Во плоти

Шрамы его — словно рельефно-точечный шрифт Брайля, в коем запечатлена не столько боль, сколько опыт. Тяжёлый опыт, такой, о каком предпочитают молчать, не поднимать, не затрагивать, лишь бы не запустить волну по паутине воспоминаний. Но он не боится прошлого, и уж тем более не боится боли. Он её обожает, пусть не принимать, но причинять. Это его любимая работа и хобби в едином лице, так с чего мастеру страшиться собственного ремесла? Ты хочешь коснуться, прочитать замысловатую тайнопись чужих увечий: глубоких и поверхностных; как застарелых, почти слившихся с поджарой от частого нахождения под нещадным солнцем кожей, так и новых, едва успевших покрыться струпьями; механических, химических, термических и множества иных. Ты хочешь прочесть их все. Но для скромного начала выбираешь прочитать хотя бы его имя. Ведь в имени его — его облик. В его облике — его имя. Ты окончательно поняла это тогда, когда заполучила книгу. Ты рисковала жизнью лишь затем, чтобы в одиночку пробраться в библиотеку, дабы отыскать там пыльный сборник древнегреческих мифов. Виновник не знал, никто не знал об этом опрометчивом поступке — на выцветшей обложке теперь красуется багровое пятно твоей крови. Благо бегаешь ты быстрее и проворнее, чем сражаешься. Тем же днём ты прячешься в закутке коридора вашей очередной временной базы и вычитываешь легенду, которая наводит тебя на одну лишь мысль: как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Потому что невозможно отрицать сходства Деймоса-Бога и его тёзки во смертной ипостаси. Словно сын богини любви и бога войны, он так же красив в своих точёных, острых чертах, которые невозможно спрятать ни под каким слоем шрамов — они лишь обрамляют его, словно багет картину; и так же бесстрашен и кровожаден в своём желании сеять страдания и смерть без веской на то причины, ведомый лишь самим фактом собственного превосходства, самой возможностью навредить. В отличие от Хэнка, который механически выполняет задачи, едва ли задумываясь о процессе, и Сэнфорда, которому, кажется, даже приходится превозмогать себя во общее благо, Деймос прекрасно понимает и принимает всё, что ему дано природой и даровано обстоятельствами нового мира. Он был рождён для хаоса, раздора и ужаса, их отпечатки красуются по всему его телу, обнимая его, временами словно тяжёлая броня, а порой как мягкое одеяло; клеймя его, словно одного из гонцов армагеддона. Его комфорт — в чужом дискомфорте, его упокоение — в чужом беспокойстве, его жизнь — в чужой смерти. Вздрагиваешь, едва не откидывая книгу в сторону, словно обжёгшись, когда на периферии всплывает до ужаса знакомый силуэт. В ноздри ударяет горький сигаретный дым — извечный спутник Деймоса, виновник его рыхлых голосовых связок и, соответственно, хрипотцы. Ты против сей пагубной привычки, но некоторым она уж больно идёт. — Что, малышня, сказки читаешь, — утверждает, не спрашивает, бесцеремонно усаживаясь рядом, разбавляя жаром своего даже сокрытого одеждой тела холод, исходящий от стен и пола. Вскидываешь голову к потолку и сдавленно выругиваешься, замечая красный огонёк камеры видеонаблюдения, припрятанной в углу. От него невозможно скрыться. Кажется, он даже в курсе... — И ради этого ты рисковала задницей? — выхватывает книгу прежде, чем ты успеваешь в неё покрепче вцепиться. Ненавидишь себя за то, что, то ли от самой ситуации, то ли от случайного соприкосновения чужой грубой кожи с нежной твоей, по загривку побежали мурашки, а по щекам, кажется, разлился румянец. Надеешься, что полумрак скроет твой позор. Едва ли. Ты очевидна в своей одержимости, словно пубертатный подросток. Пытаешься вдохнуть как можно тише, но у тебя получается даже громче, чем в худших твоих ожиданиях, потому что глотка сдавлена хомутом, словно ты вот-вот разревёшься. Лить слёзы тебе не о чем, но ладони всё равно немеют, а стучащее по перепонкам сердце предательски глушит чужую речь, из-за чего ты вынужденно переводишь мутный взгляд к собеседнику — в тщетной попытке понять, о чём лепечут его искусанные обветренные губы. Такое красивое, такое манящее в своей искалеченности любимое лицо, испещрённое чуть ли не бóльшим количеством шрамов, чем любая другая часть деймосова тела... ...наверное. Пусть немногие, но некоторые зоны всё же ещё не попадались тебе на глаза. Ты бы тоже метила в его миловидную морду, если бы хотела навредить — не столько физически, сколько морально. Но, кажется, каждая новая насечка лишь добавляет Деймосу шарма, и он прекрасно это осознаёт. Он не прячет рубцы, как Док, но и не игнорирует их наличие, как Хэнк или Сэнфорд, наоборот, временами акцентирует на них внимание какой-либо шуткой. — ...что, с оригиналом слабовато схожусь? — усмехается, наконец выдёргивая тебя из оцепенения, заставляя постыдно отвести взгляд куда-то в сторону — прямо на чёртову книгу, открытую как раз на странице со злосчастным именем. — Интересный у тебя тёзка, — мямлишь ты в нелепой попытке перевести тему, но закапываешь себя лишь глубже. Парень вновь хрипло посмеивается, откладывая чтиво в сторону, и ныряет в карман за сигаретой, хотя едва прикончил предыдущую, и вдруг щедрится: — Мамаша невзлюбила меня с тех пор, как я оказался в её утробе. Поди вынашивала легендарное имячко не меньше, чем меня самого, — затихает, словно задумавшись, и затягивается едким дымом, а затем продолжает, прежде, чем ты успеваешь выразить хоть какой-то жест сожаления: — Отец помер то ли в перестрелке, то ли в поножовщине, да и не факт, что он вообще был мне отцом. Надо отдать должное, парочка у них была видная: школьная красавица и местный бандюган. Как оно, завидные гены? — кидает насмешливый взгляд на тебя, и ты отворачиваешься. Запоздало усмехаешься на риторический вопрос, поражаясь, с какой небрежностью парень вывалил такой опыт, какой многих привёл бы в белые стены. — А божественного-то в тебе побольше, чем просто имя, — надеешься, что тихо сказанное не прозвучало грубо или, чего хуже, походит на флирт. Потому что видела, что случается с теми, кто не умеет подбирать слова. Ты уже и сама не понимаешь, что имела в виду. — Так изящно ублюдком меня ещё не называли, — хрипло смеётся, подталкивая тебя плечом, почти достаточно сильно, чтобы ты завалилась на бок. Возвращаешься в прежнее положение слишком резво, не рассчитав, что прижмёшься к парню почти по-нахальному близко. Но он, кажется, не заметил. Или не против. У тебя горят уши и леденеют пальцы ног. Деймосова непринуждённость играет злую шутку, вынуждая думать, что ты способна выкарабкаться из ранга напарницы куда-то выше. Только вот он так же развязан абсолютно со всеми, включая своих жертв и даже начальство. Неловкую паузу надрывает глухая вибрация КПК и, пока Деймос отвлекается на уведомление, ты выдыхаешь, только сейчас понимая, что не позволяла себе дышать. Парень недовольно вздыхает и прячет устройство назад, а затем резко тушит бычок, оставляя его в одной из трещин в бетонном полу, и берётся за книгу, принимаясь быстро листать страницы. Ты с нескрываемым недоумением наблюдаешь за происходящим, уже было намереваясь как-то начать диалог, но Деймос опережает тебя: резво, почти грубо он укладывает раскрытый сборник тебе на колени, и вдруг хватает тебя за запястье, отодвигая с него рукав. Кивает на свежий кровоточащий шрам: — Одна больше так не гуляй, тебе не положено, — ухмыляется, словно имел в виду совсем не то, что ты просто не способна постоять за себя, и выпускает тебя из не такого уж и нежеланного плена, вставая с места. Кажется, он даже заметил, что твоё лицо приняло оттенок, схожий с сочащейся из пореза кровью, иначе почему так спешно отвёл по обыкновению неотрывный взгляд? Удаляется, не оборачиваясь, и кидает напоследок насмешливо-заботливое: — И к Доку зайди! Он рад будет послушать про твои похождения. Судорожно посмеиваешься, едва не давясь недостатком кислорода, и опускаешь замыленный взор на открытый разворот, с трудом собирая буквы в слова.

Энио.

...богиня войны, вызывающая в воинах жажду крови и ярость, направленные на создание или продолжение битвы, наиболее известными соратниками которой были Деймос...