retrospective

            Духоту он не переносил. Вонь в казармах в летнее время стояла особенно липкая и удушливая, въедалась под кожу и весь день чувствовалась под носом. — Капитан! — Спрингер носился как в зад ужаленный, смуглый сам по себе, летом он и вовсе чернел так, будто картошка на выхлопе. — Не ори, — Леви устало выдохнул, оправляя взмокшее жабо и потягивая затекшую шею. После обеда и перед началом нового захода тренировок он давал молодняку отоспаться, изредка, но сегодня жара неумолимо плавила остатки извилин, так что он рассщедрился. За Конни показалась овальная бошка Жана. Кирштайн весь взмок, запыхался, за ним нарисовался и Эрен. Леви вспомнил, от чего на дух не переносил проверять комнаты по вечерам: несло от них похуже выдохшейся лошади. — Капитан! — Браус голосила так, что стянуло скулы. Она неслась сквозь двор и остановилась в паре метров от него. Сапоги мерно плавились под градусом повышенной температуры и прямыми солнечными лучами. Леви случайно задел пальцами лежавшее рядом тренировочное устройство и тут же отдернул руку: металл нагрелся и был будто раскаленная печка. — Капитан! — Браус не жалела перепонки. Леви покосился. — Я сказал отставить ор. Я вас слышу, отродья, — молодняк стушевался, но пылу поубавил. — Капитан, мы все подраили! На кухне ужин готов! А Микаса, Микаса напекла булочки с земляникой, — ни от кого не укрылось то, как мечтательно и маниакально закатились девичьи глаза. — Но это для купания! Можно нам на речку? — четыре пары глаз уставились на него умоляюще, точно щенки. Леви порадовался, что Арлерт и Ханджи сегодня остались внутри штаба и были заняты исследованиями. Первый умел строить рожицы не просто умоляющие, а пронзительно умоляющие. Вторая могла сожрать с потрохами, стоило бы заслышать идею с купанием. Пуще всего он радовался тому, что Микаса была занята на кухне. Мрачная девчонка едва ли менялась в лице, но изредка мелькавший блеск её огромных глаз заставлял Леви идти на поводу. За замком, который разведкорпус сделал временным штабом, вились бугристые холмы и широкий ручей между ними, который вытекал в огромное Озеро ближе к Стене. Названия у этого дерьма не было, просто Озеро, как прозвали местные. Леви опробовал реку не один раз сам, осмотрелся вдоль ручья на всякий случай, изучил куда уходит вода и остался довольным. Вода была чистой, берега землистые и с мелкой галькой, даже ил не рос беспорядочно, а окучивался то тут, то там. Жара стояла знойная, а жизнь проплывала мимо. Скорее от того, что сердце вновь щемит от глухой тоски нежели от сочувствия, но Леви едва уловимо кивнул головой и в тот же миг раздался оглушительно восторженный рёв, на который выглянули из окон и остальные разведчики, включая Ханджи и Армина. — Купаться! — заорали Конни и Саша и им вторил громкий ор Ханджи и едва слышное бухтение Моблита. Леви едва заметно ретировался, бросая напоследок: — Встречаемся через двадцать минут. Двадцать минут слишком много для тех, кто жаждал откосить от тренировок. Леви знал, что они устали, он гонял свой новый личный состав с особенным остервенением и учил быстро вытаскивать клинки в любом положении и самочувствии. Хотел ли он таким образом продлить длительность их жизней или же пытался уберечь себя от потерь, как знать. Собрались они так резко и четко, что он не смог сдержать кривой ухмылки: — Отродья, — только и буркнул, возглавляя балаганный марш. Рты не закрывались, разве что он сам и Микаса тихо помалкивали. Леви знал: если обернётся, то непременно увидит чуть приподнятые в недоулыбке девичьи губы, а глаза её, скорее всего, будут искрится теплом и радостью. Его подобное тоже радовало. У реки они провели весь вечер. Леви знал, что сегодняшнее расписание кануло в небытие. Эрвин и остальные старшие офицеры, рядовые солдаты и даже повариха были в курсе, что сегодня молодняк отдыхает. Может быть, это была их благодарность за то, с какой искренностью и преданностью эти шкеты отдают свои сердца, но до самого заката их так никто не побеспокоил, а когда небо оросило кровавым маревом, на горизанте они заметили Эрвина который мчался к ним на повозке. — Ужин! — громогласно взревел он и повозка тут же была разобрана, а на тонкой скатерти под сенью ивы появилась поляна с запечённой уткой и яблоками. Еды было так много, что Браус впала в предоргазмическую кому. Леви проснулся от боли которая подобно огню сковала всё тело. Он точно бился в молчаливой агонии, губы потрескались и пересохли, язык будто наждак проехался по нёбу. Хотелось пить, хотелось кричать, но сил не было даже на то, чтобы разлепить полностью глаза. Сознание блуждало между сном и явью, а в груди зрела паника и удушающая боль: он хотел назад, вернуться в этот сон-воспоминание и никогда его не покидать. Кто-то заботливо дотронулся до руки, он ощутил прохладу касания. Вкололи лекарство и Леви снова заснул, с облегчением и радостью ныряя обратно. — Мы сдохнем если сунемся за ней! — Леви держал её крепко, достаточно, чтобы грудью ощутить как бьётся загнанное сердце и как содрагается в ужасе тело. — Эрен! — Микаса дрожала в его руках и это вынуждало ощутить всю иррациональность происходящего. Где-то на подкорке вспыхнула мысль, которая за много лет так и не стёрлась: ей нельзя, нельзя так сходить с ума, потому что он знал, был уверен — жизнь без Эрена убьёт её. — Он ещё жив! Она держит его в пасти! — подступающая истерика была столь очевидна, что Леви задрожал сам, невольно позволив втянуть себя в чужой эмоциональный переплёт. Они ему никто, и по уставу, он бы и без того сделал всё, чтобы защитить и уберечь, не приплетая ко всему прочему собственное мироощущение. Но Леви снова сглупил, одной вспышки пресного интереса хватило, чтобы очароваться и втянуться настолько, что эмоции перекрыть было уже невозможным. И когда беззвучные слёзы полились из этих блядских глаз, он не сознавая того сам, принял решение: — Мы вернём Эрена, — этого было достаточно, чтобы удушающая боль преобразилась в воодушевление. Леви проклинал себя, всеми силами пытался истлеть, удушить в зародыше все зачатки интереса и любопытства, но с самого начала терпел сокрушительное поражение, потому что глаза искали, а когда находили, невольно делались шире, удивлённые и уязвимые в чужой длани. Следующим вечером, когда он стоял в собственном кабинете и не знал, в какую щель себя запихать, чтобы умертвить в себе боль, она осторожно постучалась и вошла. Оставила на столе поднос с ужином и замерла, молча разглядывая. — Поешьте, — он невольно усмехнулся. В этой мертвенной тиши, пока разведка зализывала раны, действие «поесть» казалось не столько необходимым, сколько ущербным. — Мы дохнем как мухи, ещё не отмыли кровь, но жрать и срать, размножаться и отлить — вещи первой необходимости, — голос звучал сухо, констатировал факты. Это правда, как бы гнусно ни звучало. — Да, потому что, ещё живы, — в этой бестолочи мудрости было побольше чем в нём. Жмурикам неважно, как долго караульный может стоять на жаре или холоде, уговаривая мочевой пузырь продержаться до смены следующего, или, что именно сегодня в составе твоего дерьма, или, как долго одна шлюха готова кончать под тобой, и ещё им плевать, как сильно разодрана грудь от потерь и как сильно ты устал тащить это дерьмо на себе. — Логично, — заключил он и сел за стол, расставляя посуду с ужином. Тушёное мясо и картошка с грибами — редкое явление, подаётся только после вылазок. Даже компот из крыжовника не горчил как обычно. — Ты поела? — она осталась стоять чуть поодаль от стола, безралично пялилась в окно и на вопрос буркнула что-то вроде «угу». Леви сомневался, что она действительно поела. — Поешь со мной, — звучало как приказ, но по факту была просьба. Микаса, к его удивлению, села на стул напротив. Леви передал ей одну из ложек от чайного сервиза и в тишине они поели, довольные разделить трапезу друг с другом. — Мы ещё живы, — шептал он себе в те мгновения после, когда жизнь была хуже ада. — Месяц в таком положении может усугубить восстановление, — голоса над головой шептались. Леви слышал мутно, будто под толщей воды. Глаза всё так же слипались, один нещадно ныл, хотя и казалось, будто отдалённо. — Док, он не протянет без морфия. Не жалейте, я привезу ещё, — знакомый голос будил внутри отголоски радости, но куда большая радость поджидала его во снах, он всеми силами старался вернуться в них и почти всегда получалось. — Хорошо, но месяц это максимум. Если ничего не изменится, придётся адаптировать к реальности. Леви раздражался, голова гудела, тело снова агонировало. Легкий укол в районе локтя и спустя пару минут он снова провалился в блаженные сны. Касания были его способом проявить внимание. Он это понял не сразу, лишь многим позже. Тогда он коснулся её плеча, сжал несильно и попросил не глупить. Руки прожгло огнём — она была такой тёплой. И потом, задеть рукой или ногой, пока она сидит рядом. Сдержать ухмылку, когда она подначила королеву и всё-таки улыбнуться, когда она снова это сделала. Леви не признавал, но более всего он ценил в ней дух соперничества и озорства. Микаса выглядела отчужденной и далёкой на первый взгляд, но он был в курсе того, кто она на самом деле. Тренировки с ней вынуждали быть предельно внимательным, и дело было вовсе не в том, что она вмиг могла завалить его и применить болевой, а в том, что его руки так и норовили провести по гладкому животу или бёдрам слишком ласково и по-ублюдски жадно. — Рано рыпаться, — процедил он сквозь зубы, пока она норовила оседлать его и сжать в «любовных» объятиях ногами. Микаса выдохлась, но всё ещё пыталась и Леви не мог не поддаться. В конце концов, она села на его живот так плотно, что сквозь ткань шорт он ощутил тепло её лона и содрогнулся, невольно поднимая живот на встречу. Девичьи ноги разъехались по обе стороны от него, лицо раскраснелось и дышала она жадно, глубоко вдыхая воздух. Леви клял себя на чём свет стоит, прерывая тренировку тем, что буквально швырнул её от себя изворачиваясь в немыслимом изгибе. Она ошеломлённая уставилась на него и разочарованно выдохнула: — Мне вас не одолеть. Леви сжал челюсти. — В этом нет нужды, мы не враги. Льстило, что она видела в нём соперника, наставника и того, на кого можно было положиться. В этом он был уверен, Микаса доверяла ему и вместе они прошли трудный путь от её ненависти до тотального доверия и соблюдения субординации. Раньше она демонтировала исключительное неподчинение которое вновь и вновь заканчивалось очередным нарядом, но битвы и беды сблизили, так что он не жалел ни о чем. Микаса и сама не раз демонстрировала прекрасные навыки идеального солдата, способного мыслить рационально и эффективно. Несмотря на привязанность к Эрену, Микаса могла воспротивиться ему если дело не касалось чего-то существенного или опасного, и за этим было забавно наблюдать. Эта болезненная связь часто вызывала в нём странные эмоции: часто он недоумевал, как кто-то может быть настолько привязан к другому человеку? Затем глядел на себя и Эрвина, после чего приходило понимание. Иногда он завидовал, хотя и стыдился себе признаться. Ещё чаще, он просто восхищался тем, как преданна она и искренна в своей привязанности. И всякий раз, когда очередная вылазка норовила сорвать крышу, он заземлялся глядя на то, как она оберегает свою семью. В мире, где не осталось ничего правильного и важного, эта рутина была для него спасением. Что-то оставалось неизменным и это помогало принять реальность. Сознание то меркло, то становилось отчетливо ясным. Ему не хотелось ясности, оставаться наедине с пугающей правдой было невозможно. — Капитан, — Арлерт смотрел обеспокоено, пока Леви продирал глаза. Несмотря на искусственный сон, Леви осознавал где находится, что произошло и что с ним стало. Однако же, недолго Леви плясал под врачебную дудку, потому что сознание само выкинуло на берег душераздирающих воспоминаний и оттого слишком реалистичный сон. — Он не хочет бороться, — послышалось на подкорке и уплыло в никуда. Той ночью она была ранена. Несильно, но то было перед его скорым отъездом на железные пути и сокрытое надзирательство над Зиком, и потому он беспокойно метался перед дверью её комнаты. В конце концов, вошёл, не выдержал. Она лежала на кровати, накрытая белой простыней. У него внутри всё дрогнуло, сжалось от блядского ужаса и он сдернул покрывало натыкаясь на недоуменный взгляд спросонья. Не говоря ни слова, он запихал оное в мусорное ведро под столом и выудил из шкафа пуховое одеяло. Накрыл и встал у изголовья, глядя сверху вниз. Отсюда она казалась отвратительно ранимой и уязвимой. — Ты в порядке? — хрипло спросил Леви, пытаясь прочистить горло. — Да, — Микаса продолжала смотреть на него. Беззащитно или обезоруживающе, тут как знать. Хотелось сожрать её или уместить в нагрудный карман и забрать с собой. — Хорошо, — выдохнул и вышел прочь. В памяти всплыло то воспоминание, которое он всеми силами старался запихать куда поглубже в себе. День смерти Эрвина. Их отвратное, тошнотворное сражение на крыше и то, каким безумием они оба искрили в тот момент. Леви был готов сдохнуть сам, но потерял Эрвина. Микаса была готова умереть сама, но лишилась Армина. Их отчаяние и страх впились друг в друга и закончилось всё тем, что он, наконец, принял выбор Эрвина. А ночью, когда он смыл с себя кровь и был готов влить в себя литры бурбона, она заявилась к нему и стала просить прощения. Где-то там зрело наказание за неподчинение, где-то там рушилась их связь с Эреном и в мыслях последнего созревали отчаянные меры. Но в тот момент Леви не видел ничего кроме потухших глаз и наверное потому дал ёбу. Притянул к себе и обрушился на неё диким поцелуем, вынуждая раскрыть губы и выдохнуть от неожиданности. — Капитан! — толкнула Микаса и смотрела удивлённо, а не презрительно. Леви хотелось по щенячьи заскулить и выпросить крохи тепла, но сказал он другое: — Ты тоже нуждаешься в разрядке, Аккерман. Поможешь? Аккерман помогла. Кончила несколько раз и заставила кончить самого, спуская всё до последней капли. Ни нежности первого касания, ни притворной ласки. Он сжирал её, кусал и терзал, сжимал до отметин на бледной коже и сходил с ума под отзвук её голоса. Брал и брал, пока к рассвету не вырубились оба. А утром, стоило продрать глаза, как её и след простыл. И с тех пор не было ему покоя, сплошная тревога. Только скажи, помани, попроси — Леви был готов сделать всё. Молчать и делать вид, что ничего не было? Он мог. Объявить об отношениях на все королевство? Легко. Стать её объектом ненависти и презрения? Запросто. Леви мог все, но терпеть отчаянное игнорирование било куда сильнее, и душевные стенания от потери мимикрировали в нечто пугающе жуткое. Более всего, он так ничего ей не сказал, принял выбор и смирился с этим. А теперь уезжал неизвестно насколько, не зная точно, встретятся ли они в ближайшее будущее вообще. И всё-таки, бледная полоса рассвета разрезала темнеющее небо, будто луч надежды. Надежды, которой у него теперь нет. — Микаса осталась на острове, — вечером заключил Арлерт, орудуя словами безжалостно. — Она отказалась покидать Парадиз даже под угрозой смерти от йегеристов. И теперь их разделяли континенты беспросветного отчаяния и безразличия. Моря потерь и неподъёмной тяжести. Микаса не металась, она с самого начала была верна своему выбору. Леви кивнул. — Я сам поеду.