом, работающим в обе стороны, а сейчас это стало чисто гипотетическим сценарием, который никогда не осуществится. — Ты бы отбивался, — ответил Ганнибал, явно обдумывая эту возможность. — Может, это ты меня убил бы. — В последний раз, когда мы с тобой встретились с убийственными намерениями, это закончилось не в мою пользу, — напомнил ему Уилл. Ганнибал улыбнулся. — Из-за Чийо ты оказался в проигрышном положении. Сомневаюсь, что без неё мне было бы так легко. Уилл отодвинулся, чтобы на него взглянуть, и позволил воспоминанию о той холодной, жестокой ярости отразиться в своих глазах — потому что знал, что Ганнибал обожал её там видеть. — Возможно, не было бы, — ответил он, а потом поцеловал Ганнибала, потому что не хотел его убить уже очень давно. Он не хотел убивать Ганнибала даже тогда, когда сбросил их обоих с обрыва — просто не был готов принять вот это. Тот факт, что «вот это» стало для него источником тихого счастья и восторга, которые он в последний раз испытывал, наверное, мальчишкой лет десяти, беспрепятственно носясь по байу и рыбача с отцом, стало для него сюрпризом. Он знал, что их отношения с Ганнибалом будут бурными: будоражащими, искрящимися от напряжения, как воздух между ними; готовыми в любую секунду высечь молнии — и временами так и было. В таких случаях они оставляли друг на друге синяки из-за пылкости своего желания. Уилл думал, что ему придётся выбирать между лесным пожаром Ганнибала, с прилагающимися рисками ожогов, или кем-то вроде Молли, чьё тепло было мягким свечением уюта и простоты. Уилл никогда не смел надеяться, что Ганнибал сможет каким-то образом давать ему и то, и другое — тем не менее, именно так и оказалось. Именно это сквозило в их поцелуе на собственной кухне, когда Уилл оказался прижат спиной к кухонной раковине; когда они легко соприкасались губами, дразня и улыбаясь, и снова подаваясь навстречу. И это был один из тех случаев, когда их поцелуй не прекратился, не мог прекратиться — он мог только эскалировать, заставив их обоих прильнуть друг к другу. Уиллу почти захотелось расхохотаться, настолько он был счастлив. Как смешно, чувствовать счастье рядом с этим человеком — из всех возможных людей-то — но Уилл был слишком занят поцелуями, чтобы смеяться, и поцелуи позволяли ему почувствовать себя настоящим, утонуть в себе и в Ганнибале, вместо кого-либо ещё (а Ганнибал всё равно был Уиллом, так что это было одно и то же). Разум Уилла годами медленно менялся, выстраивая дорожки, которые позволили бы ему думать как Ганнибал, чтобы лучше того понимать. Уилл знал об этих изменениях; они ужасали его, когда он улыбался, расставлял ловушки и фантазировал об убийствах: его ужасало, как многое от Ганнибала он воссоздавал в себе. Отправившись на поиски Ганнибала через всю Европу, он перестал ужасаться. Это был практичный и полезный способ читать Ганнибала ментально и найти его физически. Сейчас было уже не важно, что из этого всего лишь открывало черты Уилла, которые он давно в себе подавлял, а что — являлось результатом его эмпатии и тесного продолжительного контакта с этим уникальным драгоценным убийцей. Результат был одним и тем же. После Долархайда Уиллу оставалось лишь принять изменения своего мышления и укрепление ментальных связей, которые позволили ему полностью принять Ганнибала, а вместе с этим — принять и себя. Когда Уилл смотрел сейчас на Ганнибала, не то чтобы он не видел, что тот собой представлял. Он видел Ганнибала целиком. Просто это не имело значения. Хотя, когда Уилл был откровенен с собой, он понимал: пожалуй, это было не так; пожалуй, это имело значение. Потому что Уилл влюбился не в своего великолепного психиатра и не в своего вежливого, заботливого друга. Он влюбился в Ганнибала, прекрасно зная, каков тот. Уилл знал его и сейчас, и хотел его, поэтому он разорвал их поцелуй и повёл Ганнибала из кухни, потому что они оба договорились, что в этом помещении нет места сексу (Ганнибал — потому что его логово было воплощением чистоты, а Уилл — потому что кухня сплошь состояла из жёстких поверхностей, весьма некомфортных и неприятно отвлекающих). Перед камином лежал ковёр, которого здесь не было, когда Уилл только приехал. За прошедшую зиму он довольно быстро заметил, что Ганнибалу нравилось заниматься сексом при жарко пляшущих языках пламени. Сейчас было почти лето, к тому же, середина дня, но толстый ковёр под их телами всё равно был мягким и тёплым. Им не пришлось раздеваться, когда Уилл растянулся на приглашающе пушистом ворсе: расстегнув пуговицы и ширинки, они стащили с себя одежду ниже пояса, после чего Ганнибал встал над Уиллом на четвереньки, валетом, потому что знал Уилла и изменения его желаний в зависимости от настроения, и понимал, чего Уилл сейчас от него хотел. Данный акт был для Уилла чистейшим физическим воплощением их единства, когда оба помогали замкнуть цепь и закончить друг друга — как дословно, так и фигурально. О, Уилл обожал погружаться в Ганнибала, в этот мир горячей плоти и восхищённых глаз, и ничуть не меньше обожал принимать Ганнибала в собственное тело (где тот так или иначе обосновался с первой их встречи). Но обволакивающее напряжение таких вот моментов, когда они толкали друг друга к границам любых своих ограничений — это было нечто иное. Сейчас всё происходило медленно и мягко; они угощали друг друга собственным телом, словно бокалом вина зимним вечером у камина. Это была простая повседневная любовь, выстроенная на совместной жизни и резко контрастирующая с одержимой страстью, провоцирующую сталкинг и попытки убийства. Оно никуда не делось, это одержимое желание схватить и присвоить. Просто сейчас в нём не было необходимости, поэтому оно отступило, предоставив Уиллу неспешно облизывать член Ганнибала по всей длине, чтобы потом обхватить губами головку. Накрыв языком уздечку, Уилл принялся чередовать быстрые, «кошачьи» прикосновения и короткие толчки языком, прикрыв глаза от знакомых очертаний и сладко-солёного вкуса Ганнибала. И удовольствия от того, что его собственный член погрузился в радушный, всасывающий жар. Подобные мгновения заземляли его, как ничто другое. Всё его восприятие сужалось до нервных окончаний своего члена, движений губ и языка, и ритма Ганнибалового дыхания. Уилл отслеживал его вдохи и выдохи, руководствуясь их скоростью и глубиной: когда слегка отстраниться и пощекотать член Ганнибала языком, дразня, а когда вобрать в рот на всю длину, чувствуя, как под пальцами напрягаются чужие мышцы. Сегодня Уилл собирался подержать Ганнибала на грани, медленно и долго, но ему было ужасно сложно сосредоточиться, когда язык и губы Ганнибала влажно скользили по головке его собственного члена, а большой и указательный пальцы обхватили ствол, двигаясь в такт, в то время как остальные пальцы поглаживали яички… Чёрт, от этого член Уилла отвердел ещё сильнее. Тихо засмеявшись, Уилл откинул голову назад, коснувшись затылком ковра. — Ты ведёшь нечестную игру. Ганнибал с мягким, влажным чмоканьем выпустил его член изо рта. — По-моему, «честно» было бы весьма точной характеристикой наших нынешних действий, Уилл, — когда он замолчал, Уилла снова окружило это чудесное, движущееся тепло, опускаясь ещё ниже. Уилл заёрзал, поудобнее устраиваясь на ковре, потому что Ганнибал явно собрался заставить его кончить первым, и в этом вопросе Уилл вполне мог счастливо ему уступить. Он не забывал и о Ганнибале, чей член, уже влажный от слюны, покачивался у Уилла перед лицом. Но пока что Уилл сбавил обороты, ограничиваясь лёгкими поцелуями и неторопливо кружа по головке языком, массируя пальцами бёдра Ганнибала прямо сквозь ткань, пока сам Уилл тонул в ощущениях, даримых Ганнибаловым ртом и ладонями. Уилл мог в них раствориться, чувствуя себя бескостным от нежных облизываний и посасываний, и ритмично движущихся пальцев на своих чувствительных ягодицах и яичках… Пока Ганнибал вдруг не отстранился, дразня влажную головку медленным тёплым дыханием и побуждая податься к себе. Уилл машинально вскинул бёдра, но тут же — так быстро, что это почти походило на спазм — замер. Ганнибал никогда не ограничивал его во время секса. Как и во множестве других форм их общения, здесь крылся намёк на состязание: Ганнибаловы навыки соблазнения и знание Уилла — против самоконтроля Уилла. И в тех редких случаях, когда Уилл не выдерживал и хватал Ганнибала за волосы или просто крепко в него вцеплялся, чтобы начать глубоко трахать его рот и горло, Ганнибал впоследствии лишь довольно улыбался, восхищённый тем, что Уилл прибег к силе, потребовав и взяв желаемое. Сейчас не был один из таких случаев. Уилл знал, где пролегали границы его самоконтроля, чувствовал, когда они смещались, и сейчас эта линия находилась сравнительно далеко. Расслабившись в нынешнем моменте, он мог просто наслаждаться тем, что ему давал Ганнибал. Тем, что Ганнибал всегда ему давал, потому что сделал это целью своей жизни: прикладывать все усилия к тому, чтобы Уилл Грэм получал всё, чего захочет (даже когда сам Уилл чертовски старался этого не хотеть). Иногда Уиллу удавалось победить Ганнибала, сообразив, что происходит. Но он не мог победить и Ганнибала, и себя, когда у них были общие цели. По крайней мере, победить навсегда. Сейчас их цели были общими, и Уиллу нечему было противиться. Нечему, и уж точно не лежанию на спине, пока Ганнибал сосал его член, заглатывая и массируя языком; воодушевлённый и талантливый в доставлении Уиллу поистине потрясающих ощущений. Которые, разумеется, нарастали и менялись. Они не могли оставаться тягучими и нежными — у Уилла в яичках и в низу живота просыпалось напряжение, ищущий жар, жаждущий получить ещё больше Ганнибалового рта, языка и пальцев, ещё больше Ганнибала, всегда — их скрытое взаимное притяжение, дистиллированное сексом, превращалось в острую потребность. И Ганнибал сегодня не дразнил — не в этот раз. Он поощрял желание Уилла губами и ладонями, вызывая у того вспышки удовольствия в мозгу, и страсти — в паху, пока Уилл наконец не кончил в долгом, животном порыве, тяжело дыша. Какую-то секунду (или пять. Или, может, минуту) Уилл отдыхал, просто отдаваясь ощущениям: щекочущий ворс ковра под полуголыми ягодицами, ещё одно мягкое прикосновение к головке губ Ганнибала, сцеловывающего остатки спермы, прежде чем отодвинуться, потому что он знал, как быстро Уилл становился гиперчувствительным. Уилл мог купаться в этом мгновении; в знании, что его так сильно хотят и любят… На задворках его сознания умиротворённо и благодушно плескались залитые солнцем волны. Уилл потянулся, возвращая мышцам силу, а уму — остроту. И, улыбнувшись, сказал: — Теперь ты дал мне что-то, к чему можно стремиться. Потому что теперь он мог полностью сосредоточиться на Ганнибале, не отвлекаясь на собственные потребности. Ганнибал повернул к нему голову и приподнял бровь. — Буду ждать твоих попыток. Уилл собирался ответить на это действиями, а не словами, потому что уже чётко обозначил свои намерения. Схватив Ганнибала за член, он снова направил его себе в рот, игнорируя багровую головку, чтобы пососать вену у самого основания ствола, одновременно с этим медленно и легко играя ладонью с крайней плотью. У него сегодня не было конкретных планов — у них обоих не было — и он никуда не торопился. Он мог довольно долго вот так вот лежать, лениво лаская своего любовника и чувствуя его удовольствие. Ганнибал на дюйм качнул бёдрами, подаваясь вперёд, ещё чуточку глубже, и Уилл сжал пальцы на его обтянутом тканью бедре, притягивая к себе в безмолвном, поощрительном разрешении. И слегка запрокинул голову, вытягивая шею, когда ему в горло толкнулся Ганнибалов член, с которым Уилл тут же принялся играть языком. Ему в рот потекла очередная порция предэякулята, смешиваясь с его собственной слюной и усиливая вкус, и Уилл глубже задышал носом — он никогда не думал, что однажды будет так сильно этого хотеть. Уилл никогда не считал себя по-настоящему бисексуальным, хотя его определённо нельзя было назвать гетеро. Большей частью его привлекали женщины и фантазировал он тоже о женщинах, но временами попадались мужчины, на которых у него вставал. Уилл не видел большой пользы от строгих критериев и ярлыков, потому что никогда им толком не соответствовал (и не только в вопросах сексуальности). Мысленно он называл свои предпочтения «расплывчатыми»: где-то в неопределённом пространстве между гетеросексуальными и би. Будучи двадцати-с-чем-то-летним парнем с сомнительными социальными навыками и неприветливой репутацией, Уилл Грэм нечасто ходил на свидания, но секса ему хотелось ничуть не меньше, чем любому другому в этом возрасте. Найти мужчину, готового на одноразовый секс, как правило, было проще, чем женщину — поэтому сексуальный опыт Уилла был более бисексуальным, чем его предпочтения. Он отнюдь не раз и не два обменивался в туалетах и переулках (реже — в кроватях) минетами и дрочкой. Нельзя сказать, что ему не нравилось сосать член, хотя это и не было его предпочтением: скорее, ответной любезностью за полученный столь приятным образом оргазм, поэтому Уилл подходил к этому занятию практично, стараясь доставить партнёру удовольствие, чтобы тот поскорее кончил. Ганнибал с самого начала их знакомства был одним из немногочисленных мужчин, которые Уилла возбуждали, поэтому Уилл поступил так, как поступал с большинством людей, которые его привлекали, независимо от их пола: осознал и признал свои чувства, после чего принялся их игнорировать. Он давным-давно усвоил, что не являлся завидным романтическим партнёром, а его попытки завязать отношения были обречены на недолговечность и часто заканчивались скандалом. Он не собирался повторять этот безнадёжный сценарий ещё и после тридцати пяти. Поэтому сейчас, перешагнув сороковник, Уилл был счастлив обнаружить, что действительно имело значение, чей именно член он сосал. Потому что у него не просто вставал на Ганнибала — он был в Ганнибала влюблён, яростно и требовательно, и ему было легко хотеть этого, наслаждаться тем, как Ганнибал толкался ему в рот, восторгаться возможностью доставить Ганнибалу удовольствие и, к тому же, контролировать, когда Ганнибал его получит. Убрав руку с Ганнибалового бедра, Уилл сунул большой палец в рот и хорошенько смочил слюной. Затем раздвинул Ганнибалу ягодицы и скользнул пальцем к его анусу, легко и щекотно обведя края, оставляя влажный след. От его прикосновения мышцы отверстия затрепетали, а Ганнибал тяжело задышал. — Уилл… — Ганнибал выдохнул его имя так, словно оно было сексом само по себе; его голос звучал низко, хрипло и надрывно. Уилл улыбнулся бы, не будь его рот так полон и занят. Вместо этого он погрузил в Ганнибала палец: самый кончик, до основания ногтя. Ганнибал крепче сжал пальцы над коленями Уилла, а его предплечья напряглись. Выгнувшись, он всем телом подался вперёд, готовый растерять остатки слов, но целенаправленно расслабил мышцы, впуская Уилла в себя. Уилл скользнул пальцем глубже, одновременно приподняв голову и вытянув шею, чтобы глубже вобрать Ганнибалов член. У Ганнибала перехватило дыхание, и Уилл принялся сосать интенсивнее. Член Ганнибала разбух и брызнул спермой, и Уилл с удовольствием проглотил каждую каплю. Он не очень-то распробовал вкус — член находился слишком глубоко в его горле, чтобы сперма попала на вкусовые сосочки, поэтому вместо этого он втянул носом запах Ганнибала: знакомый мускусный пот, выступивший на яичках, от которого у Уилла в желудке растеклось ленивое удовольствие (составив компанию Ганнибаловой сперме). Уилл снова положил голову на пол и вздохнул, отчего обмякающий член Ганнибала выскользнул у него изо рта, влажно прижавшись к щеке. Осторожно вынув из Ганнибала большой палец, Уилл лениво раскинул руки на ковре, как морская звезда. И улыбнулся. — Ну так что, доктор, я получил хороший балл? Приподнявшись на руках, Ганнибал развернулся и снова оседлал его бёдра — на этот раз, прерывисто дыша и глядя ему в лицо. Затем накрыл ладонью его ухо и отчасти — шею. — Я изучал произведения искусства и красоты, созданные человечеством в течение тысячелетий. И всё равно, ты, Уилл — самое моё удивительное и великолепное открытие в этом мире, — сообщил Ганнибал с такой пронзительной честностью, что Уиллу оставалось лишь расплыться в широченной лукавой улыбке в ответ. — Я стоил ожидания? — Несомненно, — губы Ганнибала сложились в эту его лёгкую искреннюю улыбку. — Я надеялся, что мне придётся ждать меньше трёх лет, но готов был ждать гораздо дольше. — Он придвинулся ещё на дюйм и перестал улыбаться. — Я бы ждал тебя вечно, Уилл, — продолжил Ганнибал, и это была правда. И Уилл знал, что в некотором смысле Ганнибал по-прежнему продолжал ждать. — Иди сюда, — Уилл потянул Ганнибала за руку, на которую тот опирался, побуждая растянуться рядом на ковре, и повернулся на бок, чтобы прижаться к Ганнибалу. Их носы почти соприкасались и Уилл чувствовал у себя на щеке тёплое Ганнибалово дыхание. Подобные их совместные моменты были идеальными: каким-то образом совершенно естественные и в то же время совершенно удивительные. Сердце Уилла захлестнула настолько сильная волна любви, что он едва мог поверить, что оно продолжало биться. Эти чувства невозможно было передать скомканными, ограниченными словами, поэтому Уилл даже не стал пытаться: вместо этого он смахнул назад упавшие Ганнибалу на лоб волосы и заправил ему за ухо выбившуюся седеющую прядь. Уилл никогда не верил, что однажды найдёт кого-то, кто сможет стать для него всем; кто так легко подстроится, чтобы заполнить все трещины в его жизни, как морально, так и физически. Он думал, что, в лучшем случае, мог рассчитывать на кого-то вроде Аланы или Молли: кого-то доброго, кто его любил бы и поэтому терпел бы его странности и отличия. И разумеется, когда Уилл нашёл такого человека, на чьё существование даже не надеялся — разумеется, тот оказался серийным убийцей, потому что жизнь никогда не делала Уиллу Грэму подарков. Это должно было быть борьбой, пыткой — как душевной, так и физической, — и сейчас Уилл даже не помнил, почему так рьяно этому сопротивлялся. Потому что, когда он наконец позволил себе любить, любить Ганнибала оказалось совершенно всепоглощающим чувством, не вызывающим ни капли вины. Возможно, всё было иначе, если бы он уехал с Ганнибалом и Эбигейл, когда впервые этого захотел. Возможно, тогда его грызло бы самобичевание, потихоньку уничтожая любовь до тех пор, пока они в итоге не уничтожили бы друг друга. Тогда это было бы сумасшествием: сбежать с убийцей, чьё увлечение могло в течение года смениться скукой, после чего Уиллу светила бы лишь участь очередного блюда на ужин. Ганнибал когда-то спросил, нуждался ли Уилл в жертве — и, как оказалась, он нуждался. Ему нужно было что-то, помимо красивого жеста; какое-то доказательство, что всё было настоящим для них обоих — и Ганнибал ему такие доказательства предоставил. С лихвой. Любовь бывает удивительно простой и поразительно сложной. Их любви каким-то образом были присущи обе эти крайности. Сейчас Уиллу было очень просто вот так здесь лежать, ласково касаясь Ганнибалового подбородка, в этот ранний час почти гладкого, с легчайшим намёком на щетину, которая позже появится. Это всегда должен был быть нынешний момент — их прошлое было целенаправленно отвергнуто и заперто, а будущее не предвещало никаких определённостей, к которым они могли бы подготовиться. Поэтому Уилл концентрировался на настоящем: на радости от этих простых прикосновений, на том, чтобы прижиматься улыбающимися губами к подбородку Ганнибала и чувствовать, как Ганнибал неспешно пропускает сквозь пальцы его отросшие кудряшки. Уилл наслаждался этим простейшим удовольствием сиюминутности: обладанием желаемого. Ганнибал очень многому научил Уилла о собственных желаниях. Ни одно из них не было для Уилла откровением, но Ганнибал научил его их принимать, слушать свои потребности, — и теперь всё, чего Уилл хотел, было неразрывно связано с Ганнибалом. Уилл этого хотел. Хотел, чтобы всё было именно так: хотел мирно, удовлетворённо лежать на ковре и видеть бездонную любовь в чёрной, восхищённой глубине глаз Ганнибала. Но ему всё равно снился Долархайд, потому что он жадно хотел и той, другой любви: бушующей и обжигающей, неконтролируемо разрушительной. Уилл ярко вспоминал, как над трупом Дракона поднял глаза на Ганнибала — и между ними вспыхнула правда происходящего. Всё вдруг со щелчком встало на свои места. Уилл знал, что ему необязательно было ждать, пока его мозг закончит сплавливать вместе их желания и потребности. Он мог сам их выбрать и выковать эти последние связующие нити. Улыбнувшись, он погладил Ганнибала по нагретой солнцем щеке. — Я хочу всего, — объявил он, и Ганнибал понял, что он имел в виду — такими уж были их отношения. — И ты это получишь, — слова Ганнибала прозвучали, как обещание, и последняя изолированная частичка Уилла смогла расслабиться, нежась в лучах любви, источаемой Ганнибалом и самим Уиллом, потому что ему больше не нужно было принимать никаких решений. Снова погладив Ганнибала по щеке, Уилл пообещал: — Мы оба получим, — это обещание не требовалось скреплять поцелуем, но они оба потянулись навстречу друг другу, потому что хотели этого — и друг друга, они всегда друг друга хотели. Прошло слишком мало времени — учитывая их возраст, — чтобы они могли даже мечтать о повторном сексе, но они всё равно всегда друг друга хотели, и секс был лишь крошечной деталью этого желания. Ганнибал любил трогать Уилла с самого начала, даже когда их отношения ещё не успели перерасти из простого знакомства в дружбу. В его прикосновениях не было ничего навязчивого или неподобающего: он всего лишь клал ладонь Уиллу на локоть или на плечо, пока они куда-то шли или разговаривали. Уилл заметил это после того, как Ганнибал впервые его испытал, впервые ему доверился, когда Уилл согласился защитить его и Эбигейл вместо Николаса Бойла. Когда Уилл осознал, что некоторые люди были для него важнее закона. Он так и не изменил своего мнения — ни насчёт закона, ни насчёт людей. Сам Уилл себя подобным образом с друзьями (теми немногочисленными, которые у него были) не вёл. Люди, которые видели под его фасадом нечто стоящее, и так нечасто встречались, и Уилл не собирался распугивать их подозрениями, будто он пытался за ними приударить неким неловким, уиллогрэмовским способом. Но он ничего не имел против прикосновений, и поведение Ганнибала его не удивляло: тот поразительным образом сочетал в себе внешнюю экстраверсию и глубокую скрытность. А когда Уилл сообразил, как сильно ему хотелось трогать Ганнибала в ответ, это уже было бы несомненным проявлением безумия. Теперь, четыре года спустя, Уилл прикасался к Ганнибалу каждый день, и это казалось ему самым логичным поступком на свете. По плитке застучали собачьи когти, и Уиллу в волосы уткнулся холодный мокрый нос. Со смехом разорвав поцелуй, Уилл отпихнул Коди и тихо скомандовал «Место». Та состроила свою самую грустную мину и, развернувшись, побрела обратно, чтобы свернуться калачиком рядом с другими собаками. Ганнибал провёл её взглядом из-за плеча Уилла. — Возможно, тебе стоит выдрессировать их избегать запаха секса, — предложил он. Уилл легко чмокнул его в кончик носа. — Или мы могли бы заниматься сексом только на втором этаже, поскольку туда они не ходят. Ганнибал нахмурился: ровно настолько, чтобы сделать своё недовольство очевидным. — Это неприятно ограничивало бы нашу спонтанность. — Как и твоя выпечка, — Уилл выразительно потянул носом. — Я уверен, что твой пирог подгорает. — Ганнибал наверняка должен был учуять, что пирог миновал свой пик, как минимум десять минут назад. Приподнявшись на локте, Ганнибал ласково смахнул волосы со лба Уилла. — К ланчу я могу испечь новый, точно такой же. А вот ты — совершенно уникален. Уилл прочувствованно хмыкнул. — Думаю, нам всё равно стоит спасти тот, что в духовке, иначе весь дом до конца дня будет пахнуть так, будто здесь случился пожар. Вздохнув, Ганнибал сел и убрал руки, чтобы застегнуть брюки и привести в порядок одежду. — Пожалуй, ты прав, — он бросил на Уилла красноречивый взгляд. — Вернёмся к нашему разговору чуть попозже. — Не припоминаю, чтобы мы здесь много о чём разговаривали, — весело отозвался Уилл, приподнимая зад, чтобы натянуть и застегнуть собственные джинсы. — Тем больше поводов к нему вернуться, — сообщил Ганнибал, вставая, и протянул Уиллу руку. Улыбнувшись, Уилл схватился за неё и тоже поднялся на ноги. Не выпуская его ладони, Ганнибал двинулся на кухню, и Уилл, мягко сжав его пальцы, пошёл с ним: в свою снова изменившуюся жизнь.