Ядовитые цепи

Тишина. Темнота. Прохлада. Окетра не понимала, что происходит вокруг. В голове была абсолютная каша из воспоминаний, мыслей и ощущений, которые никак не хотели собираться в единое полотно, которое так удобно было бы рассмотреть по ниточке, и понять, что происходит. Всё было смазано до такой степени, вместе со временем, что когда с неё стянули повязку, то женщина даже не сразу поняла, что что-то не так. — Ууу, проснулась наконец-то, голубушка? Давай, давай, не придуривайся, вижу же что дышишь ровно. Разлепляй свои очи, пора вставать. Резкий взмах руки — и ранее висевшая на глазах тряпка летит обратно в лицо, неприятно врезаясь в ухоженную кожу, и заставляя морщиться. Когда-то она была чем-то пропитана, но теперь была просто грязным и маслянистым куском ткани, который неприятно ощущался. Голос, который Окетра слышала, тоже приятным назвать совершенно не хотелось. Мысли всё ещё было тяжело собрать вместе, но эмоции, которая она ощущала от этой персоны, абсолютно точно нельзя было назвать положительными. Ненависть. Страх. Отвращение. — Хэй-хэй, соня, я кому сказала. Подъём. Или мне тебе чем-нибудь потяжелее личико облагородить? Нехотя, Окетра всё же решается открыть глаза, несмотря на активное нежелание плясать под дудку этой нахалки, которая не знала, как обращаться с теми, кто был явно выше её полёта. И первое, что она видит, как только медленно и осторожно раскрывает веки — лицо той самой нахалки. О Хэтэнтэп. И вправду Дана. Это лицо она навеки вечные выскребла у себя в памяти, пометив самым опасным знаменем, самым ярким красным пигментом, и впечатав в мозговую кору: "Казнить, нельзя помиловать". Это узкое, угловатое лицо, с точёными скулами и мелкими, почти чёрными веснушками, с тяжёлыми иссяне-чёрными волосами в вечной косе и ядовитый взгляд изумрудных глаз — портрет вроде бы красивой, но смертельно опасной дамы впечатался ей в голову, и прямо сейчас она была в крошечных сантиметрах от Окетры, с равнодушным любопытством изучая её лицо. Она что, стояла и смотрела на неё ТАК, пока Окетра спала?... — О, чудненько! — Золотая Маска наигранно радостно улыбнулась, отходя от пленницы. — Я уже думала, чтобы врезать тебе перчаткой. Из довольно качественной кожи буйвола, между прочим! Она тяжеленная, это точно... Хотя ты всё равно даже дёргаться как следует не сможешь. Один из самых свободных людей в Мисре оказался скован. Забавно, не правда ли? « Ей что, столько времени трепаться хотелось? » — не без презрения мысленно заметила Окетра, пока до неё не дошёл основной посыл этой колкой речи. Она закована. И ведь действительно: при попытке пошевелиться выяснилось, что вся женщина была прикована к какому-то каменному креслу с помощью ремней. Рукава с спасительными лезвиями грубо оборваны, оставив на плечах пару ссадин, а бёдра и запястья ощутимо ныли, будто её долго тащили по земле... — Что, только сейчас что ли дошло? — хохотнула нахалка. — Ой, нашлась мне, "самая образованная госпожа в Нарфанисе"! Да таким титулом хоть меня одарить, коли ты только сейчас поняла, что заперта, как птичка в клетке! Дана откровенно наслаждалась своей властью над Окетрой. В глубоких, но от того не менее ярких глазах плескалась явная насмешка и презрение. Как господин смотрит на провинившегося абда, который порвал свою единственную тунику, и пытаетя скрыть свою позорную наготу, облагороженную шрамами во имя богини Смерти. Под этим взглядом Окетре было неуютно, откровенно говоря страшно: слишком много было неизвестных даже в самой Дане, чтобы понять, что она собирается с ней сделать. Слишком многое таилось за изумрудными озёрами в глазницах, чтобы выяснить, какая же на этот раз колкость или жестокая выходка придётся на души окружающих саму Золотую Маску. Хотя из окружающих сейчас была исключительно Окетра. Они были в совершенно небольшом квадратном помещении, которое можно было бы измерить несколькими шагами. По углам стояли чаши с жиром, который медленно тлел, окрашивая всё вокруг в тёплые алые тона, на самом краю переливаясь в нежно-оранжевый. Отблеск огня в чужих глазах навевал страх, и одновременно с этим едва ощутимое уважение. В конце концов, в плену оказалась она, а не спец по ядам. — ..Что вы сделали с Лололошкой? — выпалила Окетра, не найдя, что хочет как-то отвечать на провокации.. собеседницы. — Убили, — равнодушно пожала плечами Дана. — Избили, вспороли кишки, повесили на мачту и пустили на поломанной лодке бороздить пески близ Шахтёрских. Мои мальчики были только рады поиграться с этим абдом: ты где такого дурака откопала, что с молочной кожей всё ещё по пустыне бегает, м? Всю почву будто прямо из под ног выбили. Окетра на секунду забыла, как дышать: в слова убийцы не хотелось верить, не хотелось осознавать, что жизнь Лололошки — милого, юного, целеустремлённого Лололошки — могла так быстро, и так болезненно оборваться. А ведь Дана могла, прекрасно могла это сделать, и заставить выпотрошить невинное тело, и что угодно с ним сделать, и... Послышался громкий, раскатистый хохот. — Прости, прости! Не могла этого не сдедать! У тебя такое идиотское выражение лица, когда ты напугана, как будто вот-вот зарыдаешь как маленькая девчонка! Окетра застыла, не понимая. Это она так... Шутит? Действительно просто шутит? Боже, да этой даме точно не помешал бы разговор с кем-то более врачебного направления. — В порядке всё с твоим Лопаклошей, сбежал он, — фыркнула женщина, вдруг отойдя от дверного проёма и начав медленно идти вокруг каменного стула, задумчиво подкидывая невесть откуда взявшийся кинжал. — С слабаками неинтересно, а по его роже и так всё видно. Гораздо интереснее с тобой. Остановившись позади пленницы, Дана лёгким и непринуждённым движением провела концом лезвия от ключицы до уха, не оставив и следа, при этом наклонившись и сравнявшись своим лицом с Окетрой. — Ты не представляешь, как долго я мечтала остаться с тобой наедине и послушать твои крики и мольбы о пощаде. И тут же отпрянула обратно, с равнодушной улыбкой наблюдая за тем, как эмоции на лице женщины напротив менялись, как цвет Молотового Моря во время штормовой погоды. Шок сменял непонимание, непонимание сменяла смесь гнева и смущения, гнев и смущение покрывали осознание, ужас и отчаянье. Дана даже не начала что-то с Окетрой делать, а та уже не понимала, что происходит вокруг: её хотели то ли убить, то ли странным образом поиграться, и исход этой "игры" был совершенно не ясен. В отличие от Окетры, Дана прекрасно понимала свои эмоции в сформировавшейся ситуации. Дане нравилось играться с этой умной, но до невозможности наивной леди. — Что.. что ты от меня хочешь? — немного подумав, решила поднять голову пленница. — Если ты хочешь меня убить – не советую. Меня будут искать, и очень много кто. Да и целое имение без присмотра... — На счёт этого можешь вообще не беспокоиться, — ухмыльнулась Дана. — Мы прекрасно позаботимся о том, чтобы в случае, если я, ммм... Выйду из себя, то ни одна малейшая душонка не посмеет даже заикнуться о твоих поисках. "Проклятье памяти", слышала о том, мм? Окетра не знала, что и думать. Ситуация со всех сторон казалась безвыходной: Лололошка до неё добраться не мог совершенно, не говоря и о других абдах, а поиски в любом случае будут прекращены. Ещё и эта... Личность совсем рядом. Ходит вокруг, кружит, как орёл над богибающей добычей. Ещё и духота в комнатке была невыносимой: совсем скоро госпожа поняла, что крошечной вентиляции где-то наверху не хватает для полноценного поддержания дыхания, и что вдыхать становилось всё тяжелее. Дана этим, кажется, только наслаждалась. Ей тоже было отнюдь не отлично: чтобы столько трепаться, и при этом продолжать активно двигаться, ей приходилось довольствоваться поверхностными вдохами и медленными выдохами. И всё же, она продолжала творить что-то, что удовольствие приносило исключительно ей же. Утонув в своих мыслях, Окетра не заметила, как на шею легли чужие пальцы. — Скажи... — горячий шёпот коснулся самого уха, а на плече ощутилась тяжесть и лёгкая боль от уперевшегося в него подбородка. — Какого это – чувствовать себя беспомощной? Какого это – ощущать, что ты полностью в чужой власти? Хватка на тонком, мягком горле постепенно усиливалась: чем дольше Дана говорила, тем сильнее вписались ногти в плоть, а Окетре становилось труднее вдыхать: воздуха становилось ещё меньше, чем было до этого, и сердце тревожно забилось в груди. — Какого это – трепыхаться, как роскошный попугай в крошечном вальере, в котором он даже не может расправить свои крылья? Нравится ли тебе это? Нравится ли тебе то, как ты не имеешь и малейшего понятия, что будет происходить, и как я буду тобой распоряжаться, мм? Окетра уже не трепыхалась. Она натурально билась и хрипела, пытаясь освободиться из чужого плена, хотя бы от пальцев, которые только с бо́льшей агрессией сжимали шею. А воздуха было всё меньше, и меньше, и... — Сестра, вы срочно нужны!!.. Неожиданно ворвавшийся беломасочник застыл, не веря развернувшейся пред его глазами картине. Воздух резко хлынул в запертое помещение, и эффект только усилили мигом отлипшие от горла Окетры пальцы. Золотая маска крайне быстро оказывается снова на лице, а голос из игриво-шипучего с нотками агрессии мгновенно меняется на ледяной, и практически равнодушный. Пленница не слышала, о чём переговаривались похитители: она была занята восстановлением дыхания. Горло ужасно болело, и пальцы до сих пор будто сминали кожу под собой. Будто сама Кнефмтити через чужие руки нависла над её душой, готовясь в любой момент вырвать из плена. — Эй, ты. Голова с трудом поднялась, и Окетра вопросительно посмотрела на окликнувшую её Дану. — Меня не будет несколько часов. Постарайся за это время не откинуться. Презрительно фыркнув напоследок, женщина вышла из комнатушки, захлопнув за собой дверь, и задвинув снаружи засов. И всё погрузилось в тишину, нарушаемую лишь треском пламени, да тихими вздохами запертой госпожи.