...а впереди бесконечность

Пока Сынмин не видит, Чонин допивает очередную бутыль воды, сминает и забрасывает под заднее сиденье. Достаёт новую и ставит в держатель, на место прошлой. Впрочем, осторожность лишняя — Сынмина интересуют только пыльная книжка и выцветшая карта. Чонин выходит из машины и садится в тень, на растрескавшийся асфальт старой автострады. Припарковался у заброшенной бензоколонки, впрочем, используя её только как ориентир для Сынмина, топлива хватит на дорогу туда и обратно с запасом. Подышав, сглотнув вязкую слюну, Чонин кашляет, катает на языке и сплёвывает на ладонь три гладких шарика. Жемчуг. Когда их станет четыре… выбрасывает подальше. Они должны успеть. Закрыв глаза, глубоко выдыхает. Море. Чонин уже чувствует его йодистый и остро-солёный запах. И точно знает, куда ехать. Но не может рассказать об этом Сынмину. Тот так хочет увидеть русалку… — Налево по этой дороге, — наконец, он подходит и тычет пальцем в карту. Чонин не смотрит, рассеяно кивает. Жажда опять нестерпима, и вовсе не из-за жары… время истекает. — Ты устал? — беспокоится Сынмин. — Может, я за руль сяду? — Я в порядке, — разлепив пересохшие губы, возражает Чонин. — Поехали. Вести машину легче, чем быть пассажиром — хоть что-то отвлекает от жажды и чувства обречённости. Ну ещё и болтовня Сынмина: — Всё-таки удивительно, что в твоём доме сохранилась эта книга. Рукописная, надо же, — он поглаживает тиснёную обложку. — Сколько ей лет, как думаешь? — Двести двадцать три года, — бросает Чонин. — Тут не написано, — Сынмин вертит том так и эдак. — И последних страниц не хватает. Но так интереснее. Она же старинная, мне так оценщик сказал. Начало девятнадцатого века. Чонин покачивает головой. Он сам её написал. Его жизнь всего лишь сказка для людей. С очень жестоким концом… вырванным и сожжённым. Тогда, больше двухсот лет назад, казалось, что русалочья жизнь — какой-то жалкий миг, и после него ничего не останется… он написал сотни песен. Картины. Шил. Танцевал… но книга была только одна. И сейчас еë, подарок, держал в руках человек, который был больше всего этого достоин. И единственный, кто мог бы… Нет, были и другие. Десятки лиц вереницей, каждый клялся в вечной любви и исчезал. Иногда на утро, иногда потратив пару лет жизни. Но первую окровавленную жемчужину под языком Чонин обнаружил только тогда, когда около книжной полки в его доме остановился незнакомый молодой человек, друг друга кого-то из гостей — и провёл пальцами по корешку той самой книги. Ким Сынмин. Тот, кто может бросить работу, лишь бы поехать на край света в надежде на чудо. — «Русалка сплетает корону из жемчужных слёз неразделённой любви, — зачитывает Сынмин где-то из середины книги. — и дарит тому, кто превратит её сердце в воду и пену». Вот эти строчки… они пугают. На самом деле всë произаичнее. Не слëзы, а болезненный кашель с кровью. Но это же сказка. — Тут же написано «неразделённой», — Чонин облизывает пересохшие губы. — А если она найдёт своего возлюбленного? Жемчуг исчезнет? — Может, русалка любит только одного человека за всю свою жизнь, — пожимает плечами Чонин. — И обязательно несчастно? А через триста лет после своего рождения возвращается в море… но почему здесь, посреди пустыни? — Не хочет, чтобы кто-то видел. Чонин осекается. Так глупо. Когда оставалось всего пару недель, поездка была спланирована. Это была не идея Сынмина, и Чонин мог бы просто отшутиться, а не поддерживать… правду. Но после того, как Сынмин взял его за руку и очень-очень попросил поехать с ним… невзирая на разницу в их общественном статусе, на весь блеск и успех очередной выдуманной личности Чонина — на этот раз он выбрал быть певцом — он не мог не согласиться. И подавился уже двумя жемчужинами. Некоторые он, конечно, сохраняет. Полный бардачок уже, даже не перекатываются. Десятки в карманах брюк, в магазинных пакетах, даже в пустых бутылках. Когда… всё закончится, на них Сынмин сможет купить себе всё, что захочет. Чонин оставит ему записку. Там ложь. Покусав губу, Чонин вновь украдкой смотрит на Сынмина. Если бы только он не был таким красивым! Сосредоточенным и основательным — они с собой в багажнике везут целый палаточный лагерь и еды месяца на два. Но Чонин уже давно ничего не ест. Только жажда всё усиливается. Позволяет себе отвлечься и отхлебнуть из бутылки. Немного же… — Может, у тебя сахар в крови упал? — беспокоится Сынмин. — Остановимся, поедим? — Тут недолго осталось… ехать, — на время становится легче. — Разожжём костёр и всё такое. — А если мы её спугнём? — Тогда как скажешь, — Чонин пожимает плечами. — Ты у нас эксперт по русалкам, не я. Улыбается. Пусть он ни о чём не догадывается до последнего. И поверит тонкому почерку на мятой бумаге. Записка будто прожигает карман на груди. Лишь бы себя не винил. Всё же так… сложилось. Когда, триста лет назад, морская пена на берегу сбивалась в очертания его тела, Чонин уже знал, что обречён. Но… песок был таким медово-жёлтым, а небо — высоченно-синим. Другой мир, в котором ты уже — не вода. Не бесконечные моря и океаны. А нечто… неизмеримо меньшее и в то же время большее. Но лишь имитация человека. Иллюзия. Без души. С чётко, до дня отмеренной жизнью. — И всё-таки, — закрыв книгу, Сынмин откидывается на сиденье, — какая она? Похожа же на человека? Иначе… как её полюбить? Немая? И волосы… длинные-длинные, цвета солнечных лучей… Чонин ерошит обесцвеченную рыжеватую стрижку. Солнечный луч… возможно. Только если на закате. Самый последний, после которого наступит полная темнота. — Ты бы полюбил только похожую? Сынмин задумывается, барабаня пальцами по обложке книги. Чонин жалеет, что спросил такую дурость. Ну конечно же да. Длинноволосую, тихую и загадочную девушку. Которая, как и он, тоже будет верить в чудеса… пусть самую малость, но считать себя ведьмой. У них всё будет хорошо… дорога в бесконечность из завтрашнего дня, которого Чонину уже не увидеть. — Не уверен, — Сынмин всё-таки отвечает. — Если бы я мог пообщаться с… другим существом, то как знать? — Вряд ли, — Чонин мотает головой. — Это не сработает. Люди презирают друг друга. Не та раса, возраст, образ жизни… иногда даже какой-то из полов, половину человечества, демонизируют. Подобное тянется только к подобному. — А как же «противоположности притягиваются»? — Идеализм, — обрывает его Чонин резче, чем хотел. Его личная боль. Горечь всех сотен прожитых лет. Он видел многие тысячи людей. Пожил в десятках стран и городов. Изучил не один язык и культуру, и везде… одно и то же. В большей или меньшей степени. От ворчания замшелых старух из деревень на татуированных подростков, до расизма на усыпанных миллионами купюр ковровых дорожках. Всему виной — страх. За себя. Страх показаться жалким, стремление стать частью какой-то группы — ненавидеть кого-то вместе проще всего. Рознь и навешивание ярлыков. Крайности борьбы всех политических и социальных движений. Президенты сменили королей, века — друг друга. Но всё одно и то же. А счастье… слишком хрупкое. Жемчуг — намного прочнее. Снова три. Чонин катает их во рту, пока не уличает момент и не сплёвывает в кулак. Зажимает до боли. Ведёт легко, одной рукой… машина эта у него уже тоже не меньше, чем сотая. Но почему тогда Сынмин… именно он тот самый? И почему так поздно всё… — Слишком сложно, — Сынмин смотрит на него. — У тебя тоже внешность… нестандартная. Но ты успешный певец… вот есть у меня вопросы, как так вышло… — Отпуск, — обрывает его Чонин. — иногда хочется сбежать от жизни. — Скажешь честно? Или на такие вопросы вы не отвечаете? — Смотря что за вопрос. — Твой носик… пластика? Такие глупости. Людей почему-то так волнует, настоящая ли красота у популярных артистов. Хотя сами же идут на обман. Пластические операции, косметика и попытки зачесать волосы на проклёвывающуюся лысину — всё одинаково. Красота даёт уверенность. Силу. Иногда — слишком большую тем, кто её не заслуживает. Чонин же… создан таким. Не выбирал и ничего не изменял. Он — вода. Море. Вечное и… прекрасное? — Сейчас внешкой не пробиться. — Ну а… талантом? Ты же хорошо поёшь? — Ты не слышал? У Сынмина получилось удивить. В очередной раз. То есть он пришёл просто потусить… к кому-то? Певец так певец, я такое не слушаю… — Назови пару песен, возможно… И вот что ему на это отвечать? Глядя в хитро-невинные щенячьи глаза? — Шутка, — убеждается Чонин. — Смешно. — Тебя только глухие не слышали, — пожимает плечами Сынмин. — Но больше всего меня удивляет, что ты такой… настоящий. Морская пена и вода. Настоящий. До того, как сядет солнце. Люди… как же вас легко обмануть. Достаточно быть похожим. Но, за столько лет, разве он не стал хоть немного… человеком? Разве триста лет назад он мог подпустить к себе кого-то так близко? Не к телу — вода станет водой. И не к душе — её и не было. Но… к сердцу? Оно тоже исчезнет. — Не со всеми и не всегда, — качает головой Чонин. Первое, чему он научился у людей — улыбке. Разной. Похожей на оскал, миловидной, дружелюбной… но очень редко искренней. Просто оружие. Инструмент для достижения целей. Как и тело. И было так много времени… по человеческим меркам для того, чтобы воплотить любую мечту. Но не хватило лишь на одну. — И чем я избранный? Или ты не знаешь, кому подарить какую-нибудь яхту, и это просто… проверка? Реалити-шоу, тут везде камеры, а я он них не знаю? — Можешь поискать, — фыркает Чонин. — Ты минуту назад меня называл настоящим. — Я несерьёзно, — Сынмин морщит нос и становится немного похожим на ретривера. Не о том сейчас нужно говорить… но нужно ли? О чём? О вечности? О звёздах? О любви? О… — Всё-таки тебе надо поесть, — снова переживает Сынмин. — Об скулы порезаться можно. — Не трогай — не порежешься, — огрызается Чонин. Хотя больше всего хочет, чтобы… просто лёгкое прикосновение к щеке. Или к руке. Каждое — на вес жемчуга. Но так будет ещё мучительнее, ещё нестерпимее идти к воде. У русалки не каждый шаг — боль. А только один, самый последний… — Как знаешь, — сдаётся Сынмин. — Тогда сначала русалки, потом уже ужин. И всё-таки… почему последние страницы вырваны? Снова открывает книгу и проводит пальцами по зазубренным бумажным обломкам. Чонин опасается, что порежется — но листы слишком старые, гнутся и шелестят. — Чтобы интереснее, — предполагает. — Если бы мы знали конец, это была бы просто сказка. А не приключение. — То есть ты не веришь, что это может быть… правдой? — притворно изумляется Сынмин. — Я не настолько наивный, — бурчит Чонин. — Так я тоже, — Сынмин в шутку возмущён. — Но тут слишком много реалистичных описаний и чуть ли не координаты местности. А книге, может, ты и прав, лет двести. В те времена тексты были… значимыми. Печатали-то уже в пятнадцатом веке, в этом и суть — рукопись, оформленная как книга… — Для того, чтобы внукам на ночь читать, обложка слишком богатая, — Чонин делал её на заказ, может и похвалиться. — Но полно и сумасшедших, просто бредни записаны. Хоть и, как ты там посчитал по карте, высоконаучные. — Если это розыгрыш, — хмыкает Сынмин, — то так даже лучше. Представь себе, что не только мы об этом знаем, и есть какое-то тайное общество с инструкциями… ритуалов. — Думаю, ничего не случится. — Но вероятность… — Да всё уже, — фыркает Чонин. — Едем же. Замечает, что тени удлинились, и дорогу всё чаще переметает песком. Ещё пара-тройка часов и закат. Крошечное время до конца русалочьей жизни, но Сынмин будет с ним. — Не похоже, чтобы до нас тут кто-то проезжал, — отмечает Сынмин, когда машину едва не заносит. — Но у русалки же есть ноги… — Может, с вертолёта с парашютом выпрыгнет. Или приплывёт на берег. — Тут написано «придёт», — тычет Сынмин в текст, полистав, но тут же поправляется. — А, не. Написано «вернётся». — Ну вот, — улыбается Чонин. — не время сдаваться. Сынмин улыбается в ответ. Чонин вновь отпивает воды, надеясь, что жемчугом тошнить будет нескоро. Всё это лишь игра, которую затеял Сынмин… для чего-то. Скорее всего, ему просто скучно. Или он собирается написать статью по мифам и легендам из старинных рукописей. А если сам съездил и проверил… Ещё и сфоткает — на заднем сиденье в чехле навороченная камера. А что если… нет, тогда будет слишком темно. И он пойдёт к воде один. — Как красиво, — Сынмин опускает стекло, высовывается. — Настоящие дюны. И морем пахнет, чувствуешь? В салон влетает сухой горячий воздух, от которого тошнит. Раз, два, три белоснежно-блестящих шарика, в карман поглубже. Всё чаще и чаще… Чонин знает, что каждая жемчужина — его плоть и кровь. Которые были водой и пеной — теперь станут перламутром. Не так уж и плохо. — Ещё бы. Кто первый увидит море, тот победил! Сынмин сосредоточенно вглядывается в горизонт, но проходит много времени, прежде чем радостно заявляет: — Вон, оно! Блестит! Чонин мог бы и выиграть, но как раз в этот момент объезжал на дороге что-то, что на первый взгляд показалось ему мёртвым фенеком, а на деле — всего лишь кусок рыжей глины, полуразрушенный ветром. Да тут бы ничего и не выжило, только песок. Дорога окончательно заметена. Чонин рад, что Сынмин не задал очевидный вопрос — а куда она вела-то? В никуда? К морю. Чонин сам спонсировал её постройку, зная, что пригодится. Но тогда, почти сто лет назад, никакой пустыни тут не было, только пляжик и степь, перелески… природа изменилась, и теперь… — Лишь бы пешком идти не пришлось, — беспокоится Сынмин. — Шоссе свернуло? Чонин кивает, косясь на карту. Никуда дорога не делась — чуть толще слой песка на ней, но машина проедет. До самой кромки воды — и немного по морскому дну. Море подступило ближе за эти годы, как будто само шло навстречу своему дитя. Звало обратно… Чонин кашляет, опускает стекло и сплёвывает, отирает рот. Жемчужины упадут в песок далеко позади. Сынмин опять за своё: — Давай окна закроем, ты уже пылью надышался. Чонин охотно соглашается. Так запах моря хоть немного слабее — его перебивает запах Сынмина. Вспотел — но дезодорант справляется. Всего лишь резче ноты. Амбра, бобы тонка… может, фиалка. Парфюмером побыть Чонину не довелось. Но даже русалочьей жизни не хватит, чтобы увидеть весь мир и всё испытать. И так… слишком много. Чонин почти уверен, что он не уникален, но у него не возникало и малейшего желания искать себе подобных. О чём может говорить одна волна другой, если они обе — океан? А вот люди… чаще разочаровывали. Сынмин — не успеет. И не пытается. Значит, весь жемчуг — не зря. Его хватит не то, что на корону, расшить королевскую мантию. Так много… всю жизнь за считанные часы. Море уже шумит. Всё растёт и растёт, зеленовато-синее, становятся различимыми гребни волн. — Тормозим, — Сынмин хлопает Чонина по плечу. — Дальше песок сырой будет. Чонин останавливает машину, развернув. До кромки воды метров тридцать. Слишком… близко. Так… маняще. Пробежаться, прыгнуть, исчезнуть…. Значит, упустить момент, когда Сынмин поддерживает за талию. Чонина ноги почти не держат, но он старается не подавать вида. Ещё глоток воды украдкой, пока Сынмин открывает багажник и копается там. Ещё жемчужины — в песок и затоптать. Никому столько богатств не потратить. — Ты имеешь представление о том, как ставить палатку? — интересуется Чонин. — Теоретическое. Я закладки в видосах сделал, но я не думал, что… — Ага. Тут нет интернета и мобильной связи, — почти злорадствует Чонин. Он не знает, специально ли море выбрало «родить» в таком месте, или какая-то загадочная магия заставляет людей его избегать. Но что здесь вообще делать? В пусть крохотной, но пустыне? — Разводить костёр я умею, — как будто отвечает на вопрос Сынмин. — Яму поможешь выкопать? — Я бы с радостью, — отзывается Чонин. — Но устал. Сбросив кеды, опускается на так и не разложенную палатку, как на коврик, отворачивается от моря к дороге и небу. Оно уже начинает темнеть — скоро станет красным. Облака по нему тонкие, перистые, значит, закат будет просто чудесным. Пока он ещё может понимать, что такое красота природы, любоваться ей… всё равно оборачивается к Сынмину. Тому физический труд не очень привычен, но яма выкопана быстро. Протирает руки салфетками и дует на них — натёр, наверняка. Зато костёр не задувает ветром, чем Сынмин очень гордится, и Чонин одобрительно кивает ему: — Хорошо получилось. И не видно будет… русалке. — Зато нас обоих видно отлично, — ворчит Сынмин. — Особенно нашу красную тачку. — Так ты сам её выбрал. — По техническим характеристикам, — ворчит Сынмин. Чонину хочется вступить с ним в шутливую перепалку, но сил немного. Тошнит от запаха моря, но голова странно лёгкая и мысли не путаются. А ещё… есть дела поважнее. — Ты весь в песке измазался, — Чонин тянет руку и отряхивает одежду Сынмина. Тот не совпротивляется, но и не помогает. Суету наводит: — Дров-то хватит? Давай сразу поедим. — Не хочу, — возражает Чонин. — Запихну, — шутливо угрожает Сынмин. — Хотя бы батончик, ок? Кидает ему «сникерс», Чонин честно пытается тот поймать, но не получается. Как только Сынмин отворачивается — хватает, сдирает обёртку и прячет батончик в песок под тент палатки. Туда же — тройку жемчужин от одной мысли о еде. Делает вид, что жуёт. Не хочет, чтобы Сынмин волновался — тот слишком старается. Чонин наблюдает за ним, щурясь от блеска волн на фоне, и пропускает тот момент, когда кусок пустыни уже напоминает небольшой курорт. Оказывается, он и шезлонги прихватил… не хватает только коктейлей с трубочками, но их вполне заменяет бутылка газировки. Чонин старается пить мелкими глотками, но всё равно бутыль тут же пустеет. Хорошо, что Сынмин не заметил. Потягивается на фоне закатного неба, разминает плечи. Оборачивается и неожиданно предлагает: — Может, искупаемся? Чонин широко распахивает глаза, но быстро находит, как соврать: — Я плавать не умею. — Так тут мелко, — Сынмин всматривается в воду. — И не холодно. Давай же! Подскакивает к Чонину, и тянет его за руку, к воде, уже кусающей край солнца. А сил сопротивляться не осталось. Не только последний шаг, каждый — боль. И тошнота. И дрожь в коленях. Как только пальцы ног коснутся прибойной волны… — А как же русалка… — тихо спрашивает Чонин. — Да нет никакой русалки, что ты как маленький, — Сынмин оборачивается, улыбается. Он уже по щиколотку в воде, и закатные лучи облизывают его профиль. Чонин сглатывает. Сейчас он чувствует… счастье. Всего лишь один шаг до него. Который больше не пугает. Если то, что он видит в последние мгновения жизни, так прекрасно… — Я просто хотел с тобой куда-нибудь поехать, — беззаботно заявляет Сынмин. — Вот и выдумал всякое. А ты всë же повёлся на сказку! — Но… зачем? — получается только шептать. Затем — приступ кашля. Жесткого и болезненного. Чонин чувствует на языке металлический привкус. — Потому что ты мне нра… а это что? Чонин понимает, что всё пропало и обречённо раскрывает ладонь, которой зажимал рот. На ней — окровавленные жемчужины. Четыре. Несчастливое число. — Розыгрыш, да? — облегчённо улыбается Сынмин. — Смешно. Чонин улыбается в ответ, и чувствует, как море с шипением подползает к ногам. Тёплое и ласковое, как прикосновение пальцев Сынмина к губам. — Рот вытри от краски. Чонин кивает и оседает в воду.

***

Холодно просто ужасно. А ещё — очень тесно. И темно. Чонину сложно определить, где верх, где низ, но он не… определённо не вода. У воды так не болят лёгкие, желудок и ноги, и рёбра… проще сказать, что не напоминает о своём… существовании? — О, как хорошо! Ты в порядке? Сынмин. Зажёг экран телефона, видно бледное, обеспокоенное лицо. Чонин пытается ответить, но лишь глубоко вдыхает. Объятья — тёплые. Крепкие. И шёпот: — Ты почему не сказал? — Как? — сипло спрашивает Чонин. — Это ты меня спрашиваешь?! Четыре пакета жемчуга. Подлинного, я одну жемчужину случайно расколол. И ещё не всю машину осмотрел! Зато мусора там… сколько ты воды выпиваешь… ну, ты и тебе подобные? — Мне подобные? — тупо спрашивает Чонин. — Русалки. Или… тритоны? — Розыгрыш же… Сынмин выпускает его из объятий, садится рядом. Чонин глубоко дышит, вдыхая запах моря. Теперь уже приятный. Не тошнит. Но он не мог ошибиться, обсчитаться — ни в истечении трёхсот лет, ни в количестве выплюнутых жемчужин. — Пей, — Сынмин вталкивает ему в руки кружку с чем-то горячим. — Ты очень долго так… лежишь. Но хотя бы уже… целиком. Чонин понимает, что холодно ему от того, что кончики ступней облизывает море. Но что значит… — Целиком? — Люди, знаешь ли… не распадаются водой. И пеной. И не собираются потом… обратно. — Я и не должен был, — Чонин делает большой глоток, горло обжигает. — На тех вырванных страницах… я описал свою смерть. — Выйти из моря и в море вернуться? Я поймал тебя на руки, а ты… сквозь пальцы… и я… — Испугался, — Чонин старается не смотреть Сынмину в глаза. — Да, но не тебя. За тебя… прижал к себе. Ты был тонкий. Ты был… водой. — Я и есть вода. Море. Пена. Русалка, хотя ты прав. Тритон. Не морская дева с длинными волосами, уж прости. И я сам не понимаю… ничего. — Ещё бы, — Сынмин тянется и осторожно поглаживает Чонина по голове. Тот ждёт привычного «жемчужного» спазма, но он не приходит. Поджимает ноги и просит: — Давай уйдём. Я замёрз. — Прости, — Сынмин снова заботливо суетится. — Я не знал, где ты, а где… просто вода. И думал, что русалкам… ну, надо быть в воде. — Не в такой холодной, — Чонин пытается слабо улыбнуться. Сынмин помогает ему встать и дойти до машины. Чонин садится на чью-то расстеленную куртку и замечает, что замотан только в полотенце. Ну, его одежда водой бы не стала… — Я не знаю, как себя вести, — Сынмин садится с Чонином рядом. — С таким… существом. — Существом, — хмыкает Чонин. — А ты говорил, что если сможешь пообщаться, то, может быть… — Не может быть, — обрывает его Сынмин. — Точно. После того как ты… как я узнал, кто ты… — …я останусь тут, возвращайся. — перебивает его Чонин. — Ты прав, я не человек. И всё, в чём я нуждаюсь — море. Можешь… что хочешь кому угодно рассказать. Я найду способ… стать собой. — Не пущу, — Сынмин обнимает Чонина так, что тот не может вдохнуть. — Никуда. Я… ты мне ещë больше нравишься... такой. Чонин долго не дышит — русалкам это почти и не нужно, Сынмин замечает и испуганно отстраняется. — Я живой, — вдохнув, заверяет его Чонин. — Вот такая вот диковинная зверушка, могу и час не дышать. И нырнуть метров на сто пятьдесят. И ещё по-мелочи. Не обязательно тут распинаться, можешь изучать. Сдать на опыты. Всё равно уже… — Я не… нет, правда… Понимаешь, — Сынмин пытается кое-как объясниться. — Вся эта поездка… я не придумал ничего лучше, прости. Очень хотел побыть с тобой наедине, пообщаться. У меня нет денег… твоего уровня дохода, чтобы удивлять тебя ресторанами, яхтами, бриллиантами, и это тебя бы… — Не впечатлило, — соглашается Чонин. — Мне показалось, что ты ко мне тоже… что-то испытываешь. Может быть, всего лишь любопытство… я придумал глупость. И ты знал, что это глупость, подыграл. Я так думал. А ты… Голос срывается, Сынмин замолкает. — А я тоже хотел… побыть с тобой, — отвечает Чонин. — настоящим. Немного… человеком. И подарить тебе… жемчужную корону. — Неразделённой любви, — проговаривает Сынмин. — Так. Стоп. — Ага, — Чонин поворачивается к нему. — Но что я мог сделать за пару недель? Испортить тебе всю жизнь? — Хватило взгляда, — Сынмин ищет ладонь Чонина, находит, сжимает. — Ты не улыбался, когда на меня смотрел. Но твои глаза… они сказали почти всё о тебе. Чонин помнит. Момент, когда он утратил над собой вышколенный, блестящий самоконтроль — ещё незнакомый ему Сынмин открыл ту самую книгу и читал. Поднял взгляд от страницы. Всего мгновение и тяжесть жемчужины на языке. — Да, ты мне… нравишься, — выдыхает Чонин. — Но моя смерть неизбежна. Может быть, времени только до рассвета… — Я покажусь наглым, но… не будем его терять? Сынмин наклоняется ближе и…. целует Чонина. Привкус солёных морских брызг и мятной жвачки. Тёплые губы, язык… Чонин отвечает на поцелуй, закрывая глаза. Наплевать, сколько там осталось. Он ещё жив, он… безумно влюблён в Сынмина. И готов на всё. — В машине удобнее… будет, — отстранившись, шепчет Сынмин ему на ухо. Открывает заднюю дверь, и Чонин послушно забирается на заднее сиденье, стягивая с себя полотенце. Вспыхнувший в салоне свет раздражённо гасит, клацнув выключателем, и Сынмин как раз возвращается, Чонин успевает заметить в руке у него… — Ты всё предусмотрел, — хмыкает. — Даже смазку захватил клубничную. — Вишнёвую, — поправляет его Сынмина. — Да я… ну, лучше взять, чем сожалеть? Какой же он всë-таки иногда наглый! Чонин тянется к нему, обнимает и глубоко целует. Брошенный снаружи бесхозным мобильный наконец-то гаснет, и погружает всё вокруг во мрак с химическим запахом вишни. Чонин плохо соображает, что нужно делать — как будто весь опыт улетучился. Не вполне осознаёт, что… — Прости, давай… без прелюдий. Раз времени мало, — шепчет ему Сынмин. И поглаживает по бедру, похлопывает. Чонин послушно разводит ноги и пододвигается ближе. В машине тесновато, но так удобно — Сынмин остался снаружи, лишь поставил колено на сиденье — видно смутный силуэт. Смазка — холодная и липкая, и в темноте Сынмин измазывает ей вообще почти всё. Но смысл экономить? — Я сначала… пальцами? — спрашивает. — Мало времени, — повторяет за ним Чонин. Тянется, нашаривает пуговицу и молнию на его джинсах, дёргает. Заело. Сынмин справляется сам, но снова копается. А время… — С резинкой не успеем, — Чонин притягивает Сынмина ногой за талию. — Так не… — Я же вода. Просто вода, забыл? Чонин врёт, но во благо — да и сколько он только пил? Действительно, одна вода… Выгибается. Не больно, просто неожиданно. Сынмин воспринимает иначе, останавливается, гладит его по груди, животу, ласкает. Поглаживает член — всё та же вишнёвая смазка на пальцах, но уже с согрелась. Осторожно толкается, глубже, ещё… Чонин выдыхает и откидывается на спину. Смотрит в небо — светлеет, звёзды гаснут одна за другой. Закрывает глаза. Рассвета не существует. Есть только он, Сынмин и… запах вишни. Сынмин ускоряется, Чонину приходится схватиться за сиденье, чтобы не удариться головой о дверь. Зато пальцы Сынмина не останавливаются. Надавливают, выводя скользкие зигзаги, сжимаются в кольцо, сдвигая кожу, а то вдруг расслабляются и просто поглаживают. Он тяжело дышит, и Чонин чувствует, как ему на живот падают мелкие капли. Пот. Открывает глаза, встречает взгляд Сынмина. Дикий и обожающий. Вожделеющий. Любящий. И его улыбка со слегка приоткрытым ртом такая… и мелкие, мокрые слипшиеся от пота прядки на лбу… скоро станет совсем светло. Чонин забрасывает ногу ему на плечо, прогнувшись. Так приятнее, так самое то… стонет, закусывает губу. Жалеет, что не получается самом подаваться навстречу, но Сынмин и так понимает его желание — уже не играется пальцами, вошёл в единый ритм с тем, как двигается. Быстрее, быстрее. Жарче и острее. Ещё немного, ещё чуть-чуть… Чонин вслушивается в его дыхание, забывая о собственном, словно превратившись целиком в натянутый нерв, не разрешает себе до того, как… Сынмин стонет тихо, хрипло, и не замирает — ускоряется. Знает толк… Чонин стонет гораздо громче, не стесняясь, царапает ногтями обивку сидений, вдыхает. Почти сразу же садится, тянется к Сынмину, целует. Глубоко и жадно, сбивчиво и долго. Сынмин обнимает его, придерживает за талию, гладит по спине, отмечает: — Вода. Мы оба, выходит. — Серьёзно, ты сейчас готов поговорить о том, как мы с тобой вспотели? Когда… — Чонин возмущается и выкручивается из объятий. — Когда что? — чуть насмешливо спрашивает у него Сынмин. Подтягивает джинсы и отступает в сторону. Чонин почти слепнет от солнечных лучей. Утро давно уже наступило, и он всё ещё… — Ну как видишь, — Сынмин разводит руками. — Зря торопились. В следующий раз я тебя… так медленно измучаю, что пощады попросишь. — Ты знал, что ли, что так будет? — Чонин бессильно откидывается на сиденье и закрывает глаза. — Я, конечно, далеко не принц, и корона мне не нужна. Даже жемчужная. Выбираю любовь. Но и у твоей сказки я не читал конца. А значит, мы оба решим, что дальше. — Долго и счастливо? - робко предполагает Чонин. Всë ещë не верит в то, что не исчез в волнах. А душа... она теперь есть? Или всегда и была? — Счастливо — по возможности. А долго — ещё как, — Сынмин понижает голос. Чонин не выдерживает и начинает смеяться. От облегчения, от нелепости ситуации, и над попыткой Сынмина флиртовать. — Так что, пойдёшь купаться? Потом позагораем. — Раз уж я не превратился в пену, то давай подождём, пока хотя бы воздух прогреется. Есть что-нибудь… салфетки, типа того? — Есть, конечно, — Сынмин серьёзнеет. — Сейчас найду. Шуршит чем-то в бардачке, ругается: — И тут жемчугом намусорил! Чонин смотрит на его профиль, сосредоточенно сведëнные к переносице брови, на скулы, нос, губы, слипшиеся волосы... Утренние лучи косо падают в салон, подсвечивая Сынмина под разными углами. Красиво... так красиво! Надо же, бесценный крупный жемчуг всего лишь мусор... Чонин отбирает салфетки. Сынмин тактично отворачивается и поглядывает по сторонам. Но молчать не способен: — И выходит, тебе уже… триста первый год? С днём рождения, ничего, что я без торта? Чонин, сминая измазанную бумажку в комок, решает не представлять, как он сейчас выглядит. И точно не знает, что его… и их ждёт дальше. Но пока может взять Сынмина за руку, сжать её, потереться щекой, требуя внимания — он счастлив. — Потом купим, — отзывается. Сынмин поглаживает его по волосам и беспокоится: — Надо тебе придумать сменную одежду, твоя не высохла ещё. И что-нибудь срочно поесть, ты, мне кажется, не весь… обратно впитался. Ещё худее стал. А что едят русалки? Воду? — Рыбу любим, водоросли, — Чонин нежится от прикосновений. Теперь он чувствует сильный голод, но никакой жажды. И море... уютно шелестит, а не заманивает в ловушку. Хорошо, что вся одежда вымокла. Записка уничтожена. Такие глупости. Он мог бы просто… попытаться. Решиться, доверить Сынмину свой секрет. Ничего же не терял, но так привык жить в бысходности, так привык быть обречённым… — Надеюсь, ты не живых золотых рыбок глотаешь? Есть банка тунца. Вроде не кошачьего. А ещё… я тебя сфоткаю, можно? — Как диковинку? — Как любимого. Ты такой сейчас красивый… Чонину ничего не хочется на это отвечать, он лишь перехватывает Сынмина за руку, чтобы тот не побежал о нём заботиться. Триста лет он провёл зря. Но теперь будущее заливает ослепительное утреннее солнце. Прошлое осталось в прошлом, а впереди бесконечность…