Пусть снимает камера

Сандей настолько привык, что на его сестру вечно обращают внимание, настолько выучил выражения лиц и эмоций людей, которые узнают её в толпе, что может с лёгкостью предотвратить внезапные приставания, нападение с просьбой об автографе, фотографии, совместном сингле или даже нечто похуже — телохранитель из него и правда отменный. Они оба постоянно в белом, всегда одеты с иголочки, потому что не знают, в какую дыру залезут папарацци, чтобы сфотографировать Робин исподтишка, чтобы достать эксклюзивные кадры и продать подороже. Ей всё время пишут с просьбами записать голосовое, прислать эротическую фотографию, продать салфетку с отпечатком её помады или использованные трусики — у Сандея глаз дёргается на постоянке из-за всех этих её фанатов, ему до ужаса хочется кому-нибудь из них публично повестку в суд оформить, но он держится холодно, потому что в ответ на эти сообщения Робин лишь тихонько смеётся и добродушно улыбается. Она делает милую фотографию с сердечком и отправляет её ноунейму, умоляющему сесть ему на лицо, скидывает фотографии маникюра любительницам поливать её грязью в анонимных сообщениях, отправляет фотки своего ужина тем, кто говорит, что она жирная, что ей в зал пора, и скидывает видео поцелуйчика на фоне достопримечательностей из разных стран мира, когда ей открыто желают смерти. Обратная сторона популярности выглядит именно так, и у Сандея душа из-за этого на место всё никак не вернётся — застряла где-то в мире иллюзий и фантазий, уже выпускает кишки каждому первому задроту, живущему в комнате, где постеры с изображением Робин слишком липкие. Потребность медитировать убивает в нём здоровый сон, желание стереть свою сестру из соцсетей растёт как на дрожжах. — Добрый день, мои хорошие, итак, я снова с вами! — Робин начинает трансляцию в два часа дня на одной из крупнейших платформ для стриминга, и к ней тут же подключаются люди чуть ли не со всего света. Некоторые даже не способны понять, что она говорит, просто шлют в чат сердечки и пишут на английском в надежде, что она поймёт. — Для начала хочу рассказать, как прошли мои выходные, и, признаться честно, я о-о-очень соскучилась! Она щебечет, как пташка певчая — не зря всё-таки звезда мировых чартов топ-один. Её тут же просят спеть, а она наигранно краснеет на камеру, мотает головой, упрекая подписчиков в том, что они ей льстят, даже если уверена в обратном — слишком красива для них, но недостаточно для своего брата, по мрачной фигуре которого скользит взглядом, когда он проходит мимо того уголка, что она соорудила себе из подушек и игрушек — так будет удобнее сидеть на месте. Оформляла задник сама, но по видеосвязи с дизайнером, пригласила визажиста и парикмахера на дом, устроила утреннюю распевку, надела самую красивую блузку, у которой верхние пуговки отсутствуют, а потому вырез слегка обнажает ключицы и белоснежную грудь. — Да, концерт пройдёт уже в следующем месяце! — Робин общается до приторности мило, наигранно и ванильно. Прикладывает пальцы к розовым щёчкам, иногда подмигивает, словно невзначай, читает хвалебные комментарии вслух и делает вид, что искренне всему этому радуется, пока на самом деле украдкой поглядывает на брата, что садится подле неё по ту сторону от телефона, установленного на уровне её лица с помощью специального штатива. Свет круглой лампы подчёркивает прекрасные глаза, заставляет блёстки на щеках сверкать как-то иначе, по-особенному. Сандей не готов отрывать от неё взгляда, ведь Робин сейчас заключена в том положении, в котором она не сможет улизнуть от него так просто. Сверху рубашка, не скрывающая лямки кружевного лифчика, а вот за пределами камеры лишь шортики, под которыми нет белья — голые ноги идельно выбриты — аккуратный нюдовый маникюр на пальчиках так и просит уделить ему капельку внимания, и, может, Робин даже планировала его показать, но теперь уже нет. — Мы с братом недавно ездили туда, было так здорово, особенно мне понравилось!.. — продолжает она спектакль, а Сандей, будучи по ту сторону, которую никто не видит — ни один из её подписчиков, — берёт в руки мягкую и слишком маленькую стопу, обводит большим пальцем пяточку и жмёт в центр, из-за чего Робин вдруг запинается на полуслове и краснеет слишком ярко, но тут же возвращает себе лицо и машет перед ним ладошкой, хлопая длинными ресничками. — В комнате так жарко вдруг стало, сейчас братик окно откроет, у-уф, — такой милый звук, ну как тут не улыбнуться. Сандей роняет эту улыбку, но смотрит на сестру исподлобья, замечает, что она поглядывает на него в двадцать пятый кадр, и облизывается, а после нагло припадает губами к пальцам её ног, тут же проталкивая язык между большим и указательным и оставляя мокрый след во впадинке. Робин краснеет даже поджелудочной и кашляет, вытягивается по струнке и стискивает зубы на глазах у, как минимум, миллиона человек, что неустанно шлют ей сердечки, лайки и тонны приятных слов. Свободной рукой Сандей набирает ей сообщение, которое высвечивается поверх трансляции и отражается в её глазах, настолько вдруг испуганных и в то же время прикрытых от лёгкого удовольствия. Она сглатывает, прочитывая эти три слова, смотрит на брата, а тот проговаривает то же самое одними губами: — Веди себя естественно, — он возвращается к пальчикам её ног, кончиком языка обводит границы маникюра и прикусывает фалангу, затем саму стопу, заставляя Робин сдавленно шмыгнуть. — Д-давайте я лучше расскажу вам о Париже! — внезапно включает она тему, о которой в заготовленном сценарии речи и не шло, ведь ездила туда с братом и из номера отеля вышла только единожды, чтобы всё-таки пофотографироваться у Эйфелевой башни для ежемесячного обновления аватарок в соцсетях. Робин сочиняет на ходу, пользуясь воспоминаниями с предыдущих поездок, рассказами, услышанными от коллег, а эпитеты заимствует из любовных романов и фильмов, которым посвящает даже слишком много времени, учитывая её образ жизни. Сандей ждёт, пока она разговорится и отвлечётся от него, слегка лишь посасывает кожу, разминает пальцами и стопу, и голень, вызывая волны мурашек, а после переходит на другую ногу, пальчики которой всё ещё холодные и сухие. Робин незаметно дрожит в плечах, выдавливает улыбку, с тотальным профессионализмом прячет своё негодование, а ещё сбивчивое дыхание, потому что прикосновения брата ей безумно приятны. — И тогда нам пришлось бежать, представляете? — смеётся она в кулачок и ловит в чате вопросы о собственном самочувствии, потому что внимательные зрители не пропускают капли испарины на её лбу, неестественную красноту, пробивающуюся сквозь тональный крем, а особо одарённые личности умудряются даже вдохи её считать, не отрывая взгляда от груди. Робин действительно дышит слишком часто, заикается и сглатывает ком в горле, а всё потому, что Сандей пальцами скользит выше по голеням, мажет подушечками под коленными чашечками, чтобы немного пощекотать, двигается ближе, устраиваясь аккурат за телефоном, и мнёт ей бёдра сразу двумя руками. Робин продолжает строить из себя актрису на камеру, уверяя зрителей, что с ней всё в порядке и просто у неё дома сейчас очень жарко. — Кстати, когда мы были… — заводит монолог о поездке в Турцию прошлой зимой, прикладывает палец к губам, словно что-то вспоминает и красуется причёской, манерно и эстетично заправляя прядь за ушко, алеющее от невозможности понять, о чём думает её брат, стягивая с неё шорты настолько наглым образом. Читает вслух вопросы про Турцию и тут же таит дыхание, намеренно отвлекается, словно её позвали, строит на лице искреннее удивление, а сама руками пытается отстранить от себя Сандея, что лёг на живот перед ней, пролез под треногой штатива, извернувшись так, чтобы не задеть провода, и теперь дышит ей в губы слишком горячо. Но не в те, которые она кусает, не имея возможности прервать трансляцию здесь и сейчас — вообще-то на рекорд идёт по количеству зрителей на трансляции — их так много, и все они сейчас наблюдают за ней, выгибая брови, потому что руки её жмут грудь, словно она делает ими что-то там внизу или нарочно так себя показывает. Сандей смотрит ей в глаза сверху вниз — Робин этого не видит, общается с ним, словно тот стоит рядом. — Братик, пожалуйста, открой окошко и прекрати кушать эти оладушки, я их специально на потом оставила, — красиво дует губки, словно злится, а Сандей теряет смешок у неё между ног и прикусывает внутреннюю сторону бедра, очень аккуратно, чтобы никакого следа не осталось, но реакции не следует — вот она, выдержка суперзвезды — безупречна. — Они на вечер, ещё раз повторяю! — грозит Робин указательным пальчиком пустому месту, пока брат, совершенно её не слушая, проходится языком там, где всё мокро, горячо и даже развратно. Сандей с радостью бы рассказал об этом тем, кто в данный момент пишет Робин, что хочет стать её братом, чтобы иметь возможность делать ей приятно каждый день. Они неустанно расписывают целые полотна своих фантазий на этот счёт, а Сандею и писать не нужно, он может это показать — здесь и сейчас. Целует Робин, прикрыв глаза, вылизывает, чувствуя, как по подбородку стекает смазка, и усмехается, когда та жмёт бедра, ускоряя темп своего голоса и иногда вдруг расщедриваясь на судорожный вздох. Умудряется при этом активно жестикулировать одной рукой и тараторить. Второй же она крепко сжимает волосы брата, и в такт её монологу он держит собственный ритм, отвлекаясь лишь на то, чтобы вдохнуть слегка глубже и мазнуть поцелуем чуть-чуть повыше или, наоборот, пониже, протолкнуть язык внутрь, чтобы стать единственным человеком, кто во время трансляции действительно слышит зажатый между россказнями про водопады и необъяснимым смехом короткий стон, который Робин умело сглатывает в себя, продолжая прижимать голову брата к себе там, внизу. Сандей покорно следует её убеждениям, вслушивается в каждое слово, как истинный фанат, но читает между строк, ведь у него тоже отменный слух, и любые изменения в тоне её мелодичного голоса ему напоминают о том, как же красиво она стонет его имя по ночам, когда их никто не видит, когда шторы задёрнуты, все камеры и телефоны выключены и следит за ней только он сам. Сандей сжимает кожу её бедёр до красноты, очерчивая языком нежные мокрые складки, вдыхает запах и едва ли прикусывает губу, а Робин вдруг вздрагивает всем телом и закашливается, потому что уж лучше так, чем она пропустит громкий стон в этот эфир. Зрители всё ещё не замечают сути — пишут, как сильно любят её, но никто из них не сможет сравниться с Сандеем; пишут, что красивее Робин в этом мире никого нет и не было, но никто не видел её настоящую. Они спрашивают, не заболела ли она, как себя чувствует, а та очень хочет поделиться с ними своими ощущениями, рассказать во всеуслышания о том, насколько ей сейчас жарко, приятно и хорошо. Робин часто моргает, держит рот открытым: так дышать легче — и зажимает Сандея бёдрами, чтобы он не мог отстраниться. Внутри неё всё сжимается, сначала холодеет, как пальцы её ног, высохшие после недавних ласк, а после горячеет до состояния раскалённой магмы. Она отказывается от мысли побить рекорд по количеству зрителей на трансляции и устраивает скорое прощание, убеждая всех и вся, что всё хорошо и просто нужно бежать, потому что приехал курьер с почты, привёз подарки от фанатов, и ей не терпится всё посмотреть — не терпится позволить себе быть громкой, не терпится разрешить себе кончить. — До встречи, мои хорошие, мои любимые, самые лучшие! — целует она воздух и широко, но утончённо улыбается, машет им свободной рукой. — Пока-пока! — шепчет, потому что иначе бы сорвалась на писк. Доли секунды, в которые она тянется к кнопке выключения трансляции, кажутся вечностью. Нажимает её аккурат в тот момент, когда Сандей доводит её до предела, слизывает всё возбуждение и терпение до последней капли. Робин громко сглатывает, выключая телефон совсем, сжимается, вдруг роняя слишком тяжёлые вздохи, группируется и замирает в моменте. Сандей делает ещё один мазок по чувствительной точке и прижимается к ней языком, лично чувствуя разряды мелкой дрожи, заставляющие Робин выгнуться и застонать в голос так громко и сладкозвучно, что у него самого нет сил держать себя в руках и молчать. Сандей ждёт, когда хватка ослабнет, а после поднимается, огибает технику, выпутываясь из клетки проводов и треноги, обрамляет чужой подбородок пальцами и припадает мокрыми и красными губами к нежной коже шеи, буквально заставляя себя не оставлять на ней отметин. Робин цепляется руками за его плечи, дрожит и глотает, дышит через раз и тянется в объятия, продолжая краснеть пуще прежнего. Её грудь красиво вздымается — Сандей, в отличие от всех, может разглядеть очертания кружева, в которое она облачена, под рубашкой. — З-зачем ты так? — скулит Робин и жмёт ноги, продолжая чувствовать тот же накал и уже мечтая о большем. — Прости, милая, я приревновал, — сознаётся тот, но ни капли не раскаивается, сажает её к себе на колени в этом плюшевом уголке, собранном из подушек и игрушек, запускает пальцы под блузку и разминает хрупкие лопатки, словно крылья, пока она обнимает его за шею, принюхиваясь к родному запаху одеколона и восстанавливая ритм сердца. — Я просто хотел убедиться, что даже миллионы по ту сторону экрана не заменяют тебе меня. — Никогда, — шепчет Робин, прикасаясь пухлыми губами к коже за его ухом и оставляя там смазанный след помады. — Никто никогда не сможет тебя заменить, братик, никогда…