your eyes forever glued to mine

Они знакомятся через неделю после того, как Аки попадает в клинику. В некотором роде, с ним всё ясно: тяжёлое депрессивное расстройство из-за смерти Химено, и из-за всей этой проклятой жизни целиком. Такая работа: иногда кто-то умирает. К этому нужно быть готовым — и Аки честно был. Теряя очередного коллегу, он твердил себе: такая эта работа. После похорон Химено Аки не смог выдавить из себя ни звука. Самое сложное, что с её уходом, исчез из жизни и смысл службы. Эта бесконечная гонка в поисках отмщения — кому-то, за что-то. Память имеет прискорбное свойство выветриваться из твоего очередного «сегодня». А потом совсем незаметно, будто испарилась вся вода из стакана на столе, на который безразлично смотришь изо дня в день — исчез смысл жить. Таким образом, Аки словно попал на паузу немого черно-белого кино, и сколько это продолжалось — теперь уже не сказать. Признаваться себе в том, что он любил Химено, не пришлось — жизнь поставила перед фактом, когда её зарыли в землю. Пауэр и Денджи вызвали скорую: они нашли его дома без сознания. Наверное, врачи здесь думают о нём невесть что, но даже это не кажется хоть немного важным. Аки заметил его через неделю после того, как попал в клинику. Спустя неделю после начала терапии, в которую он не то что не верил, скорее — не отмечал вовсе. Он увидел не только его — всех. Будто фильм сняли с паузы, но оставили в замедленном воспроизведении. Первым вернулся синий цвет. Чтобы его не видеть так ярко, приходилось закрывать один глаз ладонью — почему-то это работало. После синего вернулся кроваво-красный. Когда-то у Ангела волосы были алыми, но теперь осталась лишь бледная тень. — К небе никто не приходит. Аки произнёс это, отмечая с удивлением, каким непривычным и неприятным стал его голос. Может быть, он всегда таким был, и после долгого молчания Аки, наконец-то, это заметил? Всё может быть. Он не поздоровался, не спросил, как дела, сразу переходя к сути разговора, будто в этом месте такие простые вещи, как приветствие, не имеют никакого смысла. — К тебе же тоже, — ответил Ангел. Аки вспомнил Пауэр и Денджи и внутренне затаился, ожидая привычного комка в горле или беспокойства, но ничего так и не произошло. — Ко мне никого не пускают, это разные вещи. — Аки сел рядом, зябко повёл плечами. В общей гостиной было совсем не холодно, но от Ангела веяло чем-то промозглым, заставляя всех вокруг держаться на расстоянии. Только Аки уходить почему-то не хотелось. — Здесь и так людей в избытке, — пожал плечами Ангел, безразлично отслеживая маршрут единственного, кроме них, кто не в палате. Так они сидели еще долгий час, в полной тишине, пока их не разогнали спать. Клиника корпусами разбросана по берегу залива, из окон было видно море — каждый день разное — и аллею дзелькв. То, что это дзельквы, Аки узнал от Ангела. Они общались всё чаще, и, ловя на себе внимательные долгие взгляды медперсонала, Аки понял, что разговаривает из всех только с ним. Конечно же, у него было имя, каким назвали его когда-то родители. Но медсёстры звали его Ангелом, а Аки и понравилось. Было в нём что-то такое: хрупкое, ломкое, светлое, печальное. Как те фигуры с европейских кладбищ — вечно печальные, утончённо-красивые, но жесткие и холодные — лишь стоит к ним прикоснуться. Они оба игнорировали групповую терапию, но исправно посещали индивидуальную. Аки молчал. Ангел, наверное, о чём-то говорил с врачом. Почему-то ни разу Аки не поймал себя на мысли, что ему хотелось бы подслушать. Или хотя бы узнать тему разговора. Ангел выглядел потрясающе нормальным на фоне этого заведения, если не считать постоянно пониженного настроения. Но однажды Аки тронул его за плечо, и Ангел отшатнулся с видом полным паники. — Я убил человека, который прикоснулся ко мне, — сказал он однажды так, будто в этом не было ничего такого. — И из-за этого ты здесь? Ангел усмехнулся вдруг не очень ярко, не очень весело: — Из-за этого отправляют в тюрьму, обычно. — Это странно вязалось с ним, но часто он бывал грубо-прямолинейным и показательно-циничным. — Тебе ли не знать, да? Аки, вообще-то, не рассказывал, где работал прежде, но в этот момент важнее всего было докопаться до сути. — Значит, здесь ты не из-за убийства? Ангел опустил голову, провёл пальцами по штанине на бедре, то ли собираясь с мыслями, чтобы ответить, то ли просто погружаясь в себя. — В том числе. — Он перевёл взгляд в окно. Листья дзельквы покачивались на ветру, закатное солнце сверкало в волнах и отражалось в его глазах. — Но это было очень давно. — Так ты сидел в тюрьме? Ангел неоднозначно повёл плечом, но отвечать не спешил, будто взвешивал ответ. Соразмерял его тяжесть с густой зеленью аллеи по ту сторону стекла. Их прервал крик коридорной медсестры: — Идите ужинать! Начинался сезон дождей, и вместе с ними пришли сильные ветра. С бедняжек-дзелькв срывало листья порывами, а море шумело как обезумевшая кошка. — Почему здесь ты? — Ангел поймал его у стеллажа с зарубежной прозой. Им вроде как разрешалось читать книги из библиотеки, но не всем и не все. Только по согласованию с лечащим врачом. Аки уже который день выбирал здесь книгу, но на деле лишь скрывался от персонала. — Я сломался, — просто и честно ответил Аки. Как ещё это назвать? — Почему? Ангел иногда говорил как выходец из другого мира, а ещё бывал очень настойчивым. Смотрел внимательно и как-то близоруко своими огромными бесстрастными глазами, на дне которых тускло мерцало что-то, что заставляло не отводить взгляда. У Аки не было шансов, он тонул. — Потому что её убили. — Ты её любил? — Мы были коллегами. Напарниками. — Ты её любил? Глубокий вдох. Это как шагнуть в пропасть: очень хочется, но страшно и необратимо. Ангел был слишком близко — Аки поймал завиток на кончике почти уже белой пряди пальцами. — Любил. Ангел замер, а в его большие глаза вернулся страх. Может быть, он и ответ на свой вопрос не услышал. — Спокойно, — сказал Аки тихо, почти шёпотом. — Это просто я. Можешь меня убить, когда захочешь. В его интонации не было ни грамма шутки, и, вероятно, это вернуло Ангела из начавшейся паники. — Это же не шутки. Укор в его голосе ломался хрупким стеклом, но этого почти не было слышно за шумом моря и листвы. — Я не шучу. Хочу касаться тебя. Аки сначала сказал, не подумав, а спустя мгновение понял, что да. Что единственное желание, которое сейчас существует — это чувство его кожи. — Ты с ума сошёл? Аки пожал плечами без тени улыбки: — Мы, буквально, в дурке. В этот вечер Аки первый раз услышал, как Ангел смеётся. Дождь той ночью лил так, что моря не было видно. Тени от струй воды по ту сторону стекла стекали дорожками по щекам Ангела. В ту ночь он был в себе ещё глубже, чем обычно. Они уже какое-то время сбегали после отбоя, изучив привычки коридорных медсестер, Аки курил в форточку окна библиотеки, разжившись сигаретами у санитара, а Ангел сидел на подоконнике боком и болтал одной ногой. Они много разговаривали в такие ночи, но никогда не заходили на территорию личного. — Мне часто снится этот залив, — рассказывал тихо Ангел, глядя туда, где ливень слился с морской гладью. — Мы с тобой там, по щиколотки в воде. И так хорошо, спокойно. Я просыпаюсь каждый раз на этом моменте, но у меня всегда такое ощущение, что мы с тобой должны умереть там. Аки взял его за руку, переплёл пальцы — Ангел испуганно дёрнулся. — Ты! — Тихо, тихо, чш-ш-ш… — Аки гладил большим пальцем место под его указательным. — Это всё ещё просто я. Ангел секунда за секундой успокаивался. Держать его за руки оказалось интимнее всех тех моментов в жизни Аки, о которых не рассказывают. Тени струй воды по ту сторону стекла на щеках Ангела, тени его длинных ресниц, жесткая линия тонких губ. — Меня выписывают послезавтра, — сказал Ангел уже совсем спокойным голосом. Аки накрыл его губы ладонью, наверное, чтобы тот больше ничего не говорил. Или, может быть, чтобы прижаться к ней губами? Ангел не придёт его навестить, потому что к Аки до сих пор никого не пускают. Возможно, им и правда лучше было бы умереть в этом заливе. Ангел отнял от своего рта его ладонь, когда Аки отстранился, и качнулся к нему сам. Аки больше не слышал своего сердца за звуками ливня. Ангела нашли мёртвым через три недели после того, как он выписался. Достали из петли. Говорили, что он провисел так несколько дней, пока соседи не подняли шум. Ремиссия Аки закончилась, даже толком не начавшись. О том, что через год погибла Пауэр, лечащий врач ему даже не сообщил. Из клиники он вышел только через долгих два года. Аки так и не слышит собственного сердца. Это такая причудливая форма пережитого горя. Ему часто снится тот залив и аллея дзелькв— он там всегда один. Иногда в своей квартире он находит белые перья.