Is this forever?

      Вечер не предвещал ничего плохого для Тодороки уже который месяц, потому что хуже имеющегося уже не будет. Дождь за окном стучал в такт мыслям жителя квартиры, а мысли эти были одним разочарованием. Шото не сразу осознал, что это не дождь усилился, это стук в дверь, которую открывали лишь для того, чтобы вынести мусор и принять доставку еды на дом. Но ничего не было заказано, с агентством, перешедшим от Старателя он разобрался…       Тодороки лишь потянулся на кресле, кинул взгляд на ручку, которую начинали дёргать, и выключив зря гудящий телевизор, он встал, идя к двери и на ходу выискивая ключи. Напоследок приложив руку к сердцу (частый ритуал) и поняв, что оно мало мальски, но стучит, дёргает ручку на себя. И его встречает: — Блять, ублюдок, дерьма кусок… — говорит продрогший Кацуки и ничего не объясняет. Он проходит в квартиру Шото, а в голове вопрос, который он спешит задать: — Кацуки, ты ведь... — Блядина половинчатая, дай мне согреться, — в дрожи напоминая мертвеца, Бакуго проходит на кухню.       Лишь провожая парня взглядом, Тодороки бежит в ванну, где аккуратной стопочкой лежат вещи Кацуки после его отъезда или... побега? Тодороки не знает, как назвать эту двухлетнюю пропажу в период, когда их недоотношения начали выстраиваться во что-то реальное, стали напоминать хотя бы возможные романтические отношения.       Мысли ураганом прошибают череп, слетаясь стаей чёрных воронов на пике своей кульминации. И так по несколько раз подряд. Шото лишь массирует виски и отбирает что-то тёплое из этой стопочки. Да, у Бакуго, несомненно получилось из частичек травмированного бытового инвалида собрать хотя бы травмированного перфекциониста, уже хорошо. Проходя в кухню, вместо предполагаемого крика, (мол, чего так долго) в пронзающей и привычной тишине слышно нервное дыхание и бьющееся рывками сердце. У Шото за эти два года оно так никогда не билось… — Кац… — очнувшись, он притягивает одежду и начинает заново, ибо два года слишком много в жизни героя. — То есть Бакуго, ты... — вернувшийся лишь пронзительно молчит и это сбивает с толку. Он выхватывает одежду и сперва путаясь в комнатах, заходит в их спальню. По крайней мере, когда-то их. Он переодевается, что-то бормоча под нос, отвлекаясь хотя бы так. Шото же ждёт его на том же кресле, пока его чувства к этому человеку смешиваются, как чей-то извращённый коктейль. И это, в общем-то, недалеко от правды.             И всё же, поворачивая голову в сторону спальни, и видя в её дверях уже идущего в его сторону неуверенной и неестественно мягкой походкой Кацуки, Тодороки невольно сковывает страхом. Дрожь после того, как он согрелся, смотрится странно и жутко, вызывая ряд вопросов. Дыхание беглеца обрывается и возобновляется раз разом, ударяясь об звенящую тишину дома Тодороки, которую не заглушает даже дождь, отходя на второй план. Наконец, кулаки сжимаются, и шаг парня становится увереннее и быстрее, но делается это через явное усилие. Рывком, мол, собери волю в кулак и подними этот качающейся груз.       Но, Кацуки всё же присаживается к Шото на соседний диван и с диким, нервным, с капельками слёз в уголках взглядом четырнадцатилетнего Кацуки, попавшегося под руку Грязевому монстру, он смотрит на того, кого бросил без объяснений два года назад. Только вот, Кацуки уже не четырнадцать и даже не шестнадцать. Ему двадцать три года, и на что он выживал те два года – неизвестно. У него не было другой обители в Японии, кроме этой. Родители уехали заграницу и уехали сразу после первого дебюта Бакуго. Остальным Бакуго просто никогда не был нужен, либо все слишком заняты своими делами... Хотя, кто его знает, может и есть у него уже тот самый гребнистый красный дракон, что своим огнедышащим дыханием превзойдет всего Тодороки Шото? — Слушай, я... — затыкая ладонью пропавшего без вести, Шото со всем имеющимся у него в арсенале холодом чеканит: — Ты остаёшься? Навсе... — Я... Да блять, — его снова прерывают, Тодороки понимает. У Бакуго нервный срыв, и это та же самая взрывчатка, которая попала в не самые лучшие руки. — Киришима, он... — Тодороки ловит триггер.       Потому что Киришима, блять, на втором курсе сдох.       А то, что сейчас начнёт про него говорить Бакуго – это невъебическая влюблённость, он уверен на все сто. Воспоминания всплывают трупом на реке: на втором курсе, до смерти Киришимы Кацуки воздвигал его, как единственный смысл его жизни, периодически злясь на то, что его не дружеские намёки остаются позади и не имеют результата. А после смерти оплакивая его долго и слишком сопливо даже для подростка. Резкое прекращение этого после выпуска заставило Тодороки тогда и начать с ним отношения выстраивать. Бакуго раз за разом отдалялся и приближался, лез обниматься и потом брезговал даже готовить для него. Нестабильность процветала как и во времена его детства.       Но он оставался бесконечным ночным слушателем бреда Бакуго и также бесконечным спасателем собственных родителей.       Тот, на кого не можно положиться, а нужно! И положиться на него так, чтобы рёбра все переломало нахер, чтобы было легче пить собственную блевотину, нежели держать все искренние и тёплые чувства на замо́к и под за́мком!              Шото понимает, что парень сходит с ума, что выход у него один и это – бежать как можно дальше от озабоченного мёртвым человеком парня, забыв про всё, что только можно было вспомнить о нём. Да, он не будет спасителем всех беспомощных и несчастных, к нему не будут возлагаться лавры и короны всех королей, но он сохранит себя и свой просыревший от чужих слёз разум. «нашёлся», — непонимание, мимолётная злость, отрицание и... Сколько ещё там этих стадий? Шото не хочет соединять логические цепочки, но Бакуго, которого жизнь явно помотала и его обожаемый, а главное живой Киришима – это что-то из ряда фантастики. И это явно не к добру, ибо впервые сердце Тодороки застучало чаще обычного, он не прерывает, смотрит на Кацуки, как на идиота, сумевшего его удивить. — И понимаешь, Шото, — своё имя из уст бывшего неизвестно кого, заставляет ёжиться. — он злодей. — Злодей? Киришима? — диссонанс слов хорошо контрастирует и плохо влияет на Тодороки. Но от чего-то он цепляется за это, как за жизненно необходимую соломинку. Тысяча "может" как рыбы в одном большом косяке плывут из стороны в сторону. — Да, он ному и он испортил мне жизнь, — невероятный вброс в сторону такой милашки, как Киришима, за который, по мнению семнадцатилетнего Бакуго, принято получать пощёчину.       Тодороки не знает как, но руки тянуться к пульту, нажимая на случайный канал и желая услышать что-то про славных зверушек на каком-нибудь райском и далёком от этого мира острове. «Звуки природы хорошо влияют на нервную систему, они позволяют...», перебрасывает в голове Тодороки из недавней утренней лекции, и смотря на Бакуго растерянно и неверяще, он понимает, что включил новостник, где говорят, что: «Киришима Эйджиро, якобы умерший ученик Юэй был опознан как Ному Гребнистый дракон с улучшенным интеллектуальным развитием. По данным он изна...» — Бакуго выскакивает и резко выхватывает пульт, отключая телевизор.       Молчание, отсутствие нормального дыхания и сузившиеся зрачки говорят за Кацуки, и говорят слишком много, ибо они слишком взрослые, чтобы не понимать последнее слово. Пальцы Шото дрожат, крепким браслетом стягивая плечо Кацуки и это ощущается так привычно, что настоящая паника от осознания вписывается в картину не сразу. Воздух сотрясается и качается от эмоционального всплеска. Лишь просидев две минуты в этом положении, Бласти пытается высвободиться из хватки, но его спокойно отпускают. — Это было больно? — спрашивает Тодороки так, словно перед ним ребёнок лет семи, что поцарапал коленку. И это так невинно и глупо, предполагать, что Кацуки сможет ответить на этот вопрос без криков о недооценке его воможностей, но Шото на это и не рассчитывает, он знает его больные места и одно из них касается целеустремленности Кацуки и его восприятии собственных "слабостей", как он это называет.       Но вопреки всему миру и его устоям, Бакуго отвечает, смотря вникуда, этим незнакомым Шото мыльным взглядом. Но, видимо придется заиметь дело с этим, а пока он снова бесконечная кукла–исполнитель, спаситель, психолог и слушатель всея Японии. От собственной неспособности отказать тошнит. — Не так больно, ровно до того момента пока не пришло осознание того, что мной пользуются как шлюхой. Он тогда привёл своих и... — нервный срыв рвёт желудок, вызывая рвоту, он тянет с земли за язык и неспособный удержаться надолго, соскальзывает, потянув за собой слёзы. Окончательная фаза нервного срыва Бакуго, дальше неотпускающая пустота в глазах, да и только. — Так было где-то месяц, а потом я сбежал и в дальнейшем шароёбился везде и всюду, осознавая это дерьмище и понизив до нуля свои стандарты жизни. Типа, я стал зависимым от ублюдка ублюдком, — Тодороки разбивается крайне незаметно, понимая, как сильно сломлен Кацуки, чтобы так откровенно говорить с спустя два месяца, но собеседник слишком чуткий на такие выкрутасы даже сейчас. — И блять, только не плачь, уёбище, мне твоя жалость даром не сдалась, — Шото тянется едва заметно, дёргая за штанину. — Не трогай ме... А хотя, какая хуева разница.       Невымолвленное: «Я в твоих глазах всё равно жалкий беглец, да?» — витает в воздухе, сгущаясь во всём теле Кацуки спермообразным позорным стыдом.       Тишина медленно поглощает их, борясь с желанием высказать что-то идиотское, что избавиться друг от друга и не брать лишней ответственности.       Шото, за эти годы приобрёл особую чуйку на эти его недосказанности, и качая головой из стороны в сторону смотрит слишком спокойно, для того, чья жизнь так нестабильна. Но и эта нестабильность могла превратиться в стабильность и чёрта с два кто-то этому мог бы помешать. Они оба понимают – время для лирических речей, поэтических наклонов и тем более одних и тех же мыслей было утеряно, либо его никогда и не было. Тем не менее они говорят в унисон одно и тоже: «Навсегда»       Шото говорит это, потому что не намеревается отпускать его после такого дерьмиша, а Кацуки, потому что открыл глаза на Киришиму.       Конечно, им обоим хочется сбежать отсюда, желая найти иное, будучи неготовыми к чему-то большему, как возможные отношения со всем грузом ответственности, но на этот раз они пересилят себя...