Влечение

Хаджимэ Хината был альфой, однако до попадания в… это чудесное место он не обращал внимания на свою сущность. Хаджимэ не реагировал на омег вообще, ему казалось, что местами он бракованный, какой-то незаинтересованный — неправильный, в общем-то, сломанный, словно давно забытая кукла с разрисованным личиком. Подобное равнодушие, будто сотканное из спокойствия вечно мрачного Хаджимэ, продержалось всего лишь семнадцать лет. Ну… Иначе бы он сейчас не втрахивал в кровать стонущего Нагито. И не смотрел маниакально горящим, голодным взглядом, как его член исчезал в чужом теле. Как по бёдрам текла смазка, впитываясь в сбитые простыни. Нагито — олицетворение порока, до того он возбуждённый, несоображающий, скулящий и умоляющий, чтобы глубже глубже Хаджимэ! сильнее! Хаджимэ поцеловал его шею — та была покрыта красно-сиреневыми следами любви, светилась так ярко в полумраке, что звезды на бесконечном небосводе тускнели рядом с запятнанной белоснежной кожей. Нагито хватался за широкие плечи, раздвигал шире ноги и дёргался навстречу, чтобы удовлетворить это животное желание близости. Он был до одури влюблён в Хаджимэ, и его первый раз случился именно с ним. Нагито во время течки приказу Монокумы не следовал: не отсиживался дома и свободно ходил по территории, игнорируя любопытные взгляды в свою сторону. Его не трогали — потому что кто захочет подойти к безумцу, который терял связь с миром, едва речь заходила про надежду? И только Хаджимэ, чьи глаза в его присутствии чернели, среагировал — схватил за руку, затащил домой и сорвался. — Почему ты ходишь в таком состоянии на улице? — А тебе какое дело? — огрызнулся Нагито, чьи колени ощутимо дрожали от присутствия человека, в которого он был влюблён, который смотрел на него таким нечитаемым взглядом, что хотелось умолять взять его. — Мне, — Хаджимэ глубоко вздохнул и прошептал: — есть дело. А после Нагито обнаружил себя в этом положении с широко раскинутыми ногами. Иногда его голос срывался на вопли — в них можно было разобрать «быстрее, Хаджимэ!» и «я так люблю тебя». Ему было хорошо настолько, что он мял простыни, хватался за них до хруста пальцев, выгибался и вскрикивал. Влажный шёпот у уха разливал кипяток вдоль судорожно втянутого живота: «Да ты мой я тебя не отпущу» — и всё это сказано так хрипло-хрипло, на грани человеческой слышимости, практически неуловимо для человека, которого сейчас протаскивали по стучащей о стену кровати. Нагито бесновался, пытался как можно ближе притиснуть Хаджимэ — и притискивал, царапал крепкую спину, подставлялся, чтобы толчки были сильнее, глубже, чтобы ах Хаджимэ мне горячо. — Я кончу в тебя, — грязно прошептал Хаджимэ и ускорил фрикции; Нагито согласно закивал и просипел что-то невразумительное, обнимая его за шею и сжимаясь вокруг члена. — Ты мой. — Я твой, — бессмысленно повторил он и задрожал, широко запрокинул голову, зажмуриваясь от наступившего оргазма. Хаджимэ рвано толкнулся пару раз и кончил, вжавшись в Нагито вплотную. Его зубы резко пронзили плотную кожу на стыке плеча и шеи. Минуту стояла тишина. Красные разводы на белом смотрелись порочно и одновременно невинно. Хаджимэ завис, медленно протянул руку к метке и отдернул её, когда услышал шипение. Нагито, чье лицо горело лихорадочным румянцем, отвернул голову с растрепанными белыми волосами. — Извини, — прошептал Нагито, прячась в испачканную простыню. — За что? — Хаджимэ нахмурился. В золотистых глазах, что сейчас наконец-то перестали отражать зверский голод, мелькнул дикий страх. — За то, что тебе пришлось взять меня. Хаджимэ глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Ты серьёзно думаешь, что я сделал это только потому, что ты омега? — Разве нет? — Нагито вытащил голову из-под своей мнимой защиты и с такой надеждой посмотрел на него, что мурашки заструились вдоль рук. Хаджимэ чуть улыбнулся и ответил: — Я хочу, чтобы ты был моим. Я уже сделал тебя своим. Ещё какие-то доказательства нужны? Нагито недоверчиво смотрел на него мгновение, прежде чем отвести взгляд и кивнуть. Хаджимэ кивнул в ответ. Их история только начиналась.