выстрел насквозь

Это могло существовать только ночью, только под толстыми слоями расплывающихся синих теней и только вдалеке от всех глаз. Костя, как мог, плавно отстранил руку, когда понял, что ему всё больше становится интересна не юрина голова, а шея, спина, талия, но улыбающийся Юра как специально полез обратно под руку. Стало тяжело дышать и не из-за сигаретного дыма. Всё, точно в книжках пишут. Температура на балконе из нулевой мартовской потеплела до июльского палящего жара, Костю резко перестал беспокоить Петр 1 (уж какие были), а шум вокруг странно притих. Осталось только дыхание Челябинска, который, немного замедлив его, решился взять на себя вину в совершении поцелуя. Всегда твердая до этого самосознательность Уралова по-идиотски растаяла от прикосновения губ и стекла какими-то словами на краю сознания о том, что это глупо и просто пиздец. Вот они сейчас, по-пьяне, пообжимаются, но что будет потом? Ничего, ведь Юра никогда не примет эти отношения на трезвую голову. Ничего, но как приятно получать здесь и сейчас всё, что давно хотел. Ничего — тот мед, и это поганое «но» — та самая ложка догтя, которая портит всё. Самая главная проблема любви в том, что она действительно портит мозг, она превращает простую похоть во что-то символическое, глубоко отзывающееся не только между ног. Хотя насчет последнего Костя бы поспорил, где там отзывается у Юры, но у него самого всё внутри звенело от элементарных прикосновений, от того, что Челябинск просто обводит руками его плечи, цепляет его язык — казалось, очень нежно, изучающе, ласково, как самого дорогого любовника. Но он же его не любит… Поцелуй прекратился, Челябинск облизнул покрасневшие губы и прошептал: — Блять. — М? Замерший Костя смотрел прямо в его расширенные зрачки, не замечая отражения себя и думая, что лучше бы Татищеву уходить, а не сидеть с раздвинутыми ногами перед ним и так соблазнительно показывать свою белую шею с острыми кадыком, не вести плечиками, не прикрывать глаза, как порноактриса. — Костя, — позвал Юра, подводя ногу к чужому паху. У Кости дернулся глаз. Разве не очевидно, что их мотивы не совпадают? Екатеринбургу что, табличку на шею повесить. «До жопы невзаимно влюблен», например? Татищев немного притупил свой взгляд и повторил гораздо более мягким голосом: — Костя… Этот арокуреный голос Челябинска показался Косте голосом сирены. Так как сирены утаскивали своих жертв на дно, а Уралов хотел немного да пожить еще со своими чувствами где-то повыше, он просто сжал зубы. — Не страдай херней. «Ты пьяный, тебе просто скучно. А я люблю». При этом сам отойти так и не смог. Сука, ну цирк… Костч чувствовал, что дрожит. Был бы собакой — завыл. Почему эту ебучую любовь нельзя просто убить нахуй? Зачем она жрет его столько лет? Кто-то вообще в состоянии вынести такую боль и не ебануться? Конечно же нет. Просто поддаться он не мог, но игнорировать, когда Татищев всем своим видом просит — и кого, именно его, — тоже. А если обмануть себя, представить, что у них всё взаимно? Наверное, они того и стоит. Наверное, это точно так же, словно подслащивать яд.