***
В самолёте Ева по-прежнему отходит от действия снотворного. Едва размыкает отяжелевшие веки, озирается по сторонам расфокусированным взглядом, поднимая голову, как слепой котёнок, и снова проваливается в сон. Иногда бормочет что-то, просит дать ей попить или укрыть её ноги — сущие мелочи, Карина бы для неё что угодно. Она подзывает стюардессу и просит принести плед и бутылку воды. Тревога, наконец, отступает — здесь, высоко в небе, в десятке километров от земли, среди густых молочных облаков, их никто не достанет, никто до них не дотянется. Карина закрывает глаза и продолжает видеть, как наяву, эти мягкие белые клубы́, ощущая, как в ладони теплеет, согреваясь её жаром, рука Евы.***
Глаза Евы, большие и тёмные, лучатся тёплым светом, когда Карина открывает переноску и оттуда осторожно выглядывают два розовых носика и четыре любопытные бусинки глаз. Две крысы, две девочки, золотистая и серебряно-серая, сами тянутся к человеческим рукам, пусть и пока ещё боязливо. Тычутся своими острыми мордочками в длинные ухоженные пальцы Карины и пальчики Евы с по-детски коротко обстриженными ногтями. Ева смеётся от радости и переполняющего восторга, а Карина молчаливо улыбается и греется в её мягком, неярком свете — ей не нужно даже солнца, ей его вполне достаточно.***
Прикосновения Евы, когда она проходится по кромке белья Карины, изображая двумя пальцами бегущего человечка — шаг, два, три шага от выпирающей тазовой косточки — ощущаются где-то под кожей, отзываются в каждой нервной клеточке. Кажется, что она нарочно дразнится, но Карина слишком хорошо знает Еву. Она как любопытный ребёнок, что исследует грани допустимого, храбрится попусту, а сам пугается, едва коснувшись запретного. И Карина терпеливо позволяет ей маленькие шалости, до смешного невинные дерзости. Терпение железное, но и железо плавится. Хочется направить руку Евы, а может и коснуться в ответ, хотя бы сквозь хлопковую ткань её до пошлости старомодного белья в горошек. Но в памяти встаёт не выражающее эмоций лицо Вани, нависшего над ней, и Карина закусывает щёку: нет, нельзя, не время.***
Карину снова тошнит, хотя прошло уже семь долгих месяцев — врачи говорят, что это поздний токсикоз, но ей кажется, что это от волнения. Днём у Карины ломит поясницу, а по ночам сводит от боли, и Ева с покрасневшими глазами терпеливо, из раза в раз, растирает её ладонями. Карина говорит, что боится родов, но молчит о том, что на самом деле её страшит не боль. Она боится увидеть в детском личике сына черты его отца и его пустой холодный взгляд. Карина убеждает Еву поспать и подолгу стоит у окна в их спальне, глядя на мигающую светодиодную вывеску супермаркета напротив, блёклый рассеянный свет фонарей, слепящие огни случайных фар, до рези в слезящихся глазах. Мир вокруг расплывается кляксами, и только мерное сопение за спиной возвращает её в настоящее, в здесь и сейчас.***
Ева читает сказку вслух. Про Снежную Королеву, Герду и Кая. Карина слушает вполуха и улыбается своим мыслям: в детстве мечтала стать маленькой разбойницей, теперь она — Снежная Королева. Только похищает не Каев, а хрупких большеглазых Герд. Маленький Егорка утихает на её груди под нежный женский голос, под тихое размеренное чтение. Карина надеется, что ему снятся мудрые вороны, олени с добрыми глазами и сияющие ледяные замки. Он совсем не похож на отца — улыбчивый и любопытный, он куда сильнее напоминает своего старшего тёзку, и это ничто иное, как истинное волшебство. Карина шепчет одними губами в детскую макушку: добро пожаловать на свет, Егор. Добро пожаловать обратно.***
Карина просыпается посреди белого цвета. Она открывает глаза в ледяном замке, окружённая владениями Снежной Королевы. Наверное, это сон. Но она видит осунувшееся, исхудавшее лицо Евы с залёгшими под глазами тенями, какие-то трубки, провода, кафельную плитку и решётку на окне. Ева исчезает в мельтешении белых халатов, калейдоскопе лиц, и сложно уже сказать, была ли она наяву. Карина цепляется за белоснежные рукава и пытается узнать, что с её сыном, где он. С сочувствием, граничащим с жалостью, доктор глядит на неё сквозь толстые стёкла очков.***
Пусть пуля проскочила мимо, пройдя в сантиметре от цели, Карина оставила своё сердце там, на пыльном сером асфальте, на избитом тротуаре возле старого интерната.