The Last Time

Рудольф Сикорски тяжело вздыхает, барабаня пальцами по столу и обводя взглядом комнаты, которые были его убежищем на планете Саракш долгие годы. Как прогрессор, он должен радоваться – бывшая Страна Отцов наконец-то стала спокойным, процветающим местом под названием Фрай, что на его родном языке значило «свободный». Максим сначала предлагал «Геданкенфрайхайт», но в итоге они сошлись, что местным попросту не выговорить такое: они предпочитали короткие названия, лëгкие имена, и в конце концов все, кто принимал участие в обсуждении сошлись на Фрай, а жители благодарно рукоплескали им и новому Президенту, которого выбрали самостоятельно. Теперь можно улетать. Честно сказать, у Рудольфа уже давно всë готово к отбытию, но он медлит, сам себе не желая сознаться в этом. Покидать Саракш, что пережевал и выплюнул его душу, совершенно не хочется, но тянуть больше некуда. Он должен возвращаться на Землю, хотя бы чтобы вернуть непутëвого Каммерера его семье. Максим каждый день проводит техподготовку корабля, но Сикорски долго не даëт отмашки на вылет, всë переносит и переносит дату отбытия. В последний раз, скрепя сердце, он назначает завтрашнее утро. Уже завтра. Рудольф тяжело встаëт из-за стола, ещë раз обводит взглядом опустевшие после сборов комнаты и, собравшись с духом, идëт туда, где лежит тот самый якорь, что не даëт ему улететь. Пора порвать эту цепь, говорит он себе, направляясь в кабинет Президента. Так странно и в то же время приятно – раньше он заходил в этот кабинет как в свой, в образе жестокого и беспринципного Странника, а все посетители кланялись и юлили, надеясь избежать его гнева. Сейчас уже его очередь откланяться, но без притворной лести – абсолютно искренне и по-доброму, ведь Президентом стал лучший человек на всей планете, которого он только знал. – Добрый день, господин Президент, – мягко приветствует Сикорски, получив отклик «войдите!» на свой стук. Президент встаëт со своего места, чтобы пожать руку вошедшему. – Добрый день, Странник, – улыбается он уголками губ. – Я говорил, Вы можете называть меня Рудольф, дорогой Фанк. Фанк качает головой и едва заметно никнет. Никто другой бы не заметил этих перемен в его поведении, но не Сикорски: с этим прекрасным человеком он провëл бок о бок долгие годы, полные безоговорочного доверия, восхищения, тяжëлых событий, в течение которых они оба не раз висели на волоске. И вот он, сегодня – красивый, статный, свободный, мудрый руководитель таких же свободных граждан, выбранный народной волей из десятка других не менее достойных кандидатов и кандидаток. – Я рад, что Вы пришли, – произносит Фанк сдержанно, и от этой сдержанности ощутимо искрит воздух, будто бы Президент чем-то смущëн, но тщательно это скрывает. – Чаю? – Нет, спасибо, я ненадолго. Зашëл лишь... Попрощаться. На последнем слове голос Рудольфа предательски срывается, несмотря на все усилия, а глаза Фанка уже заметно темнеют от печали. – Улетаю завтра, – добавляет Сикорски зачем-то очевидное. Цепь, что приковала его к этому человеку, никак не хочет рваться. Рудольф старается дышать ровно, чтобы протолкнуть обратно внутрь противный комок в горле. Да, массаракш, он тоже не железный, и однажды, пару лет назад, среди всей той боли и хаоса, он нашëл в себе силы признаться, что любит Фанка, любит по-настоящему, как только умеет любить землянин. Но поначалу было просто не до того – в их руках была судьба планеты, и нельзя было поддаваться на глупые сантименты. А потом Рудольф понял, что и не должен ничего говорить, ни о чëм просить. Фанк был уверенным, самодостаточным, умным мужчиной, он и достался-то Страннику уже невероятно крутым, стойким и несгибаемым, а за совместные годы и вовсе вырос до недосягаемой величины во всех смыслах. Рудольф не хотел делать ему больно своими дурацкими чувствами, не хотел унижать его достоинство – почему-то расценивал свои движения души именно так. Фанк ходит туда-сюда по кабинету, то ли что-то обдумывая, то ли пытаясь скрыть волнение – и Сикорски не торопит с ответом. Просто любуется издалека, с горечью осознавая, что это, может быть, последний раз в жизни, когда он видит своего Фанка. – Могу я попросить Вас об... Одолжении, Странник? – наконец решается Президент, снова подходя ближе. Его глаза сияют слишком пронзительно от мысли, что зародилась в его душé, и Рудольфу от этого почти физически больно. – Всë, что угодно, – севшим голосом отвечает землянин – и абсолютно не кривит душой. – Я бы хотел попросить у Вас на прощание небольшой подарок... Талисман... Если это приемлемо, – глаза Фанка лихорадочно бегают. – Подарите мне, пожалуйста, один простой поцелуй. Время останавливается, сердце Рудольфа ухает куда-то в живот, и пока он собирается что-то сказать в ответ, Фанк вздыхает и делает пару шагов назад. – Прошу прощения, – его голос спокоен и полон чувства собственного достоинства. – Я погорячился с просьбой... – Вовсе нет, – голос всë ещë плохо повинуется Сикорски, но мысль, что его молчание воспринято как отказ, просто невыносима. – Я всего лишь хотел внести встречное предложение... Если это приемлемо. Воздух накаляется, но Фанк не меняется в лице и никак не выказывает ни горечи, ни любопытства – просто кивает, выражая готовность выслушать. Рудольф ругает себя внутренне, представляя, сколько мужества нужно на то, чтобы сдерживать эту простую просьбу в течение стольких лет, ругает себя за глупость, за нерасторопность, за то, что не сделал первый шаг сам, раньше... Но теперь он готов восполнить всë с лихвой. – Я тоже нуждаюсь в подобном... Талисмане. Я предлагаю Вам ночь – провести предстоящую ночь вместе, во всех смыслах этого слова. Спина Фанка напряжена – неестественно прямая и твëрдая – когда он поворачивается лицом к окну кабинета, видимо, чтобы не смотреть на Сикорски. – Это... Очень приятное предложение, – наконец резюмирует Фанк. Рудольф слышит, с каким трудом ему даются эти простые слова, и снова корит себя за то, что не разглядел ответных чувств раньше. – Скажем, часов в десять вечера? Или в девять? – В девять, – вырывается у Рудольфа раньше, чем он успевает обдумать эту мысль. Он жаждет урвать так много времени, как только возможно. – Договорились. Ужин? – Нет, спасибо. Желаю не отвлекаться ни на что. Фанк стоит вполоборота, и можно разглядеть, как его губы трогает мечтательная улыбка. За одну эту улыбку Сикорски готов сокрушать миры. – Тогда... До встречи, – мягко произносит Фанк, не глядя на своего визави, и Рудольф понимает, почему: впереди ещë рабочий день, а если позволить себе потеряться в этих сладких обещаниях, то их талисман родится уже здесь и сейчас. Он и сам весь невидимо дрожит от усилия, чтобы сдержаться и не наброситься на этого прекрасного мужчину прямо здесь. – До встречи... *** Ровно в девять и ни секундой позже Рудольф стучит в дверь квартиры Фанка. Хозяин комнат предстаëт ему уже умытый, побритый и надушенный. Пушистая чëлка падает на лицо, а поверх белоснежной сорочки надет бордовый халат с вышивкой. – Здравствуйте, Странник, – приветствует Фанк, и Сикорски сдерживает себя, чтобы не заткнуть этот прекрасный рот поцелуем в ту же секунду. Нет, он не будет торопить события сегодняшней ночи – он насладится каждым моментом, каждым прикосновением, вздохом или неловким движением, впитает своего Фанка под кожу без остатка. – Думаю, субординация немного неуместна... В предлагаемых обстоятельствах, – пытается пошутить Рудольф, вытесняя из души тоскливую мысль, что это их первая и последняя ночь. Ещë будет время погрустить. – И то верно, – усмехается Фанк в ответ, и Рудольф замечает налëт печали в этой усмешке, подобно своей. Похоже, они оба непроходимые идиоты, которые боялись сделать шаг навстречу, пока не стало слишком поздно. Рудольф скидывает обувь на коврике у двери и шествует за Фанком в спальню. Здесь царит приятный полумрак, постель приглашающе разложена – и всë вокруг пропитано уютом и любовью. Фанк подходит вплотную и крепко обнимает своего гостя. Сикорски отвечает на объятия, кладëт голову на плечо, позволяя себя покачивать, как лодку на волнах, как ребëнка в колыбели, и напряжение, что сковывало их обоих с момента дневного разговора, наконец уходит. – У тебя было когда-нибудь?.. – негромко и несмело спрашивает Фанк, легонько потираясь носом о шею Рудольфа. – Да, было дело, но очень давно... Да и нельзя сказать, что по-настоящему. – Что ты имеешь в виду? Сикорски вздыхает, прижимая Фанка крепче, сгребая ткань халата в пригоршни. – Ни к кому из своих партнëров я не чувствовал ничего такого, как к тебе. Фанк судорожно вздыхает, потрясëнный подобным признанием, и оставляет короткий, нежный поцелуй у впадинки под ухом. – А у тебя?.. – вторит вопросу Рудольф, чуть склоняясь и касаясь губами гладко выбритой щеки своего визави. – То же самое, – отвечает Фанк срывающимся шëпотом и поднимает лицо. Их взгляды встречаются: глаза Фанка влажно блестят, и Сикорски старается не думать о том, что это не просто игра света, а невыплаканные слëзы, причина которых – он сам. Эту мысль думать слишком тяжело, слишком горько, поэтому вместо ответа Рудольф целует его в губы. Фанк тает под этими прикосновениями, как мороженое на солнце – горячо отвечает, положив ладонь на затылок Рудольфа, шумно дышит, и это так сладко, так невероятно сладко, что даже на Земле нет ничего, что способно сравниться с этими ощущениями. Проворные пальцы Фанка добираются до множества мелких пуговиц – Сикорски всë ещë зачем-то облачëн в наглухо застëгнутое одеяние Странника, словно это ещë один способ приковать себя к этой планете; но Фанку дозволено раскрыть эту броню и скинуть серый плащ с острых плеч, оставляя Рудольфа в чëрной рубахе и штанах. Фанк прерывает поцелуй и даже отходит на полшага назад, проводя руками по рельефному телу вверх и вниз, словно стараясь запомнить каждый его изгиб через прикосновения. Плечи, грудь, рëбра – всë это невероятно приятно, но когда ладони Фанка спускаются на ягодицы, невесомо оглаживая их, у Сикорски вырывается тихий стон. Он зарывается ладонью в густые волосы на затылке Фанка, снова привлекая его к себе. – Фанк... – шепчет он, прижимаясь лбом ко лбу своего визави. – Рудольф, – отвечают ему гортанно. Рудольф впервые слышит своë имя из уст этого человека, и теперь понимает, почему тот не хотел говорить этого раньше. Оно звучит как обещание. Как признание в любви. Как мольба не покидать его никогда. Столько переживший, столько испытавший, закалëнный всеми возможными злоключениями, Фанк такой невероятно нежный и тëплый, сильный и в то же время уязвимый, и это всë создаëт страшный коктейль в душе Сикорски. Это – больше всего, что он ощущал за свои полвека жизни на всех возможных планетах вместе взятых. Пока Рудольф плавает в этом неописуемом блаженстве из размышлений, прикосновений, поцелуев и звуков, Фанк справляется и с пуговицами на рубахе и, наконец, опускается на колени, чтобы расшнуровать замысловатый пояс брюк. – Я бы хотел, чтобы ты был сверху сегодня, – говорит Фанк как бы между прочим. Его будничный тон возбуждает сильнее, чем любые нарочито-стратные заискивания, и когда Фанковы руки справляются с брюками, орган Сикорски уже полутвëрдый. – Не волнуйся, я подготовился. А в следующую секунду Рудольф готов презреть все свои знания о человеческой анатомии и домыслы о душé: внутри всë сотрясается, когда шершавый язык мягко касается его, с пиитетом жаждущего у Священного Грааля. «Видимо, моя душа, – думает Рудольф со тихим смешком, переходящим в стон. – Находится в головке пениса». Или вообще в другом человеке – том, что стоит сейчас перед ним на коленях, не утратив при этом ни своего достоинства, ни красоты, ни грации движений. Фанк с изучающим интересом пробует его на вкус, и в этих простых действиях столько горько-сладкого чувства, что Рудольф растворяется в нëм, в этом чудесном, невероятном человеке. – Фанк, перестань, пожалуйста... – умоляюще просит Сикорски, когда от переполняющей его любви становится по-настоящему больно. – Иди сюда. – Я сделал что-то не так? – печально спрашивает тот, но послушно поднимается с колен и позволяет снова заключить себя в почти что целомудренные объятия. – Вовсе нет, – Рудольф аккуратно отодвигает ворот сорочки и мягко проходится по шее возлюбленного сухими губами. – Наоборот – ты слишком хорош для меня. Ты такой... Договорить он не может – боится, что если сейчас даст волю словам, то они прольются нескончаемым потоком. Проще выражать свои чувства через касания, поцелуи, сдавленные вздохи. Чëрная рубашка летит на пол, следом – бордовый халат и брюки смешиваются в единое тëмное пятно на полу, пока Рудольф несëт Фанка на кровать, не прекращая изучать губами и языком доступные участки кожи. Нащупывает родинку на щеке и пробует на вкус, ещë одну, поменьше – на ключице, а дальше спуститься мешает ткань, и он просто утыкается носом в сорочку на груди, вдыхая запах Фанка, своего Фанка. Зажмуривается, словно пытается спрятаться от самого себя, от того жара, что неконтролируемо разливается в груди. – Рудольф, – в звуках этого имени больше нежности, чем в любовных сонетах; Фанк зовëт его сначала негромко, а потом повторяет чуть настойчивее, массируя его затылок. – Рудольф, Рудольф... Посмотри на меня. Скажи, что не так? Ты можешь отказаться в любой момент, если подумал, что это была плохая идея. Горло сжимает как тисками, когда Сикорски встречает обеспокоенный взгляд Фанка. – Я просто трус, – произносит Рудольф, не в силах больше сдержать горечи; он обещал себе не омрачать эту встречу своими размышлениями, но чувства сильнее него – впервые в жизни. – Где ты был раньше? Ты такой прекрасный, такой сильный. Почему я раньше не пришëл, почему ты раньше не попросил? Фанк хватает руку, что гладит его по груди поверх рубашки и судорожно прижимает к губам. Его глаза снова блестят, а голос дрожит, когда он отвечает, обдавая кожу тыльной стороны ладони Рудольфа жаром. – Я тоже ужасно жалею об этом. Ты ещë чудеснее в реальности, чем я мог мечтать. – Ты... Мечтал обо мне?.. Воображение услужливо подкидывает картинку, как Фанк в одиночестве, на этой самой кровати, ласкает себя, вышëптывая его имя, и возбуждение, странным образом смешиваясь с сожалением, закручивается в животе в тугой узел. Фанк криво улыбается, прикрывает глаза и шепчет вместо ответа: – Я люблю тебя, Рудольф. – Я тоже люблю тебя, Фанк, – отвечает Сикорски глубоким, хриплым голосом. Слишком прекрасно так любить – и слишком больно. Фанк захватывает его губы в короткий поцелуй, обводит языком нижнюю губу и позволяет избавить себя от сорочки, раскинув руки и ноги в приглашающем жесте. Рудольф смотрит на него жадно и пристально. У землян фотографическая память, но даже этого кажется недостаточно, чтобы забрать этот прекрасный образ с собой. Фанк не торопит, позволяет наслаждаться, смотрит в ответ; но его возбуждение уже очень сильно: из головки обильно сочится смазка, а бëдра мелко подрагивают от напряжения, и этой немой просьбе невозможно отказать. Рудольф старается входить аккуратно, медленно, но Фанк всë равно морщится, запрокидывая голову, и тогда землянину приходит в голову гениальная мысль. Он кладëт одну руку на поясницу Фанка, придерживая его, а другой касается виска и соединяется с его нервной системой, снимая боль и впитывая все ощущения возлюбленного. Начиная двигаться, Сикорски ощущает, будто и его что-то заполняет изнутри, а Фанк полностью расслабляется, подаваясь навстречу. – Ich lieb' dich, – вырывается у Рудольфа бесконтрольно – настолько сильны его ощущения – но Фанк, кажется, понимает его и без перевода. Тянет к себе, впечатывается губами в шею, оставляя засос, и Рудольф впервые неистово клянëт свой организм за способность к почти моментальной регенерации. Он жаждет, чтобы эта метка осталась на нëм как можно дольше, как подарок от его ненаглядного Фанка, как талисман. Чтобы его тело запомнило, что всë это правда, что всë это – было, будто бы в конечном счëте не спасение планеты, не жизни людей, не прогресс цивилизаци, а только это имеет значение. Рудольф прекрасно знает, что такое оргазм: про гормоны, и про выход семени, и про сокращение мышц – но то, что происходит с ним сейчас, не вписывается в рамки никакой известной ему анатомии. Это чувство куда более всеобъемлющее, а волны наслаждения, идущие от нервной системы Фанка, продлевают эти ощущения, практически заставляя проваливаться в беспамятство. Двойной, тройной оргазм сотрясает любовников в течение ни много ни мало нескольких минут, Фанк кричит от удовольствия, а Рудольф с рыком вдавливает в постель содрогающееся тело под ним, пока не падает без сил. Когда разум проясняется, Сикорски обнаруживает Фанка тихим и недвижимым в своих объятиях, и внезапно на него накатывает страх: Фанк – не землянин, его тело могло попросту не выдержать такой нагрузки! Но заново восстановив связь с его нервной системой, Рудольф успокаивается: его возлюбленный просто-напросто спит. Вырубился от сокрушительного удовольствия, и теперь тихонько посапывает, и это забавно и трогательно одновременно. Рудольф аккуратно откидывает чëлку с Фанкова лица, устраивается рядом поудобнее и позволяет себе тоже провалиться в дрëму. Сейчас они оба наберутся сил и продолжат эту невероятную ночь – Рудольф поклялся себе отдать Фанку за это время столько любви, сколько может уместиться в месяцы и годы совместной жизни. *** Весь полëт Сикорски молчит – а Максим с неожиданной для него тактичностью не спрашивает ни о чëм. То ли не хочет нарваться на грубость, то ли привык, что его наставник, в отличие от него самого – довольно замкнутый человек, но, так или иначе, Рудольф ему благодарен. Слишком многое бурлило в нëм с той последней ночи на Саракше, слишком глубока была ещë рана. И, когда на горизонте виднеется Земля, Рудольф чувствует, как что-то щекочет ему щëки... Слëзы. Он не плакал с грудничкового возраста, будучи всегда очень сдержанным и волевым человеком, и сейчас испытывает лëгкий стыд за это. В конце концов, это так неправильно – он должен скучать по Земле, а не по Саракшу. Но он намерено не вытирает слëз, позволяя им свободно течь, а Максим внезапно тихо произносит: – Я тоже оставил любимого человека там. Только он уже много лет лежит в могиле. – А ты поумнел, Каммерер, – жестковатым голосом отзывается Сикорски. – Могу гордиться своим воспитанием, – он делает паузу и в конце отрывисто добавляет. – Соболезную. Земляне снова погружаются в молчание, но теперь оно кажется даже уютным: их объединяет понимание того, через что прошли они оба. Общая боль, общие потери, общее сожаление. Рудольф Сикорски хотя бы успел урвать последний раз рядом с любимым.