Кошмар в лице потери

      На улице ноябрь. Снег идёт раньше обещанного, но холодно почему-то не было. Будто кожи не было, не было, чем чувствовать, на что опереться. И он, Маркус, всегда так жил. Именно за ним, за каждым его выбором, за неаккуратным словом, стояли толпы народа — такого же, как он сам.       Они на крыше. Ветер морозно задевает вершину небоскрёба, снег летит, казалось, со скоростью света, беспросветным туманом затмевая другие жилые дома и офисы. Сейчас перед ним судьба всех остальных, вера и надежда на светлое и мирное будущее: Саймон.       Голос говорит: надо спасать! Но такого варианта будто нет среди двух предоставленных, довольно суровых. Убить или оставить. Прервать и без того короткую линию жизни или понадеяться на счастливую удачу. И времени на раздумия совсем не хватало, чтобы смыслить здраво, принять путь. Взглянуть вниз нет сил. Он точно смотрит в ответ, ожидая, как разрешится его судьба. Его, что сейчас находится в чужих руках. Никто бы его не послушал, он не лидер. И почему-то, Маркус сейчас чувствовал отталкивающее чувство того самого превосходства, которое отдавало в такие моменты вовсе не силой и властью, а безысходностью и чуждым, слишком давящим прессом ответственности. Хотелось забрать Саймона, взять с собой, но нет такого исхода. И, кажется, он всё сам понимает. Опускает глаза, а, вновь поднимая, смотрит и улыбается, так отчаянно, пытаясь не выдавать слишком частые блики в стеклянных глазах.       Единственное, что мог сделать Маркус — оставить его там, одного, напоследок вложив лишь пистолет в запястие. Будто механическое, оно сжало инструмент, обладатель кивнул и ринулся прочь, с трудом передвигаясь из-за ранненой ноги. Собственные конечности не держали. Маркус знал, что мог бы поступить по-другому, забрать с собой. Знал, но не забрал. Как трус.       Кадры будто сменяются, будто наблюдение ведётся от 3 лица. И это уже не крыша. Некое укрытие под названием "Иерихон". Там люди – или похожие на них – вели свои тропы. И вновь Маркус, вновь под тяжестью неверного выбора, даже там, где выбора вовсе нет и он не нужен. На входе стоит охрана — повреждённые, кому уже нечего было бы терять, даже в случае смертельной опасности. Они просто не поймут, когда окажутся под дулом оружия, чем и были полезны. Однако, больно было, когда среди них лидер обнаружил..       Саймона. Его напарника, оставленного в холоде, на небоскрёбе, с беспощадным ожиданием своего конца. И сейчас, он стоит прямо перед ним, всё в той же одежде, но абсолютно беспомощный. Слепой.       Маркус бесшумно приблизился, мягко переступая по грубой поверхности, но его движения были услышаны. — Кто здесь? — голос больше не звучит мягко, слишком резко для него. Маркусу больно от этого, режет сознание, что если бы он тогда выбрал другой исход – третий, свой – этого всего бы не произошло. В груди будто что-то защемило, стало сложно просто стоять здесь и держаться. — Это я, Маркус. — даже зная, что тот больше никогда не взглянёт в ответ своими лазурными глазами, парень поднимает взгляд на прикованное ко входу тело. Противоречивые чувства наплывают волной: не хочется видеть отчаянные мучения без счастливого конца, и в то же время жаль оставлять одного.       Блондин будто вспоминает, поднимает голову, словно может видеть, как всегда. — Маркус.? — его голос, механически повреждённый, подрагивает даже на этой маленькой фразе. Он протягивает руку, и Маркус позволяет. Коснуться, замереть на скуле, неверяще оглаживать кожу, пока тот прикрыл глаза, сосредотачиваясь. — Саймон, извини, я хотело помочь, но.. прости, прости меня.. — слова выливаются проливным дождём, сплошной водой, повторяя одно и тоже. Этим водопадом всё же не заполнить пропасть, вырытую им же самим. — Всё хорошо, я понимаю. — и он улыбается. Утешающе, убирая беспокойство, и оставляя только чувство собственной паршивости. Как он мог? Вторая рука ложится на другую щёку, мягко поглаживая, и хочется остаться в этом моменте, что хоть и отдаёт холодом, несёт в себе до сих пор неясное тепло, что оставляет горькое послевкусие, даже на миг не пропитанное хоть слабой, хоть граммом надежды на дальнейшее, на всё, к чему они стремились.       Ноги подкосились, отпускать хотелось в последнюю очередь, а чтобы отпустил Саймон – меньше всего на свете. Только такие прикосновения можно считать за объятия, только с такими факторами привязанности и потерь.       Стенды, революция, мирные протесты и шум вертолётов.. вся эта какафония слилась в одну манную кашу с кучей комочков, которую так не хотелось есть – противно. Люди, казалось, не реагировали на них. И рядом не было Саймона. Пазл сложился сам по себе – он вновь его оставил, и на этот раз уже навсегда. За ним снова толпа, все надежды только на лидера, который сам потерялся в собственных указаниях. Который и сам хоть поздно, но понимает – никакой он не лидер, для них уж точно. Так не могло больше продолжаться. Их прижали в угол, а они всё ещё ждут, когда их задницы прикроют, когда кто-то другой их спасёт, и страх нагонял за свой народ, потому что эти кем-то должен был быть он, Маркус.       Последние мечты, разлетевшиеся в прах по холодному, на этот раз, ветру, уносило вдаль. Возможно, к свалке. Возможно, к его человеку. Несмотря на чувства внутри проводов и давления пластика вместо кожи, они были живыми. Разумом, мыслями, решениями, чувствами, эмоциями.. любовью. Он обернулся на боязливо озирающуюся на федералов толпу. Даже на пороге смерти, они не могли принять свой выбор. Они привыкли отдавать свою жизнь на хранение чужакам, даже понимая, что когда-то его светлая полоса потухнет вместе с их жизнями, доверенными в добрые руки. Времени на размышление мало, обстановка накаляется, сам лидер мечет взгляд как загнанный в ловушку беспомощный больше зверь. Он ищет выход, для всех, и не находит ни одного.       Выстрел оглушает, разрезая поперёк метели и застывая, поразив цель насквозь. Их целью всегда был лидер. Он падает к ногам иерихонцев, все разбегаются, друзья в панике бегут в укрытие, а "кровь" течёт синим ручьём. Прямо как Атлантика. Взгляд разноцветных глаз застывает, не в силах больше сдвинуться. Последнее движение кончиками пальцев. Он замирает. Паническое тепло не разливается, не заставляет тело дрожать, а ноги обмякнуть. Он больше ничего не значит в этом мире. Впервые, столь значимое лицо, их предводитель, может позволить себе слабость, закрыть глаза и, если бы мог, пустить первую и последнюю в его жизни солёную каплю слезы, что даже не упала бы – застыла на лице столь же безвольно, как и гетерохромные, неживые глаза. Фоном продолжается крик, но сознание всё потухает и потухает, заглушая остатки ума. — Маркус, эй! — он резко открывает глаза и садится на кровати, спугнув будившего — Спокойно, тихо.. — он рассеянно оглядывает знакомую комнату в пастельных тонах. Ваза на окне, комод из тёмного дуба.. он поднимает глаза на голубые небосводы напротив — Ты чего? — так тихо, словно чтобы не спугнуть.       Маркус резко хватает блондина за шею, прижимая как можно крепче. После ослабляет хватку, чтобы парень не задохнулся, и просто утыкается в плечо, дрожащими руками застывая на спине. Саймон, чуть помедлив с такой реакции, мягко улыбается и обнимает Маркуса в ответ, гладя по голове и прислушиваясь к ощущениям. Жив. Никаких машин, революции, смертей, а только лишь наконец пришедшее осознание реальности. — Что снилось? — чуть отпрянув, чтобы видеть лицо, спросил Саймон. Он легко приложил ладонь к щеке второго, смахивая незамеченную Маркусом слезу. Всё же заплакал. Не может же он всё это всегда запирать внутри? Ощущения напомнили былой сон, скорее кошмар, в которой закончилось всё.. не особо хорошо, как помнил парень, хмуря брови. Маркус прижал ладонь своей, не давая сдвинуть с места, глядя прямо в глаза. — Расскажешь?       И, конечно, он расскажет ему не всё, с совершенно безразличным лицом, выдавая себя лишь парой слов в длинной речи и местами упоминая о том, как сожалел о потере, о перестрелке, о подсобке, и о том, как скучал.