Плюс один в нашу пользу

— Эй ты, козёл! Далеко собрался? Дима бы тут же прикусил себе язык, если бы смог сделать это как-то иначе. Но Матвиенко на всех парах мчался вон из офиса Площадки, а Диме было до блевоты необходимо задержать его. Зачем? Если бы он откровенно задал этот вопрос сам себе, его крышак уже бы размотало по проезжей части, и он не вернул бы себе ни здравый смысл, ни природный цинизм. Особенно в отношении этого мелкого вонючего пиздюка. Ну, как вонючего… Весь стрим, сидя сзади, этот гандон распространял вокруг себя эти ебАные феромоны. Или как это ещё называется у чувствительных? Так вот Дима теперь встаёт на учёт в поликлинику для чувствительных, ибо он, кается в том, что четыре часа с неизменным наслаждением втягивал в себя воздух, впитавший в себя эту ядерную смесь матвиенковских запахов: этот его приторный одеколон, призванный ловить на себя двадцатилетних девочек, этот его кондиционер для белья (Дима бы даже слова такого не знал, если бы этот хрен перед прошлым концертом минут двадцать не вещал, что никому не доверяет покупать ему кондиционер для белья, что вот он любит, чтобы «апельсинчиками пахло, а ванилью, беее, ни в коем случае». На что Дима просто завис на слове «для белья», представляя не абстрактные какие-то простыни и пододеяльники, а вполне конкретные — мягкие шёлковые, пахнущие тем самым пресловутым «апельсинчиком»). И эта его холёная кожа. Ну, слава богу, не настолько они близко сидели, чтобы он ещё и запах кожи почувствовал. И вот как, скажите на милость, он мог посвятить всё своё внимание футболу? Он любил футбол, он хотел смотреть матч! А ещё он никогда не хотел быть слабаком, особенно в глазах своих друзей из мира юмора. А как не быть слабаком, если это тёплое, пушистое на всю голову существо живёт рядом с ним? Мнётся, чавкает и касается постоянно. Постоянно же? Нее, Дима, конечно, не подросток уже давно, и прекрасно контролирует все позывы своего тела. Но у этого говнюка очень мягкие руки, а ещё этот говнюк знает, что Дима встал на учет в поликлинику для чувствительных. Из-за него между прочим! И пользуется, пользуется… Касается Димы, гладит, тыкает… Сука! Дима не хочет сейчас чувствовать свой член, не до него. И у Димы есть свои козыри. Это его заумно-недосягаемо-холодное состояние. И был бы Матвиенко поумней, давно бы понял, что эту Димину стену он может разрушить в два щелчка. Но либо Матвиенко не поумней, либо он давно это просёк, но уламывать Диму считает ниже своего достоинства. И каждый раз, натыкаясь на эту стену, как-то печально отступает. А Диме становится и жалко его, но и этот азарт доморощенного садиста заставляет напускать холода с двойным усердием. Чтобы видеть, что мальчику не всё равно. «Вот же холодильник ебланский», — ругает сам себя Дима. Но продолжает молча, очень внимательно смотреть вперёд. Пока просто перечисляя: «Вдох-выдох, раз, два, три, вот экран, экран чёрный, футбол, мяч, мяч на поле, четыре, пять, шесть…» И когда он таким образом досчитал до семидесяти четырёх, он вдруг понял, что он в покое. Может беспрепятственно наслаждаться просмотром — вон крылышек поесть, кинуть редкий, но умный коммент, короче расслабиться как обычно… Но доморощенный садист в нём осознаёт: мальчик соскочил, не грустит, не ёрзает, а активно и любезно общается с его — Димиными друзьями. И ни один психолог в мире не спасёт его вечно задетое самолюбие, особенно пока один отдельно взятый коротышка не превратится в совершенно закрытого, необаятельного интроверта. Команда, за которую Дима болел, проигрывает 1: 2. И Дима, кажется, тоже проигрывал, когда это сладко-апельсиновое облако в штанах уплыло у него прямо из-под носа, пока Дима уделял время своим друзьям из мира юмора, чтоб его. Юмор, конечно, не Диму. Хотя возникал вопрос: зачем тогда он — Дима, сейчас мчался за Матвиенко. Зачем? Если бы он откровенно задал этот вопрос сам себе, его крышак уже бы размотало по проезжей части, и он не вернул бы себе ни здравый смысл, ни природный цинизм. *** — У тебя столько заёбов, что иногда мне становится страшно, — Серёжа нежно оглаживает Димино разморенное тело, ещё немного влажное от долгих выяснений «кто тут ещё козёл?» — Ну так перестань со мной общаться, — всё-таки Димин внутренний садист — он же и мазохист невероятно тупой. — Нее, — улыбается Серёжа, — я друзей в беде не бросаю. — Эка беда, — бубнит Дима, закрывая глаза. — Нууу, — Серёжа накрывает ладонью вновь напряженный Димин пах, — довольно внушительная уже. — Господи, какая пошлость! Дима сам чувствует как румянятся его скулы, но бедра уже толкаются в подставленную руку, губы тянутся к губам… Ещё разок. И он уснёт в этих шелковых простынях, вдыхая запахи апельсина, сладкого одеколона на горячей коже.