beata stultitia

— Воспользуешься мной, м, док? — от Авантюрина тянет терпким спиртом, когда он невзначай облизывает губы. Рацио невозмутимо опустошает бокал и отрицательно качает головой. Но не отстраняется ни на секунду, когда его губы настойчиво сминают, накрывает ладонью чужой затылок и подтягивает к себе за талию. Авантюрин криво улыбается в поцелуй. С Авантюрином оказывается тяжело. Ещё тяжелее для Рацио — мириться с этим болезненным огоньком азарта в его глаза. Совсем невыносимо — с неожиданной осторожностью целовать его, путая пальцы в волосах. Авантюрин отстраняется и глядит расфокусированно мутнеющими зрачками насквозь. С Авантюрином — неожиданно просто. Он любит пить, трахаться и обнажать клеймо раба, как насмешку над всеми, кого побеждает. Рацио же подмечает, что, ко всему прочему, он любит дорогие шампуни, блестящие безделушки и мимолётное чувство защищённости. И это всё — банально до такой степени, что сбивает с толку. Когда Авантюрин льнет к рукам и впивается в открытую для поцелуев шею, Рацио впервые не знает, как должен себя вести. Его пальцы с напором скользят по спине между рёбер, обхватывают бока, чуть задирают ткань рубашки и убийственно-медленно ведут к низу живота. Авантюрин глупо ойкает, по-идиотски скалясь в жгучих пятнах румянца. У Рацио подрагивают пальцы — от нерешимости и терпкой нежности, с головой захлестнувшей. Он мог бы вытрахать из Авантюрина всю дурь до хруста в крестце и нечленораздельных, скомканных мокрых стонов — и сделал бы то, чего вся эта ситуация от него требует. Он мог бы не путаться в пуговицах и не кусать губы в нетерпении под дурацкий смешок от прикосновения ледяных пальцев к обжигающей коже. Мог бы не опускаться перед ним на колени, заставляя Авантюрина сдавленно-изумлённо охнуть — о эоны, почему в такие моменты ему принципиально становиться бесконечным набором из реакций и шума. Рацио был бы благодарен всему живому, если бы смог непрерывное возбуждение в пальцах, пока расстёгивает его ширинку. — У тебя пиздец какие красивые губы, когда… когда вот так, — сбивчиво шепчет Авантюрин и улыбается глупо-глупо. Рацио уверен, что они даже близко не настолько пьяны, чтобы язык заплетался и не держался за зубами — и одно только это осознание пускает по телу неконтролируемый жар. Вокруг них — невозможно душно, на мозг давит гудящая тишина и неуловимые звуки соприкосновения тел. Рацио стягивает брюки с чужих бёдер и тут же впивается в них губами. Кусает и вылизывает погрубевшую от шрамов кожу, дышит загнанно. — Блять… — Авантюрин не может отвести взгляд, хлопая влажными ресницами, и по кусочкам собирает остатки здравого рассудка. Его хриплый шёпот выбивает из Рацио глухой стон в поцелуй на внутренней стороне бедра. Тело Авантюрина реагирует на каждое прикосновение, на мелкие смазанные движения губ по коже и дыхание надрывное-сбивчивое чуть выше колена. И это сводит с ума, отдаётся непрерывным гудением в грудной клетке, опьяняет ужасно и бесповоротно. Рацио проводит ладонью по его стоящему члену, гладит через бельё. — Ты точно уверен, что… — Да-блять-пожалуйста, — на одном дыхании выпаливает Авантюрин, откровенно разглядывает его растрёпанные волосы и опухшие от поцелуев губы. Когда Рацио гладит его бёдра в последний раз перед тем, как стянуть бельё и сжать ладонью член, Авантюрин жмурится до искр с шумным хриплым выдохом. Когда влажные губы обхватывают болезненное возбуждение, он плавится-плавится и срывается на беззвучные благодарности, сам не понимая, за что. С каждым новым погружением члена в тёплую, душную, тесную влагу Авантюрин открывает для себя, как ему нравится простое горячее возбуждение, чувственность в каждом прикосновении и безграничная близкая-доверительная ласка. С удивлением понимает, как хорошо-хорошо, когда всё тело не колотит бесконечный ужас, не схватывает судорогой мышцы. Когда он имеет контроль. Когда его слова имеют значение. В один момент ему всё это кажется невозможно глупым. В следующий — его бёдра стискивают крепкие пальцы, пока по члену неспешно-настойчиво скользят губы. Пальцы Авантюрина, беспорядочно мечущиеся во влажных волосах, невольно сжимают и оттягивают их, когда Рацио дразняще замирает, внимательно наблюдая за реакцией. Движения пальцев в волосах считываются быстро и удивительно правильно — язык начинает мокро скользить по головке, обвивает её и отстраняется на секунду. В следующее мгновение Рацио принимает его целиком, берёт до основания, а затем толкается-толкается-толкается, стараясь насадиться глубже. У Авантюрина неумолимо дрожат колени и подкашиваются ноги, а в голове мечется бурлящая концентрация плавящих внутренности ощущений — влажный язык, душное жжение по всей длине, пальцы на бёдрах. И всё так правильно, симметрично и уместно. Так свободно рассыпается в сознании мозаика из переплетения умелых прикосновений, доводя его до пика. Почти перед самой разрядкой Авантюрин вдруг болезненно ахает — Рацио отстраняется с совершенно невозмутимым видом, после чего вновь старательно обхватывает губами головку. Пределом становится, когда он обхватывает член у основания, надрачивая быстрыми, уверенными движениями. Воздуха не хватает категорически, внутри болезненно-тягуче, пьяно и сладко. Невозможно правильно, непривычно хорошо. — Я щас… — Авантюрин выдавливает невнятно перед тем, как Рацио без капли напускной гордости позволяет излиться себе в рот. Сквозь набатный шум в ушах Авантюрину даже кажется, что тот монотонно признаётся ему в чём-то — в такт колотящемуся сердцу..