Тот эон, не та планета.
Космос, такой огромный тёмный и глубокий, разрывается длинным экспрессом, от которого словно даже газовые гиганты шарахаются, стоит начать ему путь в новое место. Поезд спокойно плывёт, освещаемый со всех сторон…по крайней мере он говорит, что звёзды посылают экспрессу свой свет, может и не сейчас, но пройдут минуты, часы, дни и каждый на борту почувствует тепло от раскалённых шаров. А когда один ни-разу-неподозрительный-безымянный с улыбкой, которой он насилует свой рот слишком часто, подмечает, что тепло от звёзд это сгусток радиации, что вот-вот, и покажет алый салют, он лишь мягко смотрит ему в глаза и смеётся. – Угадай, кто. –Кто-то ну точно неизвестный подкрался к отдыхающему на диване в главном вагоне Акивили сзади, положив тому руки на глаза. – Пом-Пом? – Он старался выдавить из себя самый искрений голос, но выдержать спокойное лицо не вышло, да и нельзя же, чтобы мистер-я-точно-просто-безымянный подумал, что Эон Освоения и правда не узнал его. Да и, даже если бы у Пом-Пом внезапно выросли человеческие руки, она бы не стала тратить время на подобные игры. В ответ Акивили получил смех. Ласкающий слух и одновременно с этим пробирающий до костей. Мимир, он же Аха, посчитавший, что называться своим именем будет не весело, кувыркнулся через спинку дивана и шлёпнулся рядом чуть подпрыгнув. У Мимира (Акивили неосознанно выделял это имя в речи), в отличие от своих последователей, маски не носил. Вместо неё обычное лицо. Даже слишком обычное, настолько неприметные черты ещё поискать нужно. В толпе он был бы самой серой точкой из всей серой массы. Но даже в них читалось страсть к хаосу, особенно в чёрных глазах, сливающихся со зрачками, которые горели всякий раз, когда Ахе приходила очередная идея. А приходили они каждый день… – Итак, дорогой Акивили, куда же держит путь экспресс? – Он тянет слова, значит, что-то задумал… Акивили, конечно, многое пережил с ним, закалён «случайностями», но бабочки в животе начинают танцевать канкан и вырываться наружу, как только слышат игривые интонации. – Сейчас мы, – Акивили посмотрел на табло, выжидая подлянки, – экспресс направляется – – На карнавал! – Что? Акивили хотел выдать кислую мину, но не успел – вагон дёрнуло, безымянные на борту упали на пол и вжались кто во что мог, кто-то кричал, но звук пропадал в искривлённом пространстве. Экспресс задрожал как тренажёр для космонавтов, его тряхнуло и раза три, наверное, (Акивили не сосчитал точно) перевернулся в разных осях. Кажется, кого-то стошнило… Очередной толчок и двигатель заглох, привычный гул поезда резко стих, оставив лишь негромкий звон в ушах. Экспресс грохнулся точно не на той остановке. – О, Эоны, – один из безымянных быстро оклемался, – Акивили, что это, блядь, было? – А…– Обычно Аха давал ему лёгкий намёк перед шалостью, видимо, проверял, пойдёт ли мистер Освоение его останавливать, но сейчас приходится думать над объяснением на ходу, – Искривление космических струн, – начал Акивили неуверенно, – скорее всего мы попали в одну из таких, а она как изогнётся и вот… – Он осмотрел главный вагон, надеясь, что никто из людей не поранился. – А мне понравилось. – Мимир лежал за диваном, развалившись на бедных горшках с зеленью. Видно было лишь его болтающиеся ноги…ну, и слышно заливной смех, как без этого. Иногда Акивили думает, что начинает понимать Аху, но потом он каждый раз выкидывает что-то...такое. – Акивили, – милый, но раздражённый и явно потрёпанный голос раздался со стороны комнаты проводника, – что это всё такое?! О, Великая Пом-Пом. Акивили знал, что не стоило упоминать её имя всуе… Даже удивительно, как этот маленький кролик в прелестной форме мог держать в страхе всех безымянных. И Акивили. И, может, даже Аху. Хотя он сам бы в этом не признался. Эон Освоения утопал в замечаниях и совсем необидных оскорблениях (Пом-Пом других и не знает), он и сам спокойно признает, что он худший безымянный, что также спокойно мог бы предотвратить встряску экспресса, что сам приберет беспорядок и чей-то сегодняшний завтрак, так неудобно оказавшийся на ковре. Остальные на борту смотрели на одностороннюю «борьбу» упрёками и тихонько посмеивались, надеясь, что Великая Пом-Пом их не заметит. Мимир же, поднявшись и лежа на диване, с неизменной улыбкой смотрел на эту картину. – Нам придётся пару дней посидеть на планете! – В главный вагон влетел уставший и всё ещё пытающийся отдышаться механик. Весь в чёрных пятнах от топлива и смазки, – там…двигатель при смерти, нужно его подлатать. Это сообщение прервало общий балаган, пока не появился повод для нового. – О-о, ребята, Акивили, тут в поселении вроде празднество какое-то! – Некоторые безымянные прилипли к окнам, всматриваясь в яркие огни вечернего города. – Это вроде… Осирис 106? – В галактике так много Осирисов? – Без понятия, просто это одна из немногих таких заселённых планет. – Заселённых кем? – Без понятия. Гул снова заполнил экспресс. В принципе, это его нормальное состояние. Почти каждый тут ежедневно занят своим делом: кто-то приходит с высадок, кто-то расспрашивает, кто-то уходит на новые планеты; исследования новых материалов, иногда живых существ, которых проносят на поезд (после жуков, что, видимо, вызвали психологическую травму у всего экспресса, живность тут не приветствуется), кто-то ходит и рассматривает… – Аквили, мы же сходим – Мимир резко возник за его спиной, после чего приблизился к его уху достаточно, чтобы откусить, и зашептал – на карнавал? Шёпот будто вездесущий, оглушающий, но только для мистера-освоения. Другие бы оглохли, сегодня Аха их жалеет. Акивили прокашливается, привлекая к себе внимание: – Давайте тогда освоим эту планету! Подходящая для вас атмосфера делает возможным посетить её всем безымянным, к тому же, это хороший шанс узнать культуру здешних жителей и углубиться в историю и суть карн…– Он ещё раз кашлянул, – празднества! Заликовали все. Кроме механика, который уже отошёл в мир двигателей.***
Карнавал, цыгане и где Мимир?
Безымянные привыкли к пустым планетам, где, куда ни посмотри, простираются однотонные бескрайние поля, или стоят колонны разной высоты и происхождения, которое бы явно заинтересовало гильдию эрудитов, или лежат сверкающие камни, или… В любом случае, очутиться около людей (по крайней мере, выглядели они как самые обычные люди), спешно готовящихся к Карнавалу, было довольно приятно и даже как-то в новинку. Несколько безымянных, выглядящих не слишком усталыми после резкой «шутки», расспрашивали жителей о празднике. – Карнавал – это здесь великий день, – один из безымянных, Рензо, зазывала чуть ниже Мимира по рангу, старался в красках пересказать всё услышанное с улиц города на экспрессе, где восстанавливали вагоны, а Акивили помогал Пом-Пом с уборкой. Он даже не стал пытаться отдать это дело Мимиру, который что-то очень быстро исчез из поля зрения, – э, нет, ночь. Знаете, там просто куча гирлянд и цветных ламп, их зажгут ночью, когда всё начнётся! А, да, Карнавал. По поверьям его проводят в честь Эона Радости, его вознесения и всякому такому. – То есть мы попали к Недотёпам в масках? – Кто-то из занятых закатил глаза. – Ну…они вроде хорошие, – безымянный продолжил, – руки на месте, ноги тоже, зубы не вырваны, голова не заговорена, – он быстро похлопал себя по всем карманам, после чего облегчённо вздохнул, – даже деньги на месте! – Ты будто не про Недотёп говоришь, а про цыган. – Про кого? – Не важно. Экспресс заполнили разговоры: безымянные обсуждали, кто чем сегодня будет заниматься. Кто-то восторженно прыгал от идеи пойти на карнавал и думал уже, где подобрать достойный костюм; кто-то хотел изучить саму планету, её флору и фауну, жителей в том числе; кто-то решил остаться внутри, караулить поезд и помогать механику. Механик чинил двигатель. Акивили молча наблюдал за последователями. Ему нравилась их самостоятельность, он был уверен, что даже если он уйдёт, Освоение будет процветать ещё очень долго, а свет его не угаснет и спустя тысячу янтарных эр. Мечтательно смотря на безымянных, как на своих детей, Акивили думал… – Ты закончил? – Пом-Пом строго смотрела на него снизу-вверх. – Почти. Слушай, – Акивили мягко посмотрел на кролика, – остаёшься за главную тут, пока я не приду. Все разбились на группы. Акивили присоединился к тем, кто пойдёт на Карнавал. Аха явно хотел бы, нет, он знал, что Акивили не сможет отказать ни себе, ни ему в таком мероприятии. – А, это, какие туда костюмы то нужны? – Кто-то обратился к Рензо. – Мне показывали какие-то старинные фасоны, – он задумался, вспоминая разговоры с жителями, – они очень яркие. Деталей было очень-очень много, завитушек, кружев, перьев…Маски были ещё! Разные. Некоторые однотонные, некоторые с узорами… – Может просто снять со всех безымянных одежду и нарядить кого-то одного? – Нет-нет-нет, – Рензо резко отклонил идею, – они же красивые были, нарядные такие, прямо загляденье. А вы так только капусту с пятью кочерыжками сделаете! Думаю, можно посмотреть в здешних магазинах…О! – Он резко повернулся к Эону, – Акивили, ты можешь одежду делать? Ты же Эон! Тебе подобные планеты легко разрушают, пара тряпок явно должны быть тебе подвластны! – Ах, нет, сегодня я обычный человек. – Ты всегда обычный человек, сделай хоть одно исключение, – безымянные глазами выпрашивали у Акивили одно маленькое чудо, – ну, пожалуйста? Аха на разговорах «с глазу на глаз» несколько раз подмечал, какой Акивили человечный. Слишком человечный для Эона. Слишком добренький и слишком заботливый. Слишком много «слишком», чтобы не быть смешным. Акивили вздохнул (дети снова уговорили своего папу на мороженое в рожке). В одно мгновение одежда безымянных заискрилась, цвета расползались по ткани, лоскуты извивались, змейками окутывая группу безымянных. Часть забралась на лицо, деформируясь и принимая вид маски, специально сделанной под каждого. Люди заахали, увидев сначала одежды друг друга, а потом и свои, благодарно посмотрели на Акивили. Рензо первый кинулся к Эону и крепко его обнял, говоря «спасибо» столько раз, сколько Аквили знал чисел. Его примеру последовали и другие безымянные. – Ваша обычная одежда превратилась в костюмы, мой максимум, я не мог сделать чудо из ничего. Помните, то всё только ради Освоения, ради того, чтобы вы точно поняли суть Карнавала и потом составили отчёт. – Будет сделано! – Рензо заулыбался. А потом похлопал себя там, где раньше были карманы. Где теперь только пёстрый нарядный костюм. – Акивили, вы цыган? Вой по меньшей мере сотни духовых громоздких инструментов обозначил начало Карнавала. Великого шествия, представляющую собой толпу ликующих в нарядах и масках, что «выступающих» на длинном движущимся цветастом корабле, что «зрителей», чей хор сливался в единый ком Радости, вырывающийся из всех разом. Жители плыли по длинным широким, созданным специально для этого, улицам, переливающихся огнями всех известных оттенков, которые у неподготовленного человека вызвали бы приступ эпилепсии. Представление поднималось до крыш домов, гул же, вероятно, слышали и на экспрессе, и во всей вселенной. Акробаты перелетали через гирлянды, обливающие светом их сверкающие костюмы, взрывались конфетти, летали шары. И всё это виделось через прорези для глаз в каждой маске. Парад двигался к большой круглой площади, где на столах по краям разложилась куча еды, поражающей своим видом и манящим запахом, алкоголь разной формы и выдержки, в намного меньшем объёме какие-то соки с плавающим внутри желе и кисель. Большую часть площади занимал фигурный пол, выложенный то ли драгоценными камнями, то ли просто стеклом, и залитый твёрдой, но полностью прозрачным материалом. Он не мешал свету гирлянд и огней, и они с радостью отскакивали от стекляшек под ногами, создавая причудливые узоры на стенах домов, на людях, везде, до куда мог дотянуться взгляд. Акивили и для себя сделал небольшое чудо: привычная серая одежда сменилась на светлые лоскуты, фрак до колен, обшитый золотыми и синими деталями, с закатанными до локтей рукавами, после которых до самых кистей руки были обмотаны бинтами, не белыми, как обычно – переливающимися мягкими цветами. Высокие сапоги, в них нарочно небрежно заправленные широкие штаны, сочетающиеся с верхом. На штанах жёлтыми нитями вышиты пунктирные стрелки, смотрящие в разные направления. В волосах красовались бусины, где-то вплетённые в короткие косички, где-то свивающие с прядей. Маска закрывала верхнюю часть лица и заканчивалась чуть ниже носа. Всё время шествия он старался держаться рядом с расплывающимися в разные стороны безымянными. Те были явно частью толпы, скандировали вместе с жителями благодарности за Карнавал, за угощения и за Аху. Одна из таких благодарностей звучала прям при входе на главную площадь. «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЭОН РАДОСТИ АХА» – А также Эон Освоения Акивили. – Сказал Рензо достаточно громко, чтобы его услышал Акивили, стоящий рядом, и чтобы для остальных это было просто тихое бормотание. Стоило безымянным ступить на главную прощадь Карнавала, они вместе с частью толпы стали «осваивать» местную кулинарию. Остальные рассыпались по площади как песчинки и, собравшись по парам, танцевали какой-то упрощённый не то вальс, не то танго. Акивили вглядывался в людей, будто стараясь найти давнего знакомого. Внезапно он почувствовал прикосновения к себе откуда-то сзади: пальцы левых рук быстро переплелись друг с другом, вторая рука кого-то-уж-точно-незнакомого скользнула по талии Акивили, чуть приобнимая, чуть впиваясь ногтями будто под костюм, в тело. Несколько мгновений и вот они вместе уже стоят в самом центре площади, кружась в такт ещё медленной музыки. Новоиспечённый партнёр Акивили даже на Карнавале выделялся. Ярко красный фрак почти до самого пола, полный различных деталей, от которых глаза разбегались в разные стороны. Золотые узоры, вставки других цветов, полосы ткани кудрявыми локонами ложились в разные стороны. Из внутренней стороны фрака на мир смотрели изображённые там глаза. Рукава фрака заканчивались ещё выше чем у Акивили, но зато сразу из-под них выныривали белые широкие рукава-фонарики с разноцветными манжетами около кистей. Под фраком красовалась фиолетовая жилетка с шарообразными пуговицами в виде глазных яблок, соединяющихся друг с другом чем-то похожим на пружины золотого цвета. Жилетка оканчивалась раздвоенной розовой тканью с такого же цвета каёмкой. Одна штанина на костюме была в тёмно-красные и черные полоски, другая – в тех же цветах, но теперь узор был в виде ромбов. Ноги в разных местах были перевязаны толстыми нитками, где-то завязанных в маленькие узелки. На шее воротник горгера, из которого выбивались несколько игральных карт разных мастей. На голове огромный берет в красную и жёлтую толстую полосу, украшенный синими цветками с одной стороны и одним богатым на лепестки бутоном с глазом в сердцевине. Самой головы будто не было – вместо неё чернота хуже, чем около IX. На лице улыбалась красная маска, из-под которой выбивалась пара прядей светлых волос. – А я уж думал, что придётся тебя искать, – Акивили увереннее встал и чуть наклонился к маске, – здравствуй, Аха.***
Сад воспоминаний завянет от нашей общей памяти
Свет отскакивал от поверхностей, отражаясь прыгал на кружащихся в фигурном танце людей и двух Эонов. – Этот облик…то, что я слышал о «человеческой форме Великого Ахи» сильно отличается от этого. – Акивили, хоть знал и вальс, и танго, принял позицию ведомого и отдался ритму, задаваемому Ахой. – У меня мно-о-о-ого лиц, – боковым зрением Акивили уловил образы разных масок, знакомых и совсем неожиданных, но при попытке разглядеть их, те растворялись в мешанине Карнавала, – это лицо специально для праздника. Мимир – лицо для экспресса, остальные тебе знать не нужно. Музыка постепенно ускоряет темп, шаги становятся быстрее, а люди вокруг сливаются в одном направлении, хороводом бегая по площади. Они же оставались в центре этого вихря. – Да и сам ты не беден на воплощения, – Аха провёл рукой по новой одежде Акивили, – чудесный костюмчик, сам сделал? – Он не дал ответить, продолжив почти сразу, – Ну, конечно, сам, ни один кутюрье не смог бы в полной мере раскрыть всю твою прелесть, – в голове Акивили раздался смех, заглушающий мир вокруг. Будто он был в вакууме, созданным из Радости и только для радости, – теперь ты понимаешь, что мы особенные? С этими словами Аха расстался с Акивили, нельзя же скучать в сердцевине всё время. Их подхватили другие люди, житель или безымянный – не разобрать в этом калейдоскопе, да и не важно это. Каждый перекидывался парой движений с временным партнёром и сразу приходил к другому, будто ища «того самого». Но диалог продолжался, просто теперь голоса звучали сразу в разуме, минуя неинтересный воздух и нудные звуковые волны. – Особенные? – Конечно, дорогой Акивили! – Маска Ахи всё время смотрела на него. – Ты думаешь, смогли бы зануды Нус и Фули создать эту одежду? Отложил бы Лань свою глупую месть ради пары минут спокойствия? Смог бы IX отвлечься от бестолкового самобичевания и познать вкус праздника? Нет, нет и тоже нет! Категорично нет! – Хочешь сказать, их сдерживают их же пути? Находясь на противоположных сторонах площади, ровно друг напротив друга, все замерли вместе с мгновением полной тишины в музыке. Резко, как в фокусах с исчезновениями, всё-всё зажглось конфетти, и люди оказались на своих прежних местах с «теми самыми». Разноцветные бумажки расплавились под ногами как карамель и струйками стекла к камням-стекляшкам под прозрачным слоем. – Бинго. – Прошептал Аха, наклонившись к уху Акивили. Пальцы переплелись, Акивили ощутил холодные пальцы на правом боку. Всё ещё ведомый, но это было даже на руку, размышление не любит лишних движений. – Радость и Освоение, – продолжил Аха, – наиболее размытые пути. Даже то, что ты изменил одежду, это была нужда Освоения, но к чему она привела? – Акивили осмотрел танцующих вокруг людей, – К Радости твоих безымянных. – А ты – И опять Аха не даёт вставить слова. – Пытался я, конечно, и с другими повеселиться, – зазвучал трагичный тон, – вот только остальные не чувствуют и ничего не понимают. В процессе достижения своих мелких целей они не ощущают ничего, кроме «долга», «Пути», а добившись – сразу переходят к чему-то ещё, не признавая ни отдыха, ни счастья. Акивили печально вздохнул. Он и сам замечал некоторую односторонность что Эонов, что их отдельных последователей, но Аха явно глубже заглянул в проблему, осмотрев её изнутри, и выйдя из нутра с нерадостными выводами. – Акивили, они совсем не видят ничего вокруг! – И не хотят. – Это ещё ужаснее! Казалось, что, если бы не Карнавал, Аха уже бы плавал в озере своих слёз от ограниченности ему с Акивили подобных существ. – Может, мы и правда особенные, – Акивили сделал с Ахой пируэт, после чего чуть запрокинул его назад, держа Эона Радости за талию, – как думаешь, другие Эоны вспоминают хорошие моменты? Аха тихонько захихикал. Один выпад, один поворот, и вот уже ни одного «ведущего» или «ведомого», теперь их ведут лишь общие воспоминания. – Ты помнишь, как я взошёл на экспресс? – Спросил Аха, при этом смех его всё ещё раздавался в голове Акивили. – Конечно, хотя сколько уже времени прошло… – Чуть меньше года, – сказав это, Аха приблизился к лицу своего партнёра по танцам и накрыл своей ладонью прорези для глаз в маске, – познай же малую часть моей Радости. Глаза укутала белая пелена. Словно бескрайние поля чистого снега, от которого начинается рябь у людей. Постепенно всё начинает обретать цвета и образы. Голос Ахи, как вездесущего рассказчика, раздавался ото всюду. «Звездный экспресс, безымянные, ты – вы были мне интересны больше всех остальных Эонов и последователей. Безымянных отличала амбициозность планов, тебя – человечность. Когда вы остановились на очередной полумёртвой планете, мне пришлось очень уж постараться, чтобы мимикрировать под обычного непримечательного человека, которого вы приняли». – Аха, ты всегда сильно отличался от остальных, – встрял Акивили в рассказ, – многим нравились твои авантюры, правда, они всегда воспринимали это как шутку. – Неужели побывать на Талии в самый разгар её уничтожения – это через чур для безымянных? – КММ нас и без того не любит. – Не прерывай рассказ. «У Мимира тогда были лишь пара наспех придуманных мною монет, на самом деле такой бесценок! Но вы быстро так оформили меня в свои ряды, стоило мне только попросить об этом». – Кстати, – Аха резко сменил интонацию, – когда ты понял, кто я такой? – В тот момент, когда ты впервые по-настоящему посмеялся. Смех снова заполонил пространство. – Пом-Пом даже сначала боялась, – вспоминал Акивили, – от твоего громкого хохота тряслись стены экспресса и её каюты проводника. – Хи-хи-хи, она – одна из лучших наших идей. Теперь давнее воспоминание пытался пересказать Акивили: «Экспрессу нужен был помощник. Чтобы был для людей другом, но мог быть строгим, грозным. И ты в одном из наших обсуждений резко вкинул мысль про маленького прямоходящего кролика, похожего на плюшевую игрушку, которого при этом будут бояться.» – Её так быстро полюбили твои безымянные, – подхватил Аха, – всё роились вокруг, учили словам, привезённым из других галактик… – А потом она застала Нашествие роя… – А ещё носоходки. – И носоходки. – Думаешь, оттуда появилась эта страшная страсть в уборке? – Ахе правда было интересно. А ещё было интересно, можно ли убрать из Пом-Пом эту чистоплотность, и будет ли это тогда та же Пом-Пом. – Угу. – Акивили замолк, вероятно, что-то вспоминая. – Акивили, – голос Ахи слышался где-то далеко, – Акивили…– вот ближе, будто в нескольких метрах. – Акивили! Внезапно близкий крик вытянул из размышлений. Толпы вокруг уже не было, даже не так – не было ни площади, ни огней, ничего. – Пока мы о прошлом говорили, настоящее прошло, – Аха начал пояснять, – я, конечно, поставил мероприятие и наши танцы на «автопилот», но нельзя же и после Карнавала овощем ходить! – Пх, прости. – У безымянных потом своих спросишь, как ты «резко разучился двигаться», или «уснул на празднике», или услышишь вопросы «когда это ты напиться успел». – Что-то не очень хороший у тебя «автопилот» выходит. Они медленно шли к экспрессу, разговаривая то о всякой чепухе, то о планах на следующие дни (они не слишком то и отличались от чепухи), то обсуждали погоду, планету, друг друга. Аха пока не торопился возвращаться к Мимиру, просто шагал, иногда уводя Акивили в стороны от маршрута, чтобы погулять подольше. Ночь тёмным полотном легла на них, осыпав яркими звёздами, что легко собирались в созвездия, стоило Акивили указать на «медведицу», «стрельца» или «часов». Случайно (у этой случайности было имя Аха) они зашли на возвышенность, которая резко обрывалась со стороны, где был город. Ещё яркий и пёстрый, но уже порядком поутихший. – Аха. – Что такое? На Акивили смотрела прищуренные глаза маски с явным огоньком интереса и любопытства. – Я хочу пойти к древу мнимости.***
Диффузия
С минуту они молчали. – Акивили, шутить – это моя ниша, лучше меня тебе всё ровно не стать и. – Его прервали на полуслове. – Я не шучу. Прошла ещё минута, а может и час, может и не проходило ничего совсем. – Никто об этом не знает, – разорвал тишину Акивили, – только ты. – Потому что мне никто не поверит? – Потому что только ты поймёшь. Акивили подошёл к Ахе. Близко. Так близко, чтобы было удобно аккуратно провести по маске рукой и поцеловать уголок вырезанной улыбки. Достаточно близко, чтобы, когда Аквили чуть отстранился, Аха подтянул его за талию к себе обратно. Чтобы Эон Радости поддел свою маску холодной ладонью и отодвинул от «лица». Точнее от полной пустоты там, где должно у людей находиться лицо. А у Ахи не должно. Пустота эта как маленькая дыра. Совсем непроглядное, абсолютно чёрное тело, которое не имеет границ. Акивили положил руки на плечи Ахе, сведя их вместе медленно потянулся к пустоте чужого «лица», места, куда Освоение никогда бы не добралось само. Он не закрывал глаз, лишь спокойно вглядывался в тёмное пространство. Продвигаясь в него, он чувствовал, как слепнет, ведь не видит ни чёрного, ни белого, ни какого-то другого цвета – ничего. Пропали звуки, запахи, образы, оттенки, всё живое и мёртвое, все люди и мысли. Все ощущения…почти. Эта пустота – всё ещё Аха. Он лишил Акивили всего лишнего и мешающего. Теперь тот чувствует, как нечто обволакивает голову: нежно сжимает, щиплет щеки как морозный день, кусает шею и нос оставляя еле видимые следы, гладит по чуть взъерошенным волосам, целуя всюду. Если это можно было назвать «поцелуем». В привычном для людей понимании явно нет. Это сладкие, липкие и тянущиеся прикосновения, оставляющие терпкое послевкусие, будто приятно растворяя кожу самой нежной кислотой, а «повреждённые» края продолжают светиться чувствами, стреляя как взрывная карамель. И шёпот. То раздающийся совсем близко к уху, то далёкий, доносящийся лишь отголосками. Но говорящий об одном. «Акивили, ты так дорог мне!», «Акивили, я тебе ещё не все интересные планеты показал!», «Так вот, что глупцы называют любовью». «Не̏ п̀оКИͅдͅА͝й ́м̑Е̃н͆я́». Акивили с чужих плеч скользнул руками до кистей. Переплёл пальцы и попытался вытащить голову из тёмного пространства, чтобы ещё раз вдохнуть и сказать, что Свет ударил в глаза и разум, привыкших к слепоте. Акивили никак не узнавал место, в котором находился он и Аха. Пространство, пузырь без формы и цвета, при этом мира за ним будто не существовало. В этом месте не было ничего, кроме них двоих. Место, сотканное из Радости и Освоения, из предвкушения, истинного счастья и стремлений к познанию нового, будь то места, истории или чувства. Сомкнутые ладони постепенно проникали друг в друга. Словно тела стали жидкостью, способной смешиваться, растворяться, а потом выливаться в прежние фигуры. Акивили чувствовал каждую частичку Ахи, а Ахи ощущал лучшую в своей жизни радость. Он лёг на плечо Акивили той частью головы, что у него была (а там, дай Эон, на нижнюю челюсть наберётся). Тела соприкоснулись и резко упали на дно пузыря. Как от взрыва на стенки пространства посыпались капли – частицы эонов. Они стекали, собирались на дне, возвращались на своё место и снова погружались в друг друга, сливаясь в единую живую массу. Аха даже в таком «агрегатном» состоянии умудрялся обволакивать Акивили, прилипать к каплям его тела, оставался на них как можно дольше, где-то мелкими зубами хватаясь, где-то пытаясь обнимать собой. Пусть говорить они и не могли – ни времени, ни энергии на это тратить не хотелось, Акивили продолжал слышать голос Ахи, повторяющий его имя, заливно смеющимся, говорящий о тех чувствах, которые доступны только им двоим. Ни один человек не сможет даже на мгновение слиться физически и ментально с другим, ни один Эон и думать про это не станет, ведь они тупо скованные идиоты. Быть может, если бы не глупые правила Вселенной, они бы давно разделили одно тело и разум. Слились бы под резонансом путей в один сверх организм, наслаждались бы друг другом всё отведённое им время (а отведена была бы целая вечность) и просто были бы счастливы, бороздя просторы галактик. Но нигде в мире никогда не увидят записи о сочетании двух Эонов, сколь близки они ни были. Мировой порядок не позволит. Но, что страшнее – Акивили не согласится. Пузырь покрывается мелкими трещинами. Как стеклянный звенит, но лопается как мыльный – быстро и безвозвратно. Конечно, они вернут свои прежние облики. Полюбуются рассветным солнцем, сидя к друг другу настолько близко, насколько могут люди. До последнего будут держать руки в замке по дороге к экспрессу. А вернувшись с улыбками им придётся оправдываться за ночные «гуляния». И примут дни привычный им черед. И безымянные со спокойствием вздохнут. И будут приключения, прощания и праздники. Но Мимир не улыбнётся, как раньше.***
Радость без локомотивных тормозов
«Видимо Акивили не такой уж и особенный». В голове офисного клерка что-то громко щелкает. С таким же звуком перегорает и лопается лампа накаливания. Звяк!