Знойный полдень

На острых худых коленках синяки — Джек не хочет знать, откуда они, в конце концов, его брат давно совершеннолетний. Целый месяц уже. На правой — лиловый пластырь с цветочками. Ноги приглашающе раздвинуты, тонкая ткань шортов обтягивает все, что можно, и что нельзя — тоже. Джек туда не смотрит. Он смотрит на дорогу перед собой, сжимая руль. — Я сессию закрыл на высший балл, — говорит Марсель, облизывая пухлые розовые губы — такие конфетные, блестящие, как леденцы в коробочке с щенятами на крышке. — И вместо того, чтоб меня поощрить, наши родители предпочли меня наказать. Под обтягивающей футболкой проступают соски — маленькие, твердые, невозможно притягательные. Мысленно Джек уже сотню раз втянул их в рот, облизал, обласкал припухшую грудь — у Марселя скоро течка, соски напряжены, и это явно причиняет ему дискомфорт, потому что он все время оттягивает футболку и морщится. Джек не смотрит на них. — Это не наказание, не выдумывай, — говорит он. — Дедушки хотят увидеть тебя. Неделя на ферме — это не так много. — Без тебя это будет скучно. — Я и не собирался оставаться. — Ну да, ты же в браке и с двумя малолетними детьми, занятой альфа. Пухлые губы кривятся в ядовитой ухмылке, этот яд просачивается сквозь кожу и отравляет все вокруг: когда Марсель раздражен, покоя нет никому. Когда Марсель хочет своего старшего брата и не получает его, общение с ним превращается в изнасилование здравого смысла. Он откидывает голову на подголовник, потягивается — футболка открывает плоский живот, очаровательный пупок, родинки рядом с ним. Джек не смотрит на это. Но даже если не смотреть, никуда не деться от его запаха, густого и терпкого, как дикий мед, и взгляд его блядских карих глаз чувствуется кожей — на руках, на шее, на губах. — Перестань, — вздыхает Джек. — Я ничего не делаю, — фыркает Марсель. Они проехали уже много миль, далеко от города и еще слишком далеко от фермы, вокруг только поле с одной стороны и чащи с другой, и Джек ненавидит себя за то, что согласился отвезти брата. Дождался бы отца, ничего страшного бы не произошло, но всякий раз, когда Джек отказывается помочь или прийти на семейный ужин, родители обижаются. Думают, что он черствый и эгоистичный, что ему не интересны дела семьи и тем более ему плевать на единственного брата, которого он должен оберегать. Они не знают, насколько Джек на самом деле готов его оберегать, но это больная потребность и то, что они с братом делают иногда, ничем не оправдать. Джек изо всех сил держится на расстоянии, но иногда не получается. Иногда у него трясутся руки, как сейчас, потому что он уже не может делать вид, что ему плевать. Марсель сползает по сиденью, прикрывает глаза и сжимает бедра — запах дикого меда ввинчивается в ноздри и мозг, рот наполняется слюной, и Джек сглатывает. — Я опять потек, — признается Марсель обманчиво невинно. — На тебя. — Перестань, — повторяет Джек сквозь зубы. Он не смотрит. Не смотрит. Но знает, что брат скользит ладонью по шее, а потом ведет по груди и прикусывает нижнюю губу, задевая мизинцем сосок. — Я так тебя хочу, — произносит Марсель шепотом, и это запрещенный прием — его голос проходится по нервам так, что они начинают звенеть. А потом этот звон разрывает звук пощечины, брат прижимает руку к щеке, смотрит пораженно, испуганно, обиженно, и глаза у него просто огромные и в них можно утопиться, сразу — легко и без раздумий, чтоб уже сбрендить окончательно. — Скотина, — шипит он, и когда Джек останавливает машину, толкает дверь и выходит. Смотреть, как он плачет, это как расковыривать зажившие царапины — еще больнее, чем было в первый раз, когда эти царапины появились. Он стоит у капота, оперевшись на него задницей, сложив руки на груди, и смотрит на пустую дорогу впереди, не моргая, пока по щекам катятся крупные слезы. Их хочется собрать языком, все до единой. Приблизившись, Джек тянется провести по коротким темным волосам, но брат дергается, отворачиваясь. — Прости, — говорит Джек. — Ты же знаешь, я не хотел. — Ты всегда не хочешь, — отвечает тот с досадой. — Но потом все равно трахаешь меня. Так зачем строить из себя оскорбленного? Марсель прав. Потому что спустя минуту Джек оставляет машину на обочине, берет с заднего сиденья куртку, которая всегда там лежит на случай непогоды, и идет к роще. Знойный полдень кусает открытую шею и предплечья, но там, под деревьями, прохладно, и трава мягкая и густая. На нее он и бросает куртку, расправляет ее и стаскивает через голову футболку. Джинсы можно не снимать, достаточно расстегнуть и немного приспустить вместе с бельем. А вот Марсель всегда раздевается полностью, и на нем уже не остается даже носков, только браслет на щиколотке и цепочка с кулоном. Он ложится на спину на подстеленную куртку, сгибает ноги, вызывающе пялится на Джека, и разводит колени, в самом деле приглашая лечь между ними. Он смотрит, как Джек приставляет крупную головку ко влажному входу, напряженно дышит, а когда член входит в него, растягивая, заводит руки за голову и выставляет под жадный взгляд набухшую грудь — красуется. Выгибается в пояснице, приподнимается на лопатках, разводит ноги еще шире, принимая член на всю длину, и тихо, но совсем не жалобно стонет: — Какой же ты большой, Дже-е-еки. Его губы так близко, и они такие сладкие на вид, но их нельзя трогать — это единственная их договоренность, для Джека это важно. Поцелуи — интимнее некуда, нельзя, если он переступит эту грань, обычная грязная случка, как у животных, превратится в секс, которым занимаются не только по воле инстинктов. В сексе есть чувства. Очень хочется сорваться в бешеный темп и долбить эту двуличную сучку, которая перед родителями сама невинность и примерное дитя, а с ним князь ада, пока вся округа не наполнится его стонами, но Джек двигается размеренно, медленно, в одном ритме, почти убаюкивающем. Наклоняется, лижет налитую тяжестью грудь, мягкие теперь соски — и Марсель в одно мгновение становится очень мокрым, до хлюпанья. Не было у Джека еще омеги, который бы так под ним тек и отдавался, это тоже что-то на инстинктивном, роднее и ближе некуда, нечего скрывать. Он красиво краснеет — скулами, шеей и даже бедрами, соски делаются темными, губы бордовыми, а в черных почти глазах только знойная томность, пьяная, как забродившая в саду на ферме вишня. — Джеки, Джеки, Джеки… — забывшись, шепотом частит Марсель, жмурясь, и из-под сомкнутых ресниц катятся слезы, только в этот раз уже не потому, что ему плохо. Ему очень, очень хорошо. — Неужели тебе только этого надо? — Джек видит, как он сжимает кулаки, чтобы не трогать его — это уже принципиальность Марселя. Он не трогает брата, пока тот его трахает. — Только мой член? — У тебя классный член, — Марсель открывает глаза, громко дышит, приоткрыв рот, и Джек чувствует его открытость и желание — смазкой пахнет до першения в горле. — Меня никто так не ебет, как ты. — Ты сейчас хочешь потрепаться? — Джек наваливается, вжимая его в землю, и он вроде как чувствует перемену в настроении, пробует отползти, но только охает, еще сильнее прижатый. — О своих альфах? Много их было? — Ты правда хочешь это знать? — на леденцовых губах усмешка. — Много. Некоторых я даже и не помню. Но твой член я готов сосать когда угодно и сколько угодно. Как тогда у тебя дома, когда твой муж был на кухне. Он правда пытается вырваться и отползти, цепляясь за траву, но оказывается перевернутым на живот, и в этой позе уже не притворяется, что не хочет этого — сам поднимает задницу, прекрасно зная, что Джек забудет обо всем, увидев потеки смазки на внутренней стороне бедра и распухшую, разработанную дырку. — Стоишь, как шлюха, — произносит Джек, устраиваясь позади него и выглаживая узкую талию широкими ладонями. — Это только для тебя, Джеки. Джек стискивает его маленькую крепкую задницу до синяков, въезжает в нее членом и трахает, трахает, трахает, пока ноги Марселя не начинают дрожать и разъезжаться в стороны, а сам омега полупридушенно скулить и насаживаться, сбивая с темпа. Джек не может просто смотреть на его узкие плечи и хрупкую длинную шею, ему необходимо дать понять, что это все только его. Ему принадлежит, больше никому. Нужно заставить брата забыть о других альфах хотя бы на этот день, и он снова опрокидывает его на спину и закидывает ноги на плечи, чтобы видеть лицо, пока делает это. А потом смотрит, как Марсель, хныча, хватается за свой член, маленький и милый, который Джек столько раз ласкал языком. В последний раз в доме родителей на Рождество, под теплым одеялом с головой, стараясь не издать ни звука. Затем, пока брат кончает — ему так нужно целовать конфетные губы и хотеть лишь одного: кончить в него, протолкнуть узел дальше, глубже, чтобы он забился в оргазме и долго не затихал в его объятиях, превратившись в безвольную шарнирную куклу, которую можно гнуть как угодно по своему усмотрению. Но нельзя — Джек кончает на его живот и еще не опавший член, заливая спермой родинки и розовую головку. Рычит, вжавшись лицом в плечо брата, а тот прижимает его к себе, наконец-то касаясь. Маленькие горячие руки — они должны были оказаться на его спине гораздо раньше. В машине Марсель, отвернувшись к окну, задумчиво трогает пальцами опухшие губы. — Останешься со мной на эту неделю? — произносит он, по-прежнему не смотря на Джека. — Ты же знаешь, что я не могу, — вздыхает тот. — Придумай что-нибудь, Джеки. Ты же умный. У меня течка скоро, ты же не хочешь, чтобы я раздвигал ноги с местными альфами — одного мне будет мало. И я так хотел попробовать с узлом. — Ты специально, да? — говорит Джек обреченно, подавляя волну гнева и душного возбуждения. — Повяжи меня, Джеки. С резинкой можно. Я обещаю, что больше никому не разрешу такого, только тебе. У Марселя всегда отлично получалось играть на этом — что Джек особенный, и все это только для него. Джек верит. И всегда дает брату то, чего тот хочет.