она вернется

треснутое стекло посыпалось мелкими ошметками прямо в пасть огромного, чугунного существа. погрязнув в нем на добрые два часа, наконец явив миру совершенное создание что лишь одной грацией отколотой крошки стекла могло заворожить любой взгляд падавший на сей кусок превосходства. аромат что доносился прямо из только разинувшей свою черную пасть, печи, был настолько не передаваем, насколько был непередаваем ужас от осознания того что в тот момент вывалилось и обрушилось на этот бренный мир. клацнув своей дверкой, горе мать подкинула себе еще дров и благополучно нагревшись устремилась прямо к солнцу, пытаясь стать с небесным светилом единым целым. существо то, брошенное, рассыпалось на частички и приняло идеальную форму буханки хлеба, избавившись от своей задней части, соорудило ноги формы квадрата и направилось в путь, навстречу новым открытиям. лишь запели фанфары, лишь засияли огни, хлеба буханка попала в огни. ни двинуться с места горит ну и пусть, плавится тщетно, прерывая тот путь. однако общеизвестный факт о водостойкости стекла, дало хлебу шанс. сформировав вокруг себя иголки и выпустив внутренние запасы воды посредством игл, огонь потух. ликующий хлеб отправился в путь, что ждало оно сто лет. потягаться пришлось с сородичем близким, стеклом что закрыло воздух свободный. что скалится так не желая впускать, смрад что несет в себе свет наружний оттого и болотный. хлеб в раздумьях целый час просидел, если бы молод не был, мудрости запаса хватило бы, ситуации этой решение найти. взял кочергу, проломил прямо нос тому старому дряхлому, стеклу. компенсации в пору той не было еще, по сему безнаказанность благоухала, и нос починить лишь заплаткой смогли. опороченной чести — осколки, лежат на полу и комнату обвалакивает студенным ветром и ароматом дождя. от хлеба того лишь крошки как шлак, при слабом свете, рассыпаны всюду, поблескивая, словно камни драгоценные.