Тишина

В тишине ночи каждое лёгкое движение в комнате, освещённой лишь свечами, казалось безумно громким. Ни один шорох не ускользал от чуткого татарского слуха, ни одно движение тканей, легко качаемых ветром, ни один крик совы за окном. Но сейчас это было не важно, из всего шума выделялось лишь тихое чуть встревоженное дыхание, единственное, что было и правда важно в этот момент, единственное, что занимало ханские мысли. Айнур был готов поклясться, что слышал сейчас всё, слышал как движется пламя свечи от лёгкого ветерка, слышал лёгкое трепетное волнение в чужом дыхании, слышал как выдыхаемый воздух бьётся о ткань его халата... Все чувства сейчас были обострены, но особенно слух, в тишине комнаты можно было услышать куда больше, чем увидеть. Лёгкие изменения в звуках вокруг было легко уловить, он мог без раздумий сказать в какой момент плеча его халата стал касаться тёплый выдыхаемый воздух, когда плеча коснулись кончиком носа, это было сложно почувствовать через ткань, но легко было услышать. Всё сейчас в его власти, вся комната, каждое движение, даже звук, всё случается лишь его волей. – Мой хан... – томный голос нарушил покой, царивший в комнате, почти сразу вновь вписавшись в этот покой и став его частью, – прошу, позвольте... Лёгкий кивок и лишь после этого с его плечей бережно приспускают халат, с предельной нежностью, а через секунды плечей касаются ели заметно дрожащие губы, ласково и трепетно, как главное сокровище в этом дворце. Лишь с его позволения каждое прикосновение, лишь его волей всё происходит именно так. Весь этот вечер подчинён ему, но и не только вечер, всё в этой комнате принадлежит Айнуру, и его Дмитрий тоже. Он просил сейчас о праве лишь только коснуться его, он знает, что называет его своим ханом лишь из-за негласного позволения. Каждое его действие, каждое движение, каждый вдох, у всего этого лишь один хозяин. Всё здесь принадлежит лишь Айнуру, каждое движение, каждый звук, он один здесь хозяин, властный и гордый, единоличный правитель, как всегда этого и хотел. Но всё же и ему не чужды милосердие и забота – иногда, далеко не со всеми, он мог быть учтив и ласков. Лёгкие трепетные поцелуи тихим ветром ложились на его плечи и шею, почти не слышное тёплое взволнованные дыхание казалось безумно громким и немного обжигающим, это не могло не заставить кожу покрыться лёгкими мурашками от наслаждения.... Разве, не будь он милостлив, этот вечер, трепетные мечты о котором тот рассказал ему утром, случился бы? Разве, не будь он заботлив, в комнате были бы зажжены свечи, лишь потому что тот хотел видеть каждое его движение в этот вечер? Разве, не будь он учтив, позволил бы сейчас прикасаться к себе как тот хочет, невзирая на свою уязвимость в этот момент? Разве, не будь он ласков, был бы так расслаблен сейчас, не скрывая телесных проявлений своих чувств, которые легко мог скрыть лишь чуть напрягшись? Хотя могло ли быть иначе? Сейчас, когда Айнур слышал каждый шорох и вдох, было как никогда прекрасно слышно трепетное волнение в чужом дыхании. Раньше он и не задумывался, что кто-то может настолько волноваться из-за чего-то столь невинного, что дыхание может так хорошо показать это волнение. Дмитрий, его Дмитрий, сейчас был заинтересован лишь в нём, в каждой малейшей реакции на самые трепетные невинные прикосновения, небывалая нежность, которой от него в обычной жизни трудно ожидать, которой от него не мог бы получить кто-то иной. Лишь на него одного тот смотрел с обожанием и нежностью, лишь его иногда будто боялся коснуться, лишь только его позволения даже на самые невинные вещи готов был ждать сколько угодно. Ему даже нравилось ждать этого, томно смотря татарину в глаза, ждать разрешения, которое знает что получит, которое на самом деле у него уже давно есть, но которого он слушает и ждёт каждый раз. "Как я могу тебе не подчиниться..." – каждый раз тихо срывается с его губ, когда тот послушно смотрит на Айнура обожающим взглядом. Вечно влюблённый, вечно покорный, идеальный, самый лучший, самый достойный, его. Настолько бесконечно влюблённый, насколько татарин не думает, что может сам хоть кого-то любить, настолько, насколько он может не любит даже себя. Настолько покорно преданный, что, казалось, Айнур мог бы, если бы того хотел, сейчас сломать его, а тот был бы и не против, а на вопрос "почему?" лишь тихо сказал бы "такова твоя воля". Но Айнур не смог бы его сломать, не может, не хочет, кого угодно, но не его, использовать – возможно, но никогда не сломать, и никому другому не позволил бы. Его Дмитрий, его Нижегородье, будет спокоен и защищён столько, сколько тот сможет его защитить. Такова суть власти, хан должен хранить то, что ему принадлежит, то, что дорого его душе. Тихий шорох простыни, тихий выдох, тихое прикосновение к шее. Всё подчинено ему одному, лишь его собственная лёгкая дрожь была подарком его Дмитрию, то, что тот хотел, лёгкое наслаждение, проявленное в форме, которую тот мог видеть. Он мог просить что-то для себя, Айнур бы вероятно не отказал, но всё же тот молил о чём-то столь невинном, просто видеть, что ему хорошо, бесконечная любовь, ласковая и не ищущая ничего взамен. Ещё утром Айнур был уверен, что тот просто завуалировал свою просьбу и хотел чего-то иного. Тогда он ещё был удивлен, что тот не сказал прямо, но решил позволить из интереса, но похоже это и правда было всё, чего тот хотел – касаться его, дышать им, таять от этого момента. Казалось, что его сводит с ума даже запах, запах, который казался многим неприятным, золото, кровь, костёр, не самое приятное сочитание, которое для Дмитрия казалось сладким и "нежным", как он выразился однажды. Легко пригладив его чуть растрепавшиеся волосы, татарин ласково улыбнулся, далеко не так, как улыбался обычно, не ханской улыбкой хищника, мягкой и абсолютно иной улыбкой, которой улыбается редко, лишь избранным. Чуть вздрогнувший от внезапного прикосновения Нижегородье сразу поднял взгляд и чуточку покраснел, осознав, что тот уже смотрел на него. – Прошу простить... – немного смущённо прошептал он, чуть отводя взгляд, – увлёкся... – Ничего, – с лёгкой усмешкой в ответ раздался голос Айнура, довольно аккуратно повернувшего его голову и бережно потянувшего к себе за подбородок. Вся власть лишь его, и всё в комнате в его власти, он один единовластный правитель всего здесь, каждый вдох, каждый взгляд, всё пренадлежит ему, и его Дмитрий тоже. Смущённый такой мелочью, взволнованный лишь возможностью прикоснуться, даже спустя столько времени, безмерно преданный, безмерно влюблённый, его. В тишине комнаты, тёмной, с погасшими свечами, освещённой лишь светом Луны, каждое лёгкое движение, шорох, прикосновение казалось безумно громким. Ни одно движение не могло ускользнуть от его чуткого слуха, но это всё было не важно, весь шум мешался в одно целое, даже дыхание совсем слабо выбивалось из общей шумной тишины, единственным, что выделялось по-настоящему, было взволнованное биение чужого сердца, тающего от нежной страсти поцелуя.