***
Ишвара, тот, кто един на всей Земле Ненависть — яркая, жгучая, настоящая — вязкой, чёрной смолой растекается в груди, обволакивает сердце и сквозь рёбра прорастает к самой глотке, заглушая крики горя своей силой. Она глубоко пускает корни в его плоть, отравляя разум своей гнилью, медленно пробирается к лёгким и со всей силы сжимает их в своих объятьях, не давая сделать ни единого вздоха. И он принимает её. Встречает как старого друга, которого не видел уже много лет, того, которого прогнал под уговорами матери. Он обнажается перед ней. Даёт проникнуть в самую душу и позволяет затопить сознание своим ядом. Так проще. Ненавидеть намного проще. Защити своих детей в этой кромешной тьме — Мы почти на месте, брат. — Хорошо. Доспехи Альфонса ярко блестят на солнце, и Эдвард на мгновение жмурится, прежде чем отвести взгляд в сторону от своего брата. Вид за окном бесподобен. Яркий золотой песок и ни единого живого существа на километры вокруг. В поезде тоже жарко — скорее всего, накрылась системы охлаждения — капли пота стекают Эдварду за воротник, но он не обращает на это ни малейшего внимания. Передёргивает плечами и снова сосредотачивает всё своё внимание на виде за окном мчащегося поезда. Если он прикроет глаза и хорошенько напряжёт фантазию то на мгновение, всего лишь на мгновение, ему может послышаться яркий детский смех, эхо молитвы сотен женщин и мужчин, разносящиеся на километры вокруг и крики его народа, сгораемого в пламени огненной алхимии. Последнее воспоминание самое яркое и самое болезненное. И от него невозможно избавиться, что бы Эдвард не делал. Освети им путь, когда всё вокруг поглотят тени Но нет. Это другая пустыня со своим народом и абсолютно другой культурой. Лиор ярким шпилем высится на горизонте — и это сразу же разбивает любые фантазии Эда вдребезги. — Это напоминает тебе дом? — Нет. Это место мертво. А дом… дом всегда был живым. Ал спрашивает. Всегда спрашивает. Иногда что-то мелочное и незначительно, а иногда то, от чего Эда мучают кошмары всю последующую неделю. Какого цвета было солнце во время заката? В каком доме мы жили? Какими были на вкус яблоки? Как мама выращивала там цветы? Сколько родственников у нас было? Как мы спаслись? Почему Ишвара отвернулся от нас? И ждал. Всегда ждал, когда Эд сглотнёт ком в горле и позволит воспоминаниям затопить свой разум, делясь тем сокровенным, что его брат, в силу своего возраста, не мог помнить. Они не разговаривают до конца поездки.***
Эдвард знает, что этот человек ишварит, как только видит его. Его глаза скрыты за тёмными очками, но его волосы слишком белые, а кожа слишком тёмная. Но именно речь выдает того с головой. Его аместрийский неуклюж и сразу же режет уши Эда, заставляя недоверчиво вскинуть голову, когда мужчина замирает в нескольких шагах от них с Алом. Каждая «л» растягивается, практически сливаясь со следующей буквой; уродливый и грубый язык в отличие от ишварского. Кому, как ни Эду знать это. При любых других обстоятельствах Эд склонился бы перед ним. Прижал бы правую руку к сердцу и поприветствовал своего брата. Сделал бы то, чего он не делал уже множество лет. Но вместо этого он чертыхается и пытается не отставать от Ала, когда тот резко сворачивает в подворотню. Когда они оказываются загнанными в угол, когда Ал теряет половину своих доспехов, а Эд остается без оружия и алхимии — он почти признаётся. Почти позволяет тщательно охраняемой тайне сорваться с языка и спасти их с братом. Потому что ишварит никогда не убьёт ишварита. У него нет на это ни единого шанса. Звук выстрела пронзает воздух, и вокруг, будто из ниоткуда, появляется Мустанг со своими солдатами. Эд впервые в жизни рад видеть этого человека. Кто-то помогает Эду сесть, накидывает ему на плечи куртку и пытается увести, но алхимик мотает головой. Он не может уйти. Не сейчас. Не тогда, когда его брат сражается, а он не в силах ему помочь. Затем ишварит делает выпад, затем ещё один, но Армстронг почему-то не защищается, а уверенно отступает в сторону, и менее чем за секунду Эд понимает, что именно произойдёт. «Глаз сокола» никогда не промахивается. Нет. Он больше не может смотреть, как умирают его братья, те в ком течёт кровь Ишвары, но и разом с тем он не может вмешаться в бой, поэтому единственное, что он может сделать… — Стой! Веди их, когда они оступятся Его возглас эхом проносится по улице, заглушая собой звук боя и перешёптывания солдат. Наступает абсолютная тишина. Ишварит замирает и медленно разворачивается в его сторону, оставляя спину, идиот, совершенно неприкрытой. Эду нужно всего лишь секунда, чтобы понять, что он натворил и мысленно выругаться. Дерьмо. Он сказал это на ишварите. — Ты, — буквально рычит ишварит. — Что ты сейчас сказал? Эдвард ничего не отвечает. Он не может говорить, не может двигаться и даже дышать ему удаётся с трудом. Кровь громко шумит в его голове и он буквально затылком ощущает нервозность Ала. Мужчина медленно снимает очки и под ними оказывается оттенок красного, тот, который Эд практически забыл, тот, за которым он так скучал и тот, который он видел последний раз в глазах своей умирающей матери. Когда мужчина говорит снова — это отнюдь не аместрийский. — Что ты сказал? — не приказ и не команда. Просьба, полная неверия и страха. Выстрел пронзает воздух и всё вокруг приходит в движение. Ишварит, Шрам, хватается за плечо, несколько капель крови, такие же красные, как и его глаза, капают на мостовую, Хоукай громко чертыхается, а Мустанг выкрикивает приказы. Затем грохочет взрыв, а когда пыль оседает — ишварита уже и след простыл. Эд усмехается, слыша приказ Хьюза о плане перехвате. Идиоты. Кто, как не ишварит, знает, как затеряться в канализации.***
— Что это было? — выплёвывает Мустанг, когда Эд с усталым вздохом усаживается на диван и закидывает ноги на стол. Хьюз и Хоукай стоят за спиной у полковника, буравя Цельнометаллического тяжёлыми взглядами. — Я не понимаю, о чём ты говоришь, — чересчур спокойно отвечает Эд. На месте его автоброни — несколько торчащих проводов и всепоглощающее чувство незащищённости. — Ты… — Мустанг выглядит так, как будто его вот-вот вырвет, и Эдвард передёргивает плечами, пытаясь прогнать злость в сторону и не натворить глупостей. Как он, тот, кто сжигал его братьев и сестёр смеет чего-то от него требовать? — Ты говорил на ишварите. — Правда? Не заметил. — Объяснись. — Я прочёл много книг, полковник, — Эдвард буквально выплёвывает последнее слово. — Сумел кое-чему научиться. Я ведь сам выучил алхимию, помните? — Я не верю ни единому твоему слову. Эд насмешливо фыркает. — Очень жаль, потому что это правда. Эд ненавидит Хоэнхайма всей своей душой, но нет ни дня, когда бы он не благодарил его за эти волосы и глаза. Нет ни дня, когда бы он не благодарил его за то, что его кости не превратились в пепел. — Цельнометаллический. Мне нужно знать правду. Эд видит лицо своей матери будто наяву. Нежный изгиб губ, белые, словно выгоревшие на солнце волосы и кроваво-красные глаза, светящиеся теплотой и любовью. Иногда, прикрывая глаза, Эд всё ещё ощущает жар огненной алхимии и слышит крики своего народа, сгораемого в этом пламени. Направляй их, когда вокруг не останется ничего кроме пепла — Ты не заслуживаешь этого.***
Эдвард прикрывает ладонью нос и очень надеется на то, что сможет отмыть свои волосы от этого запаха. Он ненавидит канализацию. Спустя час или около того, Эд находит человека, прислонившегося к стене. Из его раны всё ещё течёт кровь и остаётся надеяться только на то, что Шрам не подхватит никакого дерьма, прежде чем они выберутся из канализации и доберутся до ближайшего поселения. Мужчина медленно открывает свои кроваво-красные глаза и впивается ими в Эда. — Эдвард Элрик. Это действительно твоё имя? И даруй им силы, когда они останутся одни в этом мире — А Шрам — твоё? Губы ишварита дёргаются в подобии на улыбку. — Нет. — Тогда и моё тоже нет. — Что ты здесь делаешь? Эдвард делает ещё один шаг. Если он протянет руку, то даже сможет прикоснуться к чужой загорелой коже. — Есть несколько вопросов, которые я бы хотел тебе задать, — наконец произносит Эд после нескольких минут тишины. С тяжелым вздохом мужчина выпрямляется и, несмотря на явную боль, прижимает правую руку к сердцу и слегка склоняет голову. — Всё что угодно, для моего брата. АминьКонец