охота.

Камалия осторожно выглянула из-за двери, стреляя хитрым взором по порхающим по залу фигурам. Москва, повторяя за Казанью, также высунулся, устремляя своё внимание вглубь зала. — Пока тебя не было, — Камалия подняла фужер, указывая им на гордый стан в самом центре помещения, невольно привлекающий к себе внимание каждого, как прима на сцене. — Он пытался отрастить усы. Михаил поперхнулся воздухом и юркнул обратно за дверь, в тихий коридор. — Что? Камалия хихикнула, сделав небольшой глоток шампанского. — Представляешь! Миша ещё раз заглянул в зал. Его внимание тут же захватил блистательный образ Александра. Он изящно кружил в танце с совсем юной Марией Николаевной, что в самом деле выглядело до жути забавно от контраста их пары. Однако Михаилу совсем не хотелось смеяться: он восхищённо рассматривал лицо Петербурга — его единственную открытую часть тела: даже ладони были скрыты перчатками, — и пытался представить на этом точёном лице, чистом и бледном, подобно фарфору, офицерские усы. Ужасно. — Представляю, — забавно фыркнул Москва и вновь отошёл от двери, чтобы Александр ненароком не заметил, как за ним подглядывают. — И что его остановило? Казань сделала свой голос тише и наклонилась ближе к Мише. — Они не росли. Москва театрально вздохнул, хотя удивлён был искренне. — Откуда такие познания? Казань лукаво сощурилась. — У меня свои источники, — она игриво подмигнула и вальяжно опёрлась локтем о стену. — А почему ты сегодня не танцуешь? — Не могу перестать поражаться, — Миша вдумчиво покрутил свой бокал. — Зачем он отращивал усы? Камалия негромко рассмеялась. — Сама ума не приложу! Ты подумай, — она провела ладонью по собственной щеке для наглядности: — Вот тут у него росло, а вместо усов — проплешина. Миша, не сдержавшись, прыснул. — Мне жаль, что я не смог этого увидеть. — Зато как Сашка-то, должно быть, рад! Ты бы ему это ещё полвека припоминал! После этих слов Москву одолело желание ещё раз взглянуть на Александра, и он не смог противиться. Михаил сделал смелый шаг в зал, продолжая держаться у стены. Он тут же ощутил духоту, царившую внутри; казалось, что коридор и бальный зал — два разных мира: один холодный и тихий, второй жаркий и шумный. И его несомненной звездой был Александр — неизменно прекрасный и невозмутимый. О том, что он весь вечер кружил в танце, свидетельствовал лишь лёгкий румянец, охвативший его нежные ланиты от усталости. Над таким Александром Михаилу было очень сложно подшучивать, но он очень пытался. — Красивый, — шепнула Москве на ухо Камалия, приподнявшись на носочках. — Хотя не в моем вкусе. Музыка сменилась. Александр Петрович, не дав себе время на отдых, галантно пригласил ещё одну даму. Её Михаил уже не мог узнать: не так он давно в свете, чтобы безошибочно определять по лицу, к какому знатному роду принадлежит очередная красавица. — Зато, кажется, в твоём вкусе, — усмехнулась Камалия и чуть громче добавила: — Я всегда догадывалась, что тебе нравятся шатенки. Александр Петрович, захваченный вальсом, неосторожно пересёкся взглядами с Михаилом. Не дольше секунды, но сердце Москвы удар пропустило. Он резко подхватил Камалию за руку. — Пойдём танцевать, моя главная шатенка, — он забрал её бокал и оставил на ближайший стол. — Я думала, Екатерина Васильевна— твоя главная шатенка, — иронично заметила Казань. — Надеюсь, она считает меня погибшим на войне, — он, придержав Камалию за талию, завёл её в круг вальсирующих пар. — Она мне и перед войной успела порядком наскучить. — Какой ты неверный, — наигранно фыркнула Казань. — А она-то эталон верности, — шутливо прошептал он. — Не наступи мне на ноги. И выверенным движением прокрутил её, внедряясь в стройный круг танца.

***

— Ох, Александр Петрович, — прощебетала Камалия, кокетливо обмахиваясь веером. — Сколь же тёплый приём вы мне каждый раз оказываете. Сама чувствую себя Сердцем Империи! Петербург сдержанно улыбнулся словам Казани, ведя её под руку вдоль длинного коридора дворца. — Что вы. Мой долг — обеспечить достойное пребывание в столице каждому гостю. Камалия умильно прыснула. — Для некоторых вы особенно стараетесь. Она внезапно замедлилась, останавливаясь напротив окна. Мелкий-мелкий снег стремительно падал вниз, больше напоминая проливной дождь в середине лета, нежели январский снегопад. Казань с тяжестью вздохнула, с какой-то тоской изогнув брови. Александр терпеливо стоял подле неё и ждал, когда она что-то скажет; а по ней было видно, что вот-вот она что-то да произнесёт. — Знаете, где хорошо в это время года? В Москве! Особенно на охоте, — она резко повернулась к Александру, глядя на него с вызовом. — Но его от столицы теперь и за уши не оттащишь. А в Москве без него охотиться скучно. Александр хмыкнул, но сложно было охарактеризовать этот звук как флегматичный. Какая-то доля гордости в нём проскользнула, и Камалия её, безусловно, уловила, пусть и приняла совершенно наивный вид. — Я чувствую, он будет до неприличия смущён, если поймёт, что его тягу к столице заметили, — прошептала Казань, сделав свой голос тихим-тихим, чтобы даже Петербург едва-едва мог её слышать. Александр поджал губы, слегка отвернув голову в противоположную от Камалии сторону, словно рассматривал нечто невероятно занимательное за окном, а не скрывал свою реакцию. Казань нарочито громко вздохнула, поймав своим зорким взглядом малейшее изменение в настроении Петербурга. — Я его почти ревную, — хихикнула она, внезапностью своего наигранного и, безусловно, ложного откровения смутив Александра. — Сопроводите меня до экипажа? Заученные до бессознательного манеры вынудили Петербург без промедлений взять Казань под руку.

***

Громкий звук выстрела сотряс верхушки деревьев, и тут же всё затихло; дичь притаилась в страхе очередной угрозы. Александр нахмурился, вглядываясь в свои заснеженные охотничьи угодья, искрящиеся от солнца, и неслышно цокнул, раздражённый от того, что вновь не попал в цель. Михаил инстинктивно дёрнулся на помощь, но сдержал порыв. В последний раз они вместе были на охоте очень давно — Александр был гораздо младше и совсем не питал к ней страсти. Впрочем, как и сейчас. Но тогда его увлекала и наставляла Екатерина, помогая юной столице держать ружьё и целиться. Вряд ли с тех пор Петербург часто развлекался охотой: совсем позабыл все её уроки. — Александр, — негромко произнёс Москва, привлекая к себе внимание. — Примете несколько советов от своего бывшего наставника? Михаил осторожно подошёл ближе, протягивая Петербургу руку — помощи, видимо. Александр ещё раз взглянул вдаль и вновь на Москву, опуская ружье. — А вы говорили, что ваши советы мне теперь не понадобятся, — скупо прыснул Петербург, протягивая своё оружие Михаилу. Но у Михаила были другие, волнующие его душу планы. Он долю секунды колебался, на мгновение позволил дыханию сбиться, но всё же, вместо того, чтобы взять ружьё и показать на своём примере, как надо, он встал за Александром, прижимаясь к его спине своей грудью, и взял его руки в свои. Александр это позволил. Он, как тряпичная кукла, повиновался всему, что с ним делал Москва, и ловил его горячее, в сравнении с морозным воздухом, дыхание над своим ухом. — Упирайтесь ружьём в свое плечо, — тон Михаила был поистине чарующим, волшебным; от него по спине и рукам Александра пробежали толпы мурашек. — Возьмите его крепче, умерьте дрожь. Вы словно его боитесь. Ох, совсем не от ружья Петербург задрожал. Но он сделал глубокий вдох и вцепился в цевьё, стараясь не думать о том, как близко к нему сейчас был Михаил Юрьевич, как нежно он говорил, как осторожно придерживал его руки, направляя. — Из такого положения можно стрелять, — напоследок сказал Москва и, отстраняясь, задел своим кончиком носа алеющей щеки Александра. И тут же Михаил отвернулся, смотря в другую сторону с охотничьей вышки, чтобы скрыть, как густо он покраснел. Слава богу, вину за румянец можно возложить на холод, а не на жгучий трепет. Кончики пальцев до сих пор покалывало: очень хотелось ими вновь коснуться Александра, хотя бы мимолетно. Погода была ясная, морозная, огромные сугробы сверкали, подобно украшениям на тонких дамских шеях. Такая погода никогда не являлась основанием для отдыха столицы. Да и, более того, Александр Петрович не настолько любит охоту, чтобы ради неё бросать все свои дела. Возможно, резонно считать, что охота по душе Москве: действительно, он любил соколиную охоту с Алексеем Михайловичем. Но только для царя она была страстью, а для Михаила — способом снять стресс: век тяжёлый был. Спустя почти два столетия от тяги к охоте остались лишь отголоски. Хороший вопрос: что же они в таком случае тут делают? Петербург гордо расправил плечи и, перезарядив ружьё, сделал очередной выстрел. И в очередной раз мимо. — Охота — не мой досуг, — подытожил он, обратившись к Москве и сохранив поразительно уверенный вид. — Не то же самое, что охота за тайными обществами и билетами в театр, — коротко посмеялся Михаил, на что Петербург согласно кивнул, сдержанно улыбнувшись. И наступила тишина. Неестественная; такая, вместо которой должен быть важный разговор, но его участники этого совсем не понимали. Или всеми силами мешали себе это понять. Александр покрутил в руках ружьё, рассматривая его с напускным любопытством, когда Москва решил огорошить его вопросом: — Вы не думали, что вам пойдут усы? Как у Николая Павловича… как у Петра Алексеевича. Петербург едва заметно вздрогнул. Безусловно, в этом вопросе не было искреннего любопытства — только желание посильнее смутить Александра. Это было любимым делом Москвы. Петербург молча повернулся к Михаилу, поистине удивлённый вопросом, но почему-то смущённым он не казался. Он смотрел на Москву, как на него самого бы смотрели зайцы и рябчики, если бы он умел хорошо стрелять, — загнанно. Однако эта потрясающая эмоция не продержалась на его лице долго, к огромному сожалению Москвы. Петербург очень быстро взял себя в руки, охладел и вполне серьёзно ответил: — Михаил Юрьевич, у меня совершенно нет времени ухаживать за растительностью на лице. А оставлять её в безобразном состоянии — непозволительно для меня. И если бы Москва не знал правды, он бы действительно поверил такому убедительному ответу. Но не успел он придумать новый вопрос для Александра, как его самого осадили: — Впрочем, Михаил Юрьевич, я бы хотел поблагодарить Вас за частые визиты в столицу. Лестно знать, что здесь Вам милее, чем дома. В этот момент в глазах Петербурга Москва видел красноречивую снисходительность и глубокую проницательность. Вместо внятного ответа Михаил кивнул: было бы странно начать расхваливать свою родную белокаменную после того, как его позорно поймали за её игнорированием в пользу Петербурга, — и снова повисло молчание. Но в этот раз они оба могли бы сказать одно и то же: «Казань».