Side-Effect

— Без этого никак? — Да-да, я все понимаю. — Хорошо, Мистер Перк, я понял. — Удачи, до встречи. Очередная встреча с очередным мозгоправом, который в очередной раз «сделал все, что мог». Майкл уже привык к этой рутине. Постоянные походы к психиатрам, психологам и прочим-прочим-прочим перестали выматывать его после пятой такой встречи. Отец настаивал на лечении, и он не имел выбора отказать — поэтому приходилось терпеть. Смерть Лизы, а после и младшего ребенка в семье сильно сказалась на нем. Так думал Уильям, а Майклу, если честно, уже было насрать. Его все настолько вымотало, что и собственная смерть показалась бы благом. Еще до всего этого врачи поставили странный для их времени диагноз — депрессивное расстройство личности. Или просто депрессия, Майк уже и сам запутался во всех этих справках. Но с врачами спорить не мог — они были правы, и ситуация потихоньку выходила из-под контроля. Она начала маленько выходить из-под контроля еще тогда, когда Майкл впервые спиздил отцовское лезвие, чтобы попытаться вскрыть себя в его мастерской как консервную банку. Тогда-то и начались эти вечные походы и «Конечно, Мистер Шерн», «Да, Мистер Уоренфольд», «Понимаю, мадам Розенс» и как же без «Я понял, отец». Да-да, я понял, что вскрывать себе вены и делать самодельную петлю такое себе занятие, ладно-ладно. Майкла вымораживала эта хуйня, а главное он никак не мог с ней бороться. Отец явно обозначил границы — либо ты лечишься, либо едешь в домик с уютной мягкой комнаткой окрашенной в белый. Лежать в психушке с ограниченными конечностями даже его заторможенному мозгу казалось пиздецом, поэтому пришлось прогнуться под правилами отца и сдаться. Но в этот раз было что-то новенькое. Вместо визитки, на случай «Обращайся в рабочие часы», очередной врач вручил ему рецептик и попросил передать фармацевту в аптеке. Пить в течение двух-четырех недель, а дальше как пойдет, не пропуская дозы. Майкл и раньше на колесах сидел, но это хрень подростковая, да и папуля легко перекрыл это на корню излюбленным методом — отцовской поркой. Жопа горела как после жарки в адском котле, поэтому желание употреблять какие-либо веселящие пилюли сразу пропало. Но раз уж перепала возможность употреблять их на вполне оправданном основании (ради здоровья!) — грех отказываться. Осталось только преподнести эту чудесную новость отцу и глотать себе спокойненько блядские таблетки, которые, вроде как, должны были вернуть ему любовь к жизни и осознание ее ценности. Пройдя за порог и лениво скинув кеды, Майк кинул сухое «дома», даже не надеясь быть услышанным. На кухне едва слышно затачивался нож и лилась слабая струя воды — отец готовил ужин. Про себя Майкл тихо грезил о том, как вскроет себе горло этим грамотно заточенным лезвием. А лучше пусть Уильям вскроет и отъебется от него наконец-таки. Рутина снова поглотила его. Вот он проходит в гостиную, вот в столовую, а вот он наконец-таки садится за обеденный стол, который после смерти младших уменьшился вдвое и стал выглядеть жалко. А вот и отец ставит перед ним еду, которую Майк скорее всего, выблюет в унитаз сразу после ужина, и садится напротив, даже не взглянув на отпрыска. Майкл пытается подключить его лучший навык — актерское мастерство: натянуть на лицо подобие улыбки и благодарности за трапезу. А потом приступает к подделыванию приема пищи. Режет еду на мелкие куски и активно елозит вилкой по тарелке. — Оставь этот цирк, если услышу звуки рвоты, затолкаю ее тебе обратно в глотку. — Что, прости? — Майкл, прекрати играть с едой. Кажись, его снова переклинило. Такое бывает, если долго находиться не в себе. Иногда слышится всякий бред, хотя от отца многого можно ожидать, поэтому это, наверное, не такой уж и бред. Что-ж, вот и подошло время для козыря. Немного отодвинув от себя тарелку, Майк достает мятый рецепт из кармана и демонстративно кладёт его на середину стола. — Что это? — Рецепт, — констатирует Майкл и как ни в чем не бывало продолжает имитировать употребление еды. Уильям внимательно, но без особого энтузиазма оглядывает бумажку. Потом аккуратно складывает ее вдвое и кладёт в карман рубашки на груди. Какой же, блять, педант. — Завтра вечером заеду, принимай вовремя. — Да, отец. Вот такая вот рутина, днем «да, отец», ночью «еще, папочка». Пиздец какой-то. Так думает и Уильям, пока после сытного ужина вытрахивает из сына дурь, которой он понабрался за день. Тот подмахивает и стонет не хуже дорогой потаскухи. Только вот, упс, он не шлюха, а семнадцатилетний подросток, который захотел быть немного ближе к семье, а особенно — к ее главе. Пацан находится на грани оргазма, уже второго, если Уильям правильно подсчитал, и отказывать ему в этом — кощунство. Поэтому он помогает сыну руками и бёдрами, погружаясь ещё глубже в него. Майкл скулит что-то неразборчивое и рвёт наволочку. Вот говнюк, она вообще-то на заказ сделана была. За шалость получает шлепок по заднице, чему оказывается более чем рад, кончая на белоснежные свежие простыни. Поворачивает голову, убирая со лба мокрые кудри, и заглядывает поникшими синими глазами так, будто его не трахают, а ногами в живот бьют. — Я не смогу еще, — шепчет тихо и выгибается до хруста, пытаясь соскочить с отцовского члена, в ответ на что оказывается натянут на него еще сильнее. Стонет от боли вперемешку с лютым удовольствием. Член такой чувствительный, что любая стимуляция причиняет реальную муку. — Я не закончил, — констатирует Уильям и ритмично толкается внутрь, выбивая скулеж мученика. Да, наверное это и была главная проблема их сексуальных взаимоотношений. Блять, нет, конечно это не главная и не единственная проблема — проблематики тут хоть отбавляй. Но все же, тот факт, что Майкл кончал каждые пять минут от любого прикосновения, а Уильям мог ебать по часу и даже не устать — был довольно тупиковым. Это раздражало, но и раззадоривало одновременно. Уильям рывком разворачивает сына на лопатки, укладывая к себе лицом. Придерживает за ноги и снова начинает вгонять в него свой колом стоящий член. Майкл откровенно рыдает, дрожащими руками дорывая намучившуюся наволочку и откидывая голову. Эти елозенья выводят мужчину из себя и он сильной рукой на чужой шее фиксирует сына на месте, двигаясь еще глубже и размашистее. Живот сковывает приятной судорогой, а член начинает пульсировать, и Уильям сильнее давит на шею, от чего из Майкла вылетает нечеловеческий скулеж в ритм толчкам. Он кладет свою ручку на бледные костяшки и немного сжимает, умоляюще заглядывая в серые глаза, прося надавить сильнее, мощнее. Уильям знает, что идеалом было бы до смертельного удушения, и как бы он, блять, ни хотел — нельзя. Майкл слишком приятная игрушка, чтоб его просто так убить. Он давит на кадык сильнее и глубоко толкается последний раз, изливаясь в Майка и ощущая как все тело содрогается в эйфории. Майкл переживает сильнейший третий оргазм и вырубается от недостатка кислорода. После этого дерьма всегда тяжело отходить. Утром все та же рутина — подъем, чистка зубов, замазывание тональником, который ему без лишних слов подарил отец, зеленых гематом на шее, и, наконец, завтрак, в такой же, блять, тишине, как и ужин. Начались каникулы, и Майк имеет полное право провести свой выходной за просмотром пустых каналов по ящику и иногда чтению странной литературы, пока отец горбатится на работе, чтоб на столе была вкусная еда, а постельное белье, которое Майкл совсем не щадит, всегда менялось. Он хотел выйти на работу, но отец решил сделать из него домохозяюшку, запретив лишние выходы из дома. А Майк и не возражает, всяко лучше чем трудоголизм. Мучительный день подходит к концу, и в замочной скважине слышно два поворота ключа. Майкл уже давно накрыл на стол в ожидании исполнения мечты любой женщины из 50-х — с работы приходит уставший муж и говорит «Умница-жена!», уплетая ее вкуснейшую еду. Только вот готовить он нихрена не умел, и просто достал уже приготовленную отцом еду, предварительно разогрев ее в духовке. Да, возможно Уильям такого не заслуживает, но нужно было лучше воспитывать в сыне качество самостоятельности. Тот, как и в любой день до этого, проходит в столовую и демонстративно ставит баночку с пилюлями в центр стола. Майк скомкано благодарит его и прикарманивает колеса. Ужин проходит так же как и всегда — тихо и скучно. А после холодной еды как и всегда следует чистка. Майклу не особо нравилось засыпать с полным желудком, да и в принципе не особо нравилось есть. Еда — это жизнь, наверное поэтому он её выблевывает. Нажав на смыв, босыми ногами топает к раковине, полоская руки и рот ледяной водой. Взгляд упирается в флакон таблеток и приклеенный на зеркало рецепт, с припиской отца «Не забудь». Вздыхает и заглатывает нужную дозировку, запивая прямо из-под крана, подставив рот. В этой рутине проходит вся неделя, но, что примечательно, Уильям за весь срок ни разу к нему не прикоснулся. И Майкл выдохнул бы с облегчением, ведь депрессия нахер убила его влечение к кому-либо, поэтому особого удовольствия от всяких зажиманий он не получал, да вот не тут-то, блять, было. После стабильного приема загадочных таблеточек либидо стало пробивать потолок — что казалось настолько непривычным и странным, что Майк и вправду задумался об их действенности. Без прикосновений на стену лезть хотелось, уж настолько было невтерпеж. И он даже попытался что-то предпринять, в очередной рутинный ужин задрав своей ногой край штанины отца, но тот лишь смерил его холодным взглядом и буркнул «не сегодня». И Майк злился бы, если бы депрессия нахер не выжрала половину его чувств. Ничего не хотелось, кроме как ебаться, и это просто убивало. На второй неделе у Уильяма, кажется, появились либо совесть, либо глаза, которые увидели отчаяние отпрыска, и, пока тот домывал последнюю тарелку после ужина, уже задумываясь о том, как будет очищаться после него, отец просунул ледяные руки ему под футболку, скользнув по соскам, заставив тарелку разбиться о пол вдребезги. Майкл ударяется затылком о шкафчик, пока пытается прокусить отцу губу и сорвать с него рубашку. Уильям усмехается и убирает его руки, самостоятельно расстегивая первые пуговицы, шепча «Тише, милый», пока парень жалобно всхлипывает от переполняющей его похоти. На кровати все становится куда легче — это уже привычная территория, без острых углов как на кухне, и Майк вытягивается на ней, демонстрируя нагое юное тело. Через светлую кожу виднеются ребра и тазовые косточки, режущие кожу. На тонких запястьях и бёдрах глубокие шрамы от лезвия, а на шее и ключицах — засосы, гематомы и синяки. Уильям впивается во все это зубами, почти что разрывая плоть и провоцируя скулеж боли, а позже зализывает, вызывая шипение. Пока он толкает в Майкла три пальца, тот задыхается от восторга и насаживается сильнее, шепча неконтролируемое «Ещё-ещё-ещё». И тут Уильям подмечает странность: обычно Майкла уже на растяжке дугой выворачивает от удовольствия, и оргазм подбирается к нему почти сразу же. Но сейчас всё иначе — мальчик дергается, стонет и метается, но не кончает. Удивительно, но не достаточно, чтоб Уильяма это волновало сильнее, чем собственная эрекция. Когда член оказывается внутри до конца, Майка снова выгибает, и он руками цепляется за отцовские плечи, подтягиваясь и перемещаясь к нему на колени, самостоятельно насаживаясь и двигаясь. Он что-то щебечет и зависает. Между этим из его глаз брызжут слёзы, а из горла вырывается мычание. Уильяму не хочется играть понимающего папочку, но если он сейчас не получит то, что хочет, придется вальнуть и взять силой. — Что не так, Майкл? — Я… Не могу… — он пытается отдышаться и заглядывает голубыми, залитыми зрачком, глазами в чужие, облизывая сухие бледные губы. — Что «не можешь»? — это уже смахивает на идиотизм, и Уильям начинает раздражаться. Поэтому в перерыве между вздохами сына усаживается спиной к спинке кровати, удобнее размещая Майка на своих бёдрах. — Кончить, — с моральным облегчением выдыхает он, пока из глаз текут слёзы стыда. — Что, прости? — Уильям пытается быть лояльным и понимающим, но, кажется, скоро его терпение закончится. — Я близок, но не могу, я… Не знаю как объяснить. — Тогда и не надо. Мужчина хватает его за бёдра и ритмично вдавливает в себя, двигаясь навстречу. У Майкла дрожат коленки и закатываются глаза, и он слезливо молит: — Подожди, пожалуйста, мне… Очень… — Плохо? Хорошо? Мне без разницы, Майкл. Чистая правда, однако, Уильям все же не слепой, и понимает что сыну сейчас скорее очень хорошо, чем очень плохо. Блять, да неужели! Уильям поставил его на четвереньки и отымел, положил на спину и отымел, заставил сына седлать его и отымел, а потом снова поставил на четвереньки и оттрахал по самое не хочу, и тот все равно ни разу не кончил, только растворяясь в мольбах то остановиться, то не останавливаться. По ощущениям прошла целая вечность задыхающихся стонов, шлепков и взаимного удовольствия, за которую Майкл успел сойти с ума. Его колени дрожали и ныли не прекращая уже второй час подряд, волосы взмокли и прилипли ко лбу и горящим щекам, а уж про задницу и говорить нечего. Как бы сильно сейчас не мучалось его тело, он находился на пике удовольствия уже несколько часов и не хотел, чтобы это когда-либо заканчивалось. Кажется, он влюбился в этого мужчину и его член и жить без этих двух составляющих не собирается. Либо это уже воспаленный мозг кидал зашифрованный сигнал «SOS». Уильям вжимал его кудрявую голову в подушку одной рукой, а второй нажимал на поясницу, дабы тот выгнулся сильнее и принимал глубже, и трахал сзади, не щадя. Майк с каждым толчком ощущал как раскачивается мир и отключается его сознание. Он судорожно хватал воздух, из-за чего из горла вылетали сдавленные стоны от рывков, которые он пытался заглушить подушкой сжатой в зубах. Уильям схватил этот комочек пуха и откинул вдаль комнаты, вырывая из зажатых челюстей. Поставил одну руку около головы сына, а второй взял за горло, поднимая на себя. Опустился к чужому уху, жарко шепча не сбивающимся голосом: — Хочешь кончить? В ответ Майкл одобрительно замычал. — Не слышу. — Да-да, пожалуйста, — из его синих глаз снова брызнули слёзы, и он нежно уцепился пальцами за сдавливающую его шею руку. — Папочка, мне так это нужно… На его напряженный член легла отцовская рука и сделала пару движений, которые почему-то всё решили. Майкл вскрикнул от удовольствия так, как, кажется, никогда от боли не кричал. Тело забилось дрожью, и он сжался, отчего и Уильям, сделав последний рывок и щелкнув зубами около его уха, кончил внутрь. От этого завершающего ощущения наполненности и пульсации внутри Майкл протяжно простонал и сильнее подался назад, снова насаживаясь на член и вздрагивая всем телом от кайфа. Повторив это еще несколько раз, он, кажется, опять кончил, не понимая как это вообще возможно и что за монстра из него сделали эти сраные пилюли.

***

— Рад Вас видеть, Мистер Афтон! Если я правильно понимаю, Вы уже должны были пройти первый курс лечения лекарством, которое я Вам прописал. — Да, Мистер Перк. — И как результаты, Мистер Афтон? — Всё просто замечательно, мне стало значительно легче, спасибо. — А были… Какие-нибудь побочные эффекты? — Побочные эффекты? — Майкл украдкой потирает шею под водолазкой, саднящую от синяков. — Нет, ничего подобного, Мистер Перк.