наказание

      Никогда Чана не посещала мысль, что он может быть чьей-то вещью. Отец учил отстаивать свои границы и уважать чужие, а мама растила его в любви и заботе, наделяя всеми человеческими качествами, которые и сделали из него прекрасного друга и лидера.       Но сейчас все зримые границы стёрты, принципы разобраны по кусочкам и мозг, раньше бы сопротивлявшийся подобному положению, сейчас только и вопит о том, чтобы никто из них не останавливался. Из них, из его парней, которые практически не жалеют сил и энтузиазма, чтобы наказать Чана как следует.       Откровенно говоря, он вёл себя неподобающе, болтаясь тут и там с совсем новоиспеченными айдолами. Никто из мемберов в подробности их связей не вдавался, но Чан и не отнекивался, будто нарочно подставляясь под упреки, которые не были ничем больше, чем жаркой игрой, порывом, который обуздать то и не хотелось, ибо ясные взгляды и однозначные жесты, намерения и громкие слова его мальчиков ценнее, чем его гребанная честь.       Именно поэтому Чан бескомпромиссно-грубо прижат щекой и грудью к деревянному полу, под лопатками жется от настойчиво давящих пальцев, а голова своевольно идёт кругом из-за отчетливого скрипа под ним и оглушительного стука его разогнанного кровью и похотью сердца. Его отшлепанная задница поднята вверх, бедра неумолимо дрожат и капризный зуд из-за впившихся в дерево коленей колкой волной гуляет по всему трясущемуся телу. У него нет ни сил, ни возможности сдвинуться с места, только покорно подставляться под короткие быстрые толчки, раз за разом отличающиеся давлением и глубиной, в зависимости от того, чей член в нем находится.       У него ощутимо болят руки, за которые его тянули назад минутами ранее, выкручивая их локтями вверх так, чтобы оторвать расцарапанную грудь от пола, пока хлюпающий смазкой член, кажется принадлежащий Джисону, вдалбливался в него без передышки. Но руки однозначно не самое очаровательное во всем обширном болезненном спектре, лишь неизбежная данность, от которой у Чана слабой краской заливает итак сожженные пожаром уши.       Без преувеличений, ему нравится боль.       Нравится дразнить, вынуждать и провоцировать, распаляя сокрытых в глубине души волков, прячущихся под овечьими шкурками его дорогих мемберов. Нравится, что они могут слить на него всю злость, полосами расчерченную на изваянной мышцами спине, отпустить все неозвученные обиды звучными ударами по бедрам и болтающемуся члену или без стыда показать всю страсть через кипящие на языке гадости, а чуть позднее одарить его самой удивительной заботой и лаской, которые всегда последней каплей вызывают у Чана бесконтрольные слезы.       В этот раз они мало готовились, поэтому Чан всего лишь лежит на полу гостиной, точно замена журнальному столику, и принимает в себя столько накопленного и неозвученного, сколько это возможно.       Весь его контроль ограничивается попытками держать сознание в условной ясности, а тело преподнести так, чтобы его парни остались довольны. Поэтому на нем нет ничего, кроме красного бренчащего ошейника, подцепленного поводком, и пары разорванных прозрачных чулок. Тонкие лодыжки в них контрастируют с широкой обнаженной спиной, согнутой в пояснице, от чего капли пота, смешанные со свежей спермой, огибают и выделяют каждую напряженную мышцу, каждую природную вмятинку и искусственно оставленный след.       Он выглядит непристойно грязным, с глупым затраханным лицом, покрасневшими глазами и искусанными губами, под стать использованной шлюхе, коей он и является в этой сомнительной игре.       А игра, между прочим, ещё даже не начиналась.       Чан знает, что его ждет, но все равно нервно сглатывает, когда чувствует, как вязкая горячая сперма внушительными порциями вытекает из него и неприятно скользит по мошонке, очередной отпечаток ладони непримиримо пульсирует поверх незаживших старых, а холодный воздух от только что открывшейся двери вызывает тучу раздражающих нервы мурашек.       Кто-то подходит к нему совсем беззвучно, присаживаясь рядом на корточки, и Чан смутным образом цепляет новый приторный запах, предполагая, что это одеколон Чанбина. И он не ошибается, ибо чужая широкая пясть закономерно путается в его взъерошенных волосах, до боли стискивая их у хрупких корней, что заставляет лидера поежиться от раскаленного до предела жжения — так заявляет о себе только Со.       Однако Чан молодец, отзывается звучным стоном, граничащим со скулежом, и возможно, если бы здесь был Сынмин, он бы назвал его хорошеньким песиком за то, что он уже так легко может угадывать мемберов по запаху и встречать их как следует.       Но Чанбин таким наградить не может, поэтому только его тихий смешок грубо разрезает тишину прежде, чем лидер оказывается полностью вдавленным в скрипучие деревяшки. Все его тело содрогается, когда нетронутый член оказывается зажатым между напряженным животом и холодной поверхностью, а голова скоропостижно приподнята вверх за надобностью увидеть Чанбина сквозь мутное марево и тонну незыблемых звездочек перед глазами.       К сожалению, он видит лишь его крепкие бедра, спрятанные под кожей и натянутую на кулак цепь, все еще привязанную к натертой шее.       — Сони скоро вернётся. Кажется, он слегка переборщил с количеством оргазмов, — смеется Чанбин и точно внимая молчаливой просьбе тянет Чана за волосы вверх, поднимая болванчиком свисающую голову на один уровень со своим взглядом. Лицо перед ним загляденье, почти ни следа от вменяемости, только слепая покорность блестит в жаждущих глазах, безотчетно сведенных к переносице, и блядски привлекательно кровят губы, распухшие от укусов. Видимо, Чан на седьмом небе, и Чанбина это непременно радует. — Для тебя это было хорошей разминкой, верно? Хотя-я, ты уже выглядишь достаточно глупым, Чанни… может мы остановимся на этом?       Беспокойно звенящая цепь из-за отрицательно мотающего головой лидера вызывает лишь радушную ухмылку и желание похвалить за стойкость, но Чан этого не заслужил, как бы сильно он не пытался доказать обратное, мило дуя губы и щекой подлизываясь к чистому носку ботинка.       — Правильно, мы же ещё не поиграли с ребятами, нельзя пока останавливаться, — Чанбин силой заставляет Чана целиком оторваться от пола и упереться на и так мозолистые ладони. Из-за пота он чуть не соскальзывает, но младший вовремя подхватывает его подмышками, не давая полоснуть огрубевшими локтями по полу. — Тихо-тихо, я же сказал, нельзя останавливаться.       Пресекая желание поблагодарить за помощь, Чан покорно вскидывает голову, обнажая покрасневшую от ошейника шею, и беспомощно скулит. Его руки непримиримо дрожат, вбитые в пол колени намереваются еще больше разъехаться в стороны, но его самоотдача в бесконечном желании угодить заставляет его держать равновесие сквозь тремор и забитые ноги.       Он безумно старается.       — Я помогу тебе скрасить ожидание Минхо и младшеньких, хён.       Чанбин видит, как измотанно, но покорно Чан кивает, разрешая своей тяжелой голове болванчиком раскачиваться в воздухе. И, возможно, с каждым резким вздохом, каждым неопределённым стоном и каждой пролитой слезой, Чанбину становится немного жаль его, но ведь лидер сам этого захотел, поэтому младшему остаётся лишь принимать правила игры.       Только… перед этим он ласково пускает пальцы в вихри кудрей в надежде, что вся накалившаяся страсть хотя бы на секунду обретет оттенок нежности прежде чем Чанбин отберет ее у Чана по-крайней мере до конца этого дня.       И Чан непременно ловит мимолетную смену настроений, забито вглядываясь в лицо младшего своими очаровательно заплывшими глазами. У него немного сердце ухает в горле, потому что в померкший в похоти мозг вдруг вклинивается иной сценарий, не тот, что привычен для подобных игр, но все быстро приходит в норму, когда нежная хватка Чанбина в его волосах внезапно крепнет и заставляет кожу головы гореть от терпимой боли.       — Если честно, я даже и не знаю, что мне сделать с тобой в первую очередь… — младший цокает, лицо его сквозит неопределенностью, но черствой уверенностью, что он эту неопределенность разрешит, как только поставит Чана на колени целиком, и посмотрит в его чертово умоляющее лицо. Что он и делает, в один присест заставляя лидера усесться задницей на пятки и слегка выгнуться спиной по направлению к полу, а взгляд устремить практически к потолку. Смена положений заставляет еле подсохшую сперму стекать прямиком по влажным бедрам, рискуя запачкать и без того замызганные алыми пятнами ноги. — У меня не так уж и много времени, чтобы развлечься с тобой. Что предлагаешь?       У Чана дыхание такое трепетное, так тяжело поднимающее и опускающее грудную клетку, что воздуха в легких критически мало для осознанного ответа, однако он открывает рот в немой мольбе, ведя кончиком языка по зубам, и невзначай опускает взгляд на ширинку чанбиновых джинс.       — Пф, нет-нет, сейчас не получишь, — язвительный смешок от Чанбина заставляет Чана опешить и однозначно осознанно надуть губы, словно у него отобрали самое главное удовольствие в жизни — сиюминутно взять чужой член в рот. — Это на основное блюдо, глупый, не смей даже обижаться на это.       Тяжело вздыхая, Чанбин понимает, что скорее всего ему придется импровизировать, дабы не вымотать Чана перед главным действом, но определенно преподать ему личный урок.       — Поднимись на ноги, хён, — строго вопрошает он, подмечая насколько препятственно будет Чану выполнить эту просьбу из-за неумолимо дрожащих коленей. Но на молчаливую радость Чанбина лидер все же рискует, медленно переваливаясь на ладони и отталкиваясь ими от пола, а после слегка неуверенно раскачиваясь на сведенных к друг дружке ногах. Порванные чулки, сползшие до середины икр, смотрятся до смешного нелепо, но это нивелируется самим Чаном — слишком красивым для любого вида глупости. — Теперь подойди к стене и повернись к ней лицом.       И слишком послушным для каждой из просьб.       Он делает это беспрекословно, не обращая внимания на дискомфорт от снующего по телу холода, усиливающегося из-за подсохшего семени, и не смущаясь своего положения — он точно знает, что все его тело в грубых отметинах, своего рода символах принадлежности, и одна из них красуется прямо между лопатками, разливаясь пятнами синего и красного, словно напоминание о том, что он провинившаяся и заслужившая этого шлюха. Чанбин это однозначно видит… самый лояльный и терпимый к выходкам парень видит, как лидера заклеймили и выпотрошили, но Чана это не заставляет прятаться и умолять.       Он хочет, чтобы Чанбин смотрел на него также.       Хочет, будучи самовольно прижатый к стене и выставленный напоказ перед тем, кто всем грубостям предпочитает нежность. Хочет, чтобы Чанбин отбросил приевшиеся принципы и сравнял его с этой гребанной стеной.       — Ты можешь попросить меня о чем-нибудь, и, если в конце концов будешь хорошим мальчиком, я выполню это после того, как мы поиграем, — Со шепчет в загривок, прижимаясь сзади, терзает искушением и тянет зажатые в кулак запястья Чана к стене, заставляя его лопатки вновь сомкнуться вместе. Он буквально вытянут по периметру, горячей щекой растирает бетон и скулит, скулит, скулит, ибо не может справиться с мучительными секундами бездействия со стороны младшего. Ему нужно больше и прямо сейчас.       Только сухие пальцы спустя мгновения прерывают его скулеж — Чанбину достаточно двух, щедро увлажненных чановой слюной, чтобы наконец приступить к своему плану. Обе фаланги скользят в его заднице чертовски легко, и младший этому не дивится, только неслышно причитает, что Чан такой раскрытый не от его крупных пальцев… а жаль. Всегда приятнее самому разогреть и разработать, принять старшего приятной узостью, а отпустить податливой дыркой для члена. Чан ведь всегда хотел быть его чехлом.       До сих пор хочет, поэтому с каждым размеренным толчком пальцев, не выходящим за рамки привычного, с каждым мягким поцелуем под лопатками, и каждым словом, сладостью порхающим над ухом, Чана калит все больше и больше — разрывает от попеременной тяги поддаться нестыкующемуся акту щедрости и его основной задачи быть тем, чьи желания сегодня вечером безотказно аннулируются.       Он все-таки вещь. Ему нельзя просить о награде.       — Ну же, как будто ты не мечтаешь о том, чтобы я поскорее заменил пальцы на свой член, Чан, — Чанбин стоически держится, чтобы не вспылить, хоть и чувствует, как сильно его кулак сжимает и притирает друг к другу тонкие сухожилия чужих запястий. Только темп второй руки он не сдерживает, трахает медленно, но с каждым произнесенным словом все сильнее врезается в дрожащее нутро, позволяя своим пальцам полностью скрыться в его хлюпающей от слюней и спермы заднице. Еще немного, и он трахает не вынимая, с хищным удовольствием надавливая на бугристые стенки, буквально заставляет Чана на каждый толчок жаться своим членом к холодной стене. — Я знаю тебя, как облупленного, но не могу принять за тебя решение. Отвечай.       Приказной тон слегка подталкивает шестеренки к движению, и Чан все-таки отвечает, позволяя грязным словам желания соскочить с языка:       — Хочу… хочу, чтобы ты трахнул меня в рот раньше всех, — именно то, что Чанбин и предполагал, наивно лишая себя удовольствия услышать чаново наваждение по его инициативе. Но этого все равно достаточно, чтобы с довольной улыбкой прижаться к лидеру и вытянуть из него еще парочку сносных стонов из-за пальцев, чересчур легко скользящих по простате.       Тем не менее, кончить ему Чанбин не дает, опускает натертые руки, которые в том же положении и остаются, и сжимает его влажный член у основания, трахая до тех пор, пока горло Чана не начинает саднить от гулких звуков, теряющихся в толще стены.       — Ты же знаешь, что нам обоим за это прилетит? — Чанбин знает, осознает это остатками не поплывшего мозга, но не может сопротивляться желанию быть первым, кто вступит во всеобщую игру. До прихода парней считанные минуты и это только сильнее подогревает его желание поставить лидера на колени. — Если они увидят, что я использую твой рот раньше положенного, именно на тебе оторвутся по полной. Ты уверен в своей просьбе?       Чан снова повторяет то, что Со хотел услышать. Этого достаточно, чтобы отлепить лидера от этой чертовой стены и пригвоздить коленями к полу. Снова эта поза. Замечательное зрелище, к которому Чанбин с самого начала был неравнодушен. Освобождая свой налитый кровью член, он мысленно стонет от того, что растерял все свои навыки армейской выдержки.       И какой же он романтик после этого?       Не разрывая зрительного контакта, Чан призывно приоткрывает рот и ведет губами по головке, плавно скользящей внутрь. Когда член скрывается в глубине рта, Чанбин завороженно толкается глубже, сталкиваясь с задней стенкой горла, на что Чан дергается и резко выдыхает, поднимая взволнованный взгляд.       — Расслабь горло, — младший шепчет, но хочет заскулить — с растянутым до предела ртом, глотающим его член, Крис выглядит неожиданно хорошо. Не то чтобы у них не было такого опыта, но у Чана не часто такой заплывший взгляд и настолько огромное желание принять в себя чужую плоть.       Сейчас он похож на требующего лакомство бесхозного пса.       — Блять, еще чуть-чуть… — Чанбин медленно проталкивает еще немного в недоступное для его размеров горло и дожидается, когда слюна начнет стекать из уголков чанового рта по подбородку, а из умоляющих глаз просочатся первые слезы, чтобы сделать его таким разбитым.       Только когда Чан закашливается и на дюйм отклоняется назад, Чанбин приходит в себя.       Дыхание у старшего спертое, взгляд остекленевший и немного строгий, когда направлен на донсэна, а щеки почти малиновые, горячие, испещренные мокрыми дорожками слез и следом от намертво отпечатанного смущения.       — Нет-нет, не сбегай, — Чанбин проворно улыбается и слегка наклоняется, чтобы взять Чана за растрепанные кудри и почти фантомным движением вернуть его голову на место. — Давай, еще капельку, детка.       Стойко принимая напор Чан тихо хнычет и прогибается в спине, заставляя себя расслабиться, смаргивает норовящую влагу и мерно дышит через нос, разрешая Чанбину загнать свой член предельно глубоко, до изгибающегося входа в глотку, и задержаться там на мгновение, чтобы нащупать плоть под нервно шевелящимся кадыком и слоем натертой ремнем гладкой кожи.       — Как долго ты сможешь продержать мой член в своей узкой разъебанной глотке, Чан-а? — младший завороженно растирает место, где выпирает самая толстая часть его члена, а после разводит длинные пальцы в стороны в попытке прикинуть, где конкретно задержалась головка.       Он мог бы надавить на горло и нащупать ее, тем самым заставить Чана задыхаться от удушья и смущаться рвотных позывов, но он не последний, кто будет использовать горло подобным образом, и было бы грешно заканчивать все веселье, которое совсем не успело начаться. Поэтому, пока Чан тщетно пытается сглотнуть слюну, скопившуюся в заполненном рту, Чанбин слабо вздыхает и мысленно отмечает конечное место, — под верхним кольцом Венеры, там, где заостряется кадык и натягивается цепь поводка — а после стаскивает старшего со своего члена. Всего на минутку.       — Заставь меня кончить своим горлом, Чан, — сипит младший куда-то в сторону, оглаживая все еще твердый член, болтающийся возле слюнявой щеки Чана. Маленькая ниточка вязкого предэякулята стекает к вискам и неприятно холодит кожу, заставляя лидера слабо поморщиться. — Черт, когда я буду кончать, хочу увидеть, как твой кадык проталкивает мою сперму вниз, так что тебе придется задрать голову, детка.       Тот снисходительно дает ему еще секунду, чтобы Чан смог отдышаться. Прижимая большой палец к его нижней губе, Чанбин оттягивает ее, и лидер раскрывает рот, услужливо держит открытым, пока его грубо трахают и используют. Кроме звонкого гула в ушах вперемешку со своим дыханием он слышит тихие голоса поодаль, почти неразличимые, но будоражащие внутренности — они определенно приближаются.       Чанбин слышит их тоже, поэтому пальцами зажимает нос Чана, перекрывая возможность дышать, и начинает двигать бедрами, трахая его рот и наблюдая с садистским удовольствием, как из уголков глаз лидера набегают слезы, как он задыхается и его остекленевшие от возбуждения глаза закатываются. Младший чувствует, как раз за разом головка члена касается задней стенки горла Чана чуть дальше той мысленной отметки.       — Так хорошо справляешься, — хвалит Со, разжимая пальцы, Чан выпускает изо рта член и кашляет, в поддержке хватаясь руками за колени младшего. Задушенный стон лидера сменяется тяжелыми вздохами, опаляющими душную комнату. — Давай, последний рывок, покажи им, как сильно ты хочешь наказания за свои желания.       В затемненном сознании Чана мелькают образы его парней — в меру возбужденные, в меру нетерпеливые, в большей степени разочарованные тем, что Чан не смог дотерпеть до назначенного часа. Поэтому на губах его задерживается неясная мольба, но в легких не хватает воздуха, и он лишь глупо моргает сквозь пелену слез и вперяется взглядом в Чанбина, не смея проронить ни слова.       Его уши стыдливо горят, когда он своевольно ложится на спину, задирает голову вверх и вновь открывает рот. Плывущий в пелене потолок перед ним быстро перекрывает вид раскачивающегося члена и почти темного силуэта Чанбина, а точнее его чертовых мощных бедер и грудных мышц.       — Не пользуйся руками, Чан, — велит Со, поднося свою тугую эрекцию к пухлым губам Чана, и резко, безмерно жестко толкается в растраханный рот лидера. Затылок Чана закономерно бьется об пол, а ноги сжимаются вместе от этой непривычной позы, но он, послушно сглатывая раз за разом, отсасывает, пытаясь привыкнуть к ритму, что задает сам Чанбин. В этой же позе он чувствует, как яйца младшего ударяются об его нос, не давая ему нормально вздохнуть, а когда он и вовсе задерживается в его глотке, мошонкой прижимаясь к лицу, Чану ничего не остается, только как молиться о том, чтобы не задохнуться. Все его тело взвинчено, мышцы живота дергаются каждый раз, когда его рот заполнен до краев, а собственная вязкая сперма давно покрывает лобок и лунку пупка. Это чертовски плохо и чертовски хорошо одновременно, безнадежно горячо, что хочется плакать.       И Чан плачет, теряя связь с реальностью, но продолжает, силясь принять всё, что ему дают.       — Эй, Чан-а, ты слышишь? Мне плевать, если ты подавишься, плевать, если начнёшься захлебываться слюнями или из твоего чудесного носика потечёт ручьем, ты будешь держать его член столько, сколько я скажу, хорошо? — внезапно появившийся голос Минхо разбавляет его мысли, заставляя Чана дернуться от неожиданности, а после коротко застонать, неловко покачивая тяжелой головой в знак немого согласия. Он чувствует, как из уголков его рта начинает течь предэякулят смешанный с огромным количеством слюны, и из-за задранной головы, все это месиво размазывается по его румяному личику. — Умница, тогда держи.       Минхо дает ему тридцать секунд.       И каждая из этих секунд чертовски долгая. Пробивающийся кашель заставляет слюни пузыриться вокруг члена и рта, пачкая губы и нос, задевая даже глаза и заставляя ресницы слипаться. Ему нужно за что-то зацепиться, но дозволено только скрестись ногтями об пол и чувствовать неудержимую дрожь вдоль позвоночника.       — Разрешаю закрыть глаза, Чанни, а то долго придётся промывать их, если Чанбин промахнется… блять, а если он проведет головкой по твоим векам? Или уткнется в твой славный нос и размажет по переносице все, что ты почему-то не проглотил, непослушный щенок?       Чан скоро взорвется. Каждый риторический вопрос, озвученный Минхо, разрывает его на части. Он готов. Готов все это воплотить в реальность. Ворох голосов младших парней вокруг него заставляют время застыть на месте. Они шепчутся о нем. О том, как он держит член Чанбина, будто является его собственным чехлом, как сопит забитым носом и моргает покрасневшими глазами, как послушная сучка принимает свою участь без единого возражения.       — Ты так хорош, — говорит Хо, глядя в это немыслимо грязное лицо, еле-еле замечая румянец на его щеках и трепещущие измазанные ресницы. У Чана слезятся глаза от попытки взять еще глубже… он словно бы разъебан в хлам. — Так хорош для нас, Чанни, — это срывается неосознанно, но все так же благоговейно.       Старший чувствует себя выпотрошенным из-за того взгляда, который Минхо бросает на него, и стонет от похвалы, глотая член, давится и хрипит, но не останавливается на достигнутом и продолжает эту изысканную пытку. Чанбин зажимает его голову между своих бедер, давит ладонью на макушку, отрывая от пола, и через пару долгих мгновений кончает глубоко в глотку, долго и много, не давая Чану в полной мере проглотить все, что есть.       Теперь и сперма пузыристой пеной красуется на его лице.       — Блять, может мне принести блюдце для него, чтобы из его непослушного ротика не капало на пол? — довольный голос Джисона отдается эхом, но проникает под кожу колючей фантомной дрожью. Кто-то из макне соглашается с ним, но Чан не понимает кто, он затраханный и грязный лежит на полу, ожидая продолжения.       Слегка улыбающийся Чанбин подает ему бумажное полотенце, помогая стереть с лица всю эту мешанину. Его полностью выжатый и сочувствующий взгляд вперемешку с неуемным голодом дает Чану понять, что это только начало его наказания.       Он точно не выйдет отсюда живым.