Хитрый лис и горячий волк.

Сильные руки сжимают талию, грубо припечатывая к стене. Чонин ударяется спиной и коротко мычит в истерзанные долгими поцелуями губы. Одна рука тянется к шее и несколько раз цепляет пальцами позвякивающий ошейник, играя. У уха раздаётся сухая усмешка и мягкий бархатистый голос тихо шепчет: — Нинн-и, неужели ты думал, что это сойдёт тебе с рук? — Хотел верить, хён. — Отвечает он тем же шёпотом. — Мне так жаль, прости. В лисьих глазах нет ни капли стеснения, ни капли смущения или сожаления, чтобы можно было бы хоть на йоту поверить его словам. Мягкая ладонь скользит по груди и, юркнув к ремню, длинные пальцы накрывают твёрдый орган лидера. — Чанн-и, ты же простишь меня? — Ярко улыбается, щуря глаза, пока пальцы становятся всё смелее и настойчивее в своих прикосновениях, переходя к лёгкому массажу. Чан на секунду откидывает голову, будто на тёмном потолке пытается найти образ бога, чтобы хоть он помог ему прекратить эти игры младшего, но с глухим стоном толкается в чужую руку, грубо хватая звенящий ошейник. Чонин на секунду пугается, но это всего на секунду, а потом, улыбаясь во все тридцать два, отводит языком ровный ряд белоснежных зубов и показушно громко стонет, добиваясь того, чтобы обтянутая перчаткой ладонь переместилась на губы, затыкая слишком громкие звуки. Продолжая сольное выступление, Чонин мычит в ладонь и закатывает глаза. В полумраке этой то-ли кладовки, то-ли чьей-то гримёрки, Чан, возвышаясь над ним, выглядит устрашающе, как древний бог. Только Чан, если бы таковым и являлся, был бы богом секса, определённо. — Что ты творишь? Хочешь, чтобы нас услышали? — Шипит лидер и, склонившись к манящей шее, коротко целует. Чонин отрывается от массажа чужого достоинства и кладёт обе руки на талию. Забирается пальцами под рваный топ, очерчивает кубики влажного пресса и тяжело дышит через нос, так, как если бы Чан уже давно действовал. Так, как Чан любит. — Веди себя тихо. — Бросает он и на секунду отворачивается. Щелкает замочек двери, затем выключатель. Чонин секундно жмурится от яркого света и, привыкнув, запрыгивает на столик гримёра, сбросив с грохотом мешающую косметику. — Ты точно хочешь, чтобы нас услышали. — Заключает Чан и усмехается, смотря на рассыпанную палетку теней, укатившуюся под стол тушь и прочее, за что им прилетит чуть позже. Или не прилетит. Чонин расставляет бёдра и выгибается, призывая одним своим видом, и Чан сдается, набрасывается на него голодным волком, впечатывая в стол, в кристально чистое зеркало за его спиной. Тихо звякает пряжка ремня, шуршит одежда и падает на пол бесполезной кучкой ткани. Чонин тихо выдыхая, смотрит на то, как искрятся глаза его лидера, оценивая открывающиеся виды. Его руки гладят молочную кожу бёдер, щекоча кончиками пальцев. Чонин, сидящий абсолют голым на этом блядском столике — лучшее, что могло произойти за сегодня. Но Чан ошибся. Лисьи глаза хитро блестят и Чонин, соскользнув со стола, разворачивается к нему спиной и грудью ложится на стол, демонстрируя плавный изгиб спины и блестящий камень анальной пробки, переливающийся от тёмно-синего к голубому. Ладони старшего ложатся на ягодицы, раздвигают упругие половинки, оттягивая в стороны. Чонин сжимается и крутит задом, продолжая дразнить, но, почувствовав, как медленно выходит и входит игрушка, кусает губу, едва слышно застонав. — Хочешь сказать, что ты с этим с самого начала выступления? — Спрашивает спокойно Чан, продолжая играть со своим лисёнком. — Немного раньше. Я вставил её утром. — Отвечает так же спокойно Чонин, цепляя в отражении горящий взгляд. Чан очень доволен своим лисёнком. — В следущий раз я хочу, чтобы она была с хвостиком. Сможешь? — Улыбается румяным щекам и, наконец, откладывает игрушку в сторону, заменяя её пальцами. — Нинн-и постарался. Тут смазки на троих хватит. Уже представляю, как ты в себя её вливал... Чонин часто кивает и расставляет ноги пошире, соглашаясь со всем, что ему там говорят, хотя, если признаться, ему сейчас всё равно. Он слишком долго не чувствовал сильной хватки на талии и в волосах, чтобы сейчас обращать внимание на какие-то слова. Следом за пальцами с громким чавкающим звуком внутрь погружается горячий и твёрдый член, от чего младший — уже совсем не на показ — закатывает глаза и упирается лбом в запотевшую от частого дыхания поверхность зеркала. Чан прерывисто выдыхает и, медленно двигаясь, смотрит на то, как от чужой кожи ягодиц тянутся к его низу живота тонкие ниточки смазки. Чонин очень горячий и очень мокрый. Лидер сжимает и оттягивает розоватые ягодицы, наблюдая за тем, как медленно в узкую дырочку погружается член. Чонин на каждое движение отзывается глухим полустоном и цепляется пальцами за зеркало, оставляя мутные полосы, кривоватыми дорожками следующие за пальцами. Влажные шлепки разносятся по маленькой комнатке, сливаясь со стонами, что становятся с каждым толчком всё громче. Чан наклоняется, касаясь животом чужой поясницы и зубами цепляет чужую серёжку. От тихого стука зубов о металл Чонин покрывается колючими мурашками, выгибая поясницу под ускоренные толчки. Тяжёлое прерывистое дыхание младшего отражается на зеркале матовым пятном. Руки Чана сжимают талию, заставляя в голос застонать, рассматривая их отражение в зеркале. Чан вновь выпрямляется и, схватив за волосы, рывками вбивается в податливое тело, лениво распластавшееся по столу. Чонин, против воли откинув голову, кусает губы, с диким блеском в глазах смотря на лидера, который очень занят наблюдением за своим членом. — Фетишист. — Бросает с усмешкой Чонин и щурится, облизывая пересохшие губы. — Ты такой же фетишист, как и я. Иначе не стонал бы тут, как маленькая... — Молчи! Чонин густо краснеет и, звонко замычав, дёргает головой, но сильная хватка в волосах не позволяет ему снова лечь. В отражении сверкает дьявольская улыбка его лидера, а милые ямочки совсем не сочетаются с его образом и атмосферой, царящей в гримёрке. — Повернись. — Командует тот и Чонин послушно поворачивается к нему лицом. Его подхватывают под бёдрами и со звонками шлепком усаживают на стол, любуясь красными щеками. Чонин под внимательным взглядом бессовестно дрочит, ерзая на столе и сжимаясь вокруг пустоты. Чан долго смотрит на его движения руки, на дрожащие бёдра и закушенную губу, прежде чем грубо подтянуть к себе поближе и резким толчком заполнить его по основание. — Хитрый лисёнок... — Доносится хриплое у уха. Чонин выпускает из руки твёрдый член и тот ударяется о чужой живот с тихим влажным шлепком; Чан так глубоко, что, кажется, способен пронзить его насквозь. Старший хватается за мягкие бёдра и возобновляет быстрые движения тазом, вбивая парня в холодное зеркало. Чонин звонко стонет, продолжительно сжимая его в себе, и нетерпеливо ёрзает, чувствуя, как тянет внизу живота горячий узел. Такой же горячий, как его лидер. — Чан... Чанни-хён... — Звонко скулит младший, зажимая его бёдрами и откидывая голову. Лидер касается губами острого кадыка и аккуратно кусает под ним, рассыпая поцелуи по открывшейся шее. Движения его становятся быстрее, резче; пальцы до синих следов впиваются в тонкую кожу и он, дополняя протяжный громкий стон своим глухим, замирает глубоко внутри, кончая одновременно с ним. Чонин мелко дрожит, прижимая его к себе и чувствуя успокаивающие поглаживания на бёдрах, ягодицах и талии. Нежные поцелуи рассыпаются по шее, ключицам и груди; он снова сжимает в себе уже полутвёрдый член и, получив лёгкий укус, обессиленно улыбается. За дверью раздаются шаги, истеричный смех Хёнджина и крики стаффа, потерявшего двух участников. Чан с хитрой улыбочкой вставляет в него пробку и, наскоро натянув одежду, помогает одеться и ему. — Я сам сегодня её вытащу, когда мы останемся одни в моём номере. — Тихо шепчет лидер и, отвесив звонкий шлепок, первым покидает гримёрку, оставляя младшего с горящими щеками и сладким предвкушением.