{…}
Ангел тонет в кресле, сброшенный с чужих плеч. Минги окончательно выбивается из сил, всех на свете возможных, едва ли они оказываются под знакомой крышей - сам падает на потертый синий диван, распластывается всеми имеющимися конечностями, дышит как можно спокойнее и ровнее. Само тонкое тельце, наверняка, весит чуть больше целого, нефасованного ничего, зато крылья, несмотря на хлипкий вид, оказываются неожиданно увесистыми. Тонкие пальчики гостя, сброшенного у потрескивающего камина, цепляются за подлокотник кресла бесчеловечно чужеродные этому месту. Минги кажется, что чужая плоть соткана из паутины и росы, едва не просвечивает сквозь себя темно-бордовую обивку кресла. Но перламутровая макушка, влажная от растаявшего снега, появляется из-за спинки и смотрит куда-то словно за Сона, за его диван, за стены особняка. И все же в его сторону. — Ты хоть понимаешь меня? — тянет он снова в безуспешной попытке выстроить контакт. Но только в этот раз, спустя непродолжительный десяток секунд в безотрывном наблюдении, в ответ ему кивают. Минги даже просыпается от плена усталости, подскакивает и усаживается, точно впервые разглядывая найденное существо. Ему вообще повезло, что никого больше в зале нет - они, вероятно, нашли где переждать между патрулями или уже торопятся обратно, как он сам, а может сидят по комнатам без желания контактировать друг с другом. В любом случае, ангел вызовет кучу вопросов, так что остается лишь молиться, чтобы не вызвал еще и кучу проблем. Жаль ведь его. — Ты...видишь? — все же решается спросить он, от изнывающего в груди неведения. Бессмертный качает головой, но, на удивление, не отрицательно. От плеча к плечу и обратно, неуверенно. — Не все или не так, как все, — догадывается Минги, но ангел тогда вскидывает руки, на каждой из которых выпрямлено только по одному пальцу - указательному. — И то, и другое? Отрицание. — Только второе, — уже не вопрос, но ответом снова служит подтверждение. — Ты не хочешь говорить или не можешь? Вновь этот жест. Значит, не может. И цифры показывает странно. — А писать? Ангел поджимает губы и хмурится; отворачивается, будто виноватый. Минги теряется, совсем не понимая, как истолковать его реакцию, потому поднимается, привлекая внимание. — Никуда не уходи, — выпаливает он, выдумывая на ходу, лишь бы говорить. — Сиди здесь и грейся. Я заварю тебе чай и вернусь, ладно? В этот раз ответа он не удостаивается, но и не ждет, тут же отправляясь к дверям. На свою же бедовую голову, не успев сделать и пары шагов, обнаруживает в них капитана, выросшего невесть откуда вполне сухого и теплого. Все это время он был в особняке.{…}
— Потрудись объяснить, — устало вздыхает Сонхва, опираясь на столешницу рядом с Минги, старательно выискивающим чай. Капитан выглядит до боли привычно измотанным, в уголках глаз темнеют впадинки ранних морщин, отросшие темные волосы на висках пронизывают серебряные нити седины; шрамы, расположившиеся от левого виска до подбородка - оставленные некогда отродьем - кажутся даже бледнее самого покрывала сероватой кожи. Сон чувствует резкий укол вины, добавляя груза на эти хрупкие, но одновременно сильные плечи. — Какого черта происходит? С какой стати ты приволок сюда неизвестно кого да еще и такого… — Он…спас меня, — начинает Минги несмело, заливая в чашке засушенные травы кипятком. Их запах окутывает всю кухню, забирается глубоко в грудину, дарит ложное ощущение уюта и безопасности, иногда здесь так необходимое. Как если бы они дружески пили чай у одного из них дома за задушевными разговорами. — Нашел в поле, когда я возвращался сквозь бурю. Она будто…подчинялась ему, не знаю. Расступилась. С ним я смог добраться без препятствий, да и…Сонхва, я не мог… — Я понимаю, — прерывает Пак, потирая пальцами переносицу. Понять-то понимает, а вот что делать дальше - вопрос уже на порядок сложнее. — Но что ты предлагаешь? Оставить его, как громоотвод? Он же, черт возьми, маленький, тощий, да еще и слепой.. — Он видит! — возражает Сон, грохая чашкой о стол, точно оскорбленный за своего найденыша. — Это не отменяет всего остального, Минги, он не может быть членом отряда, а значит он - бесполезен. Он заметный, он вряд ли необходимо хорошо ощущает себя в пространстве и очень маловероятно, что зряч достаточно для встреч с отродьями. Это как завести домашнего зверька в наших условиях и таскать его с собой повсюду. Идиотизм. Он умрет на первой же вылазке, — голос капитана становится жестче, хлесткой розгой бьет по обнаженному хребту. — Ты убьешь его, потащив с собой. Минги молчит. Опускает глаза в пол, поджимает губы, стискивает безысходность в кулаках. Сам и без того предельно ясно представляет и осознает все трудности, все последствия и ответственность. Но ему так жаль это крошечное существо, что стояло перед ним босиком в холодном снегу; существо, что, так или иначе, спасло его от возможной смерти в белой мраморной пустыне. Он ведь не просто так там появился, Минги чувствовал это тогда. — Я что-нибудь придумаю… — Нет, — Сонхва останавливает его жестом и хмурится, отворачивается к окну. — Мы уедем отсюда как только позволит погода. Там, в столице, ты пристроишь его - детский дом, дом инвалидов, приют для бездомных - мне все равно, что это будет. Чтобы его не было. А пока пусть остается в особняке и носа за двери не кажет. Ты понял меня? — Понял.., — кидает Минги, как недовольный подросток, все равно намеревающийся сделать иначе. Забирает чашку с чаем и уже собирается выходить, как снова слышит голос. — Я не услышал. — Так точно, капитан, — отзывается Сон жестче и холоднее, привычно выдрессированно в самом себе. И только после уходит обратно.{…}
За окном быстро сгущаются сумерки. Небо темнеет от горизонта широкими мазками темных туч, но белая метель оставляет воздуху свое тревожное свечение. В общем зале лишь камин остается источником света. Минги присаживается у него, ворочает в пламени кочергой дрова и угольки, подбрасывает новых. Огонь жадно накидывается на поленья, лижет и вгрызается, разгорается довольный сильнее. Ангел-найденыш тонет в кресле, все еще наполовину завернутый в тулуп. С чашкой теплого чая в руках он медленно, сонно моргает, сложив за спиной словно шарнирные крылья не самым удобным образом и уложив на мягкий подлокотник голову. Сон опускается на табуретку рядом, осторожно склоняется чуть ближе, касается костяшками пальцев костлявой коленки. — Дай ноги осмотрю, — тихо просит он, на что юноша лишь немного ерзает, но послушно вытягивает бледные конечности на чужие бедра. Почему он так доверяет, что даже не сомневается в том, чтобы подчиниться? И все же Минги осторожно касается сухими пальцами поврежденной морозом кожи - она восстанавливается очень быстро, намного быстрее простой человеческой; едва ли не на глазах медленно становится все более здоровой на вид и гладкой под прикосновениями. Ангел не колышется, словно наблюдая за действиями смертного из-под густых ресниц своим пустым взглядом, но не сопротивляется. Наоборот, кажется, ему даже нравятся теплые касания. Неповрежденная его кожа по ощущениям оказывается сродни дорогому шелку - Сон не трогал его никогда, но отчего-то уверен, что материал был бы таким же приятным - или гладко полированным костям. — Так.., — вновь вязкую тишину внезапно прерывает единственный говорящий и бессмертный, едва не задремавший, распахивает глаза. — Как тебя зовут? Белоснежный хмурится на него, вытягивая губы тонкой ниточкой и Минги отчетливо видит в этом ответе «как я тебе скажу, дурак?». Он тихо усмехается собственным мыслям и тому, как морщится от недовольства чужой острый носик. — Написать сможешь? Нарисовать, может? Тогда ангел вздыхает, точно сдается, и протягивает руку, прежде осторожно, почти наощупь спустив кружку на пол. Та ударяется днищем, чуть покачиваясь, выпущенная из хватки пальчиков недостаточно длинной руки, но встает ровно, будто по точным расчетам. В ладошку поочередно вкладывают желтоватый листок бумаги и весьма тупой карандаш - не из безопасности, а из отсутствия наточенных рядом. Тонкая рука скребет что-то недолго и бегло, подушечками пальцев второй ощупывая впадинки букв, будто себе же в проверку. Минги наблюдает за каждым его действием, словно завороженный, и отчего-то никак не может оторваться. До того необыкновенным ему кажется маленький ангел. Но он быстро отвлекается на бумагу, которую ему тянут обратно. — Черт возьми, — не сдерживается он, когда видит написанные там символы. Этот язык не похож ни на один земной, будь то живой или мертвый, он вводит в полнейшее замешательство. И ведь даже не спросишь, как это читается…Зато ясной становится прежняя реакция на вопрос. Бессмертный пишет, но не на том, что было бы понятно человеку. — Я впервые вижу такое, если честно. Бессмертный только пожимает острыми плечами, вновь приваливаясь к подлокотнику, как кот. Тепло и чужая забота его разморили, он стал выглядеть совсем крошечным и уставшим. Минги не думает долго, ему и самому уже охота только одного. — Хочешь я отведу тебя помыться, а потом спать? У меня в комнате есть свободная кровать, я думаю, никто не будет против, если ты останешься там. Капитан рассказал всем о тебе, так что.. В ответ ему снова кивают, медленно, но решительно, почти не задумываясь. Кажется, ангел совсем не чувствует здесь опасности или, по крайней мере, рядом с Минги. Он так легко идет на контакт в меру своих возможностей; а появился так странно, точно…с неба упал, прямо перед носом. Успокоил метель, спас почти, забрать себя позволил. Будто так и планировал. Он протягивает тонкую руку из-под вороха перьев и борта одежды и Минги догадывается, легко поднимая ему подняться. И хоть ангел качает головой на помощь с передвижением, словно уверяя, что вполне справится сам, руку его Сон не выпускает до самой душевой.{…}
Пальцы Сонхва скользят по шершавой желтоватой поверхности тонкой от времени бумаги, взгляд отчаянно старается зацепиться хоть за один символ, что был бы даже отдаленно похож на начертанные слепым ангелом. Шорох перелистываемых страниц разносится громом под высокими сводами пустующего монастыря. Здание странным образом глотает все сторонние звуки, способные донестись с площади или двора. Несмотря на поздний час, Пак уверен, на улице не может быть так же мертвенно тихо, как здесь. Если замереть и прислушаться, кажется, можно услышать даже едва уловимый гул, исходящий от старых каменных стен и витражей. Он листает книгу за книгой, жжет одну свечу за другой и часто жмурится, надеясь прогнать дискомфорт и напряжение из глаз. Но как бы ни старался, сколько бы не горбил спину над раскрытыми писаниями и архивами, сколько бы не щурил иссохших глаз в знаки - все без толку. Спустя несколько бесконечно долгих и неприятно безрезультатных часов, он наконец обессиленно выдыхает, с грохотом захлопывая пыльные фолианты и откладывая, опостылевшие, в сторону. Боль в висках, сначала невесомая и почти незаметная, перерастает в ноющую пульсацию, а гул, прежде лишь чудившийся уставшему рассудку, почти до боли врезается в уши истошным скрежетом осрых когтей. Сонхва жмурится, закрывает ладонями уши, зажимает меж колен и вдыхает глубже прохладный воздух, считает про себя уповая на самовнушение... Один. Два. Три... Опущенного подбородка касаются прохладные пальцы. Потерявший бдительность капитан лишь беспомощно вскидывает голову, распахивает темно-серые глаза, блестящие чистым серебром в лунном свете. На секунду он успевает подумать, что сейчас все и закончится, почти чувствует в груди свинцовую пулю или под ребрами ржавый нож, но знакомая улыбка напротив сметает тревоги одним легким взмахом. — Напугал, — выдыхает Сонхва, заметно расслабляясь. Сердце унимается. — Прости, — без тени раскаяния усмехается демон, обходя человека кругом, разглядывая под ногами разложенные книги. Длинные перья в темных крыльях с тихим шорохом скользят за ним по полу, точно шлейф. Сонхва недолго сидит, переводя дыхание и мысли, как выверенный механизм; шумно вздыхает и наконец поднимается на ноги. Уставшее тело сопротивляется каждому новому движению всеми фибрами, но он вынуждает его подчиниться, несмотря на налитую тяжесть конечностей. — Сможешь помочь мне? — он разворачивается к демону и чуть шагает вперед по ступеням к алтарю. Замирает на них. — Хоть бы раз ты просто спросил «как дела», капитан, — и вновь его тон разнится со словами, нежный и безукоризненный. Но Паку все равно немного совестно. Демон прав. — Спрошу однажды, — уверенно кивает он, стискивая в пальцах сложенный обрывок бумаги с выведенными на нем неизвестными буквами. — Когда все это закончится и мне не нужно будет больше печься ни о чьих жизнях. Когда смогу дышать свободно. Тогда спрошу, а пока - мне нужна твоя помощь, Сан. Хотя, конечно же, ты в полном праве мне отказать. Рокочущий где-то за ребрами и солнечным сплетением смех ласкает в ответ слух и Пак внезапно резко ощущает свою слабость с ним рядом. Демон не смотрит на него, листает непринужденно какую-то книгу из стопки на алтаре, точно что-то выискивает, но быстро бросает это бесполезное занятие. — Не распаляйся, — обращается он, словно к ребенку, и подходит ближе, возвышается лишь на пару ступеней и столетий. — Знаешь же, всегда помогу. Только мне думается, отдых тебе нужен поболе помощи. — Не до него, — отмахивается Сонхва, не выдерживая взгляда, роняя собственный к ногам и в сторону. — Глупый. Сан же с удовольствием лижет взглядом с такой близости покатый нос и заострившиеся скулы, неровности кожи, изъетой морозами и увечьями, вечными шрамами. Не от развороченной души, но от нуждающейся пустоши не может оторваться, точно нуждается сам. Пак не шевелится, трепещет ресницами при его приближении. — Я помогу, — он задерживает вдох, не осевший на сухих губах напротив. Сонхва едва-едва вздрагивает в его сторону, задевает взглядом губы демона, но не подается. Обращается в слух чужому шепоту. — Если подаришь мне эту ночь.{…}
Минги, по обыкновению спящий не особо чутко, в эту ночь никак не может сомкнуть глаз целиком. Тот не закрывается и люфтит, посвистывает сквозняком и протекает явью в навь, колышет тонкую органзу пограничья. Дремлет тревожно, то и дело бросая мутный взгляд из-под сведенных неаккуратно, мятых в полусне бровей на кровать напротив, где под тяжелыми крыльями свернулся ангел. Фарфоровый нос зарыв в серую подушку и прижав к груди тонкие руки. Отчего-то Сону боязно, что этот жемчужный ему привиделся в бреду и они оба погибли там на поле, стали жертвами вьюги, потом волков или вовсе отродий. Что-то внутри неистово вопило, срывая голос, и тянулось к нему беспомощно грязными руками. Что-то чувствовало, что он должен быть. Он вновь всплывает на поверхность реальности, заслышав шорохи. В глазах каменная стена, к лопаткам липнет тепло - он дергается и не может. Замирает. Те самые бледные руки вьются поперек груди, пальцы прохладные, промерзшие зимней ночью. Минги накрывает их своими теплыми ладонями, прижимает к горячему сердцу и позволяет о него греться. Чувствует выдох у седьмого позвонка и лоб у загривка. Крылья стелятся прямо по полу. Маленькое сердечко гулко выстукивает о его спину спокойно и даже чересчур медленно. Он не засыпает больше. А утром капитан приносит новости. Его зовут Х-о-н-д-ж-у-н.