А сирень уж зацвела

Тихий шелест колышущихся на лёгком ветерке берёзовых листьев, заглушали громкие взрывы от которых по спине проходила дорожка предательских мурашек и кулаки невольно сжимались до посинения костяшек пальцев. Где-то далеко-далеко в небесах сверкали эти необыкновенные, разноцветные хлопушки, название которым - Салюты. «И что они нашли в этих штуках. Только и всего, что огоньки разноцветные. Разве это весело - слышать взрывы под своими окнами? Так вы решили встретить вернувшихся с фронта бойцов, только и мечтающих, что о тишине и покое в родном доме, со своими близкими» — Про себя возмущался молодой человек, направляющийся ровно противоположно этому шоу. Снова поднимает свободную руку и смотрит на подаренные когда-то товарищем на прощание часы. Часовая стрелка едва ли достигла отметки восьми вечера, оно и видно. Весной темнеет поздно и в такое время солнце словно раскрашивает небеса в яркие алые краски, и видны на нём лишь далёкие облака, похожие на большие снежные фигуры. Тихие шаги по пыльной дороге отдаются эхом в голове, словно в пустой комнате. Этот человек не думает ни о чём. Устал думать, да и чувствовать тоже. Такая дрянь эти ваши эмоции, провались они пропадом. Однажды, эта дрянь помешала ему выстрелить в человека, убившего его сослуживца. До сих пор дрожь пробирала всё тело юноши, когда воспоминания всплывали в голове словно новый приступ. Приступ всё тех же чёртовых эмоций. Проклятый страх от которого ему пришлось избавляться силой возвращался снова и снова раз за разом. Молодой Владимир мотнул головой, отгоняя новый «приступ плохих эмоций» и ускорил шаг. Проходя мимо знакомой с детства аллеи, юноша разглядывает свежие, ярко-зелёные кроны, белоснежные стволы молодых берёзок, меж которых встречаются нередкие фонарные столбы, украшенные алыми знамёнами по середине которых гордо блестят золотые нашивки серпа и молота. Рассматривает каждую деталь, за какую может ухватиться взглядом тускло голубых глаз. Где-то из глубины парка слышатся людские голоса, совсем незнакомые: детские и взрослые. Сегодня их страна празднует великий день. Каждое сердце жителя этой страны бьётся сегодня особенным ритмом, наполняющим всё человеческое существо самой чистой и искренней радостью. Каждое, но лишь одно не смогло подчиниться всеобщей воле. Вот виднеются гордо выстоявшие в это тяжёлое для всех время дома. Их вид знатно потрёпан и от этого становится как-то необычно больно внутри. «А помнишь... Как ты хотел пройтись по Мостовой и взглянуть на чистое небо без самолётов с моста» — Внезапно обратился к неизвестности юноша, не останавливающийся ни на шаг. — «А потом прогуляться по Арбату...» Снова болезненный укол и парень готов уже самолично прописать себе не слабую пощёчину, чтобы заткнуть свой внутренний голос. Шаг ускоряется. Владимир уже не смотрит на пейзажи осознанно, лишь бы не поймать себя на очередном болезненном воспоминании и не сбить с пути. Лишь когда на горизонте он замечает небольшое, но безумно красивое деревце, буквально укрытое светло-сиреневым покрывалом из маленьких цветков, аромат которых тянулся по всей улице, в его глазах мелькает что-то похожее на заинтересованность. Шаг замедляется и парень обдумывает, прокручивает раз за разом все мысли и вскоре решается подойти. «А тебе они нравятся, да? До сих пор ведь нравятся...» — Снова про себя бормочет юноша, осторожно срезая карманным ножиком пару веточек покрытых ароматными цветами. Сирень. Дальнейший долгий свой путь он продолжает в тишине своего разума без единой мысли. Его взгляд устремлён в даль, а в этой дали пустота. Словно и идёт он в никуда и ни за чем. Скрипит калитка и Владимир шустро заходит на новую для себя территорию, откуда неприятно повеяло холодком. Никогда по своей воле он не приходил в такие места, да и не думал, что окажется вообще. Не хотел думать. Проходит по небольшим дорожкам и глазами то и дело цепляется за знакомые фамилии. Ни один и ни два человека ему здесь знакомы, и от этого хуже. Столько человек смотрят на него с едва ли различимых за трещинами, черно-белых фотографий. И глаза такие... Живые. Наконец невдалеке виднеется до безумия знакомая фамилия, а рядом с ней и имя, от которого глубоко изнутри щемит сердце и лёгкие отказываются пропускать воздух. Владимир осторожно опускается на колени рядом со свежим клочком земли, в который ровно вогнана свежая плита с фотографией. Лева нога снова начинает ныть, напоминая о старых, едва заживших ранах, но Вова и глазом не ведёт. — Ну... Снова здравствуй, Володенька, — Хрипло шепчет молодой Путин, вглядываясь в родные черты лица смотрящие на него со снимка. — Ну! Вова, не вешай нос, совсем чуток осталось! День, два и мы с тобой лично снимем эту дрянь немецкую в Рейхстаге. Главное ведь, что мы смогли, Вов, мы прошли этот путь вместе, — Радостно окликает, закурившего под деревом товарища Володя и подбегает к нему. Его потрескавшиеся губы, всё такие же ярко алые, растянуты в поразительно искренней улыбке, а его глаза полны абсолютной надежды. Всё таки Зеленский - потрясающая личность. — Да так-то оно так... — Бормочет старший солдат, тихо прокашлявшись от неправильной затяжки и дым маленькими клубками валит из его рта. — Но нам бы до него дойти теперь... Ты слыхал вон, сколько фрицев засело там, в лесу. Вчера вечером только наши доложили, их там... — Вова демонстративно проводит ладонью по воздуху. — ...пруд пруди. Повылезала нечисть. — Ну вот в кого ты такой занудный! — Перебивает его товарищ и перехватывает сигаретку из его пальцев. Сам делает пару затяжек и выдыхает их прямо в бледноватое лицо Путина. Тот морщится и тихо покашливает. — Ты думаешь мы с ними не справимся? Да будь их там хоть сотни! С нашими теперешними силами мы их, как мошек подавим и не взглянем. — И откуда в тебе такая уверенность... — Горько усмехается Вова, вглядываясь в лицо напротив. Волосы спутались от пыли и грязи, вся мордашка чумазая, а щёки по-прежнему румяные. Но это делает его товарища ещё более прекрасным. Ещё более живым. — Поделиться? — Ухмыляется Зеленский и выжидающе смотрит в глаза друга. Они улыбаются с минуту, после чего Володя крепко-прикрепко обнимает старшего Вову, утыкаясь носом в едва прикрытую марлей шею. Разное бывало в их жизни за эти годы. — Радовать надо, радоваться. Скоро вон... В Москву твою вернёмся, а там сирень зацветает... — А тебе она нравится? — Ещё бы! — Восторженно восклицает молодой солдат. — Тогда не сомневайся, если доживу, я тебе хоть целый букет из неё принесу, — Гордо заявляет Путин и шутливо треплет каштановые пряди друга. — Ловлю на слове! — А я ведь, сдержал обещание, родной, — Сквозь зубы шепчет Вова и вновь давит болезненную улыбку. — Тебе она нравится, так ведь? Ладонь протягивает к плите сорванные ранее ветви сирени и аккуратно укладывает под фотографию. — Главное, что мы... Вместе прошли, — Сквозь дрожащую улыбку всхлипывает юноша и утирает глаза потёртым рукавом старой шинели. Ведь так и не снял её. — Эти цветы, Володь, это мирное небо, это... Это всё для тебя, родной. Эта победа она для тебя, слышишь... Тишина московского кладбища наполняется далёкими всхлипами неизвестного молодого солдата, сидящего напротив могилы через чур дорогого ему человека. Товарища, сослуживца и... Что-то ещё? Возможно троекратно дорогого и близкого ему человека. Человека, ради которого он прошёл все эти адские года, ради которого он дошёл до самого конца и... Ради которого выжил. «Вот закончится война и я ему точно всё скажу! Точно-приточно!» — Повторял он из раза в раз, глядя в эти выразительные карие глаза. Складывалось ощущение, что он смотрит в самую настоящую бездну и Вова готов был, по-настоящему раствориться в этой непроглядной безде, лишь бы с ним. Лишь бы с Володей Зеленским. Иногда невысказанные слова могут сильно давить на человека изнутри. Вове же казалось, что всё его жалкое тело сейчас плавится в самых сильных тисках и вот, вот ему придёт конец, а он бы и рад. Разве нужна ему такая жизнь, ценой жизни его близкого друга?! В тот день, Владимир Путин, молодой солдат, из четвёртой роты впервые позволил себе плакать так долго, как никогда за всю короткую жизнь. И уж поверьте, совсем не до счастья ему было.

Дело было девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.