🧪
Близится время контрольной по химии и мой задний проход, предчувствуя приключения, сжимается. С химией у меня всегда были такие отношения, словно я нагадил ей под коврик. Мне кранты. Сижу на уроке с остекленевшими глазами и слушаю, как училка объявляет о контрольной работе, назначенной на следующий урок. Через три дня. Понять то, что ты не понимал четыре месяца? Не, без шансов. Тема — алкаши. Или алканавты. Или как-то по-другому… Мне кранты. Скидываю вещи в рюкзак и встаю. Иду словно сквозь воду — бессмысленно, ничего вокруг не замечая, задевая всех плечами. — Тебе нехорошо? — родная рука дотрагивается до плеча. Он хочет до щеки, но так нельзя — увидят, осудят. Моргаю, успокаиваюсь. Вижу перед собой Олежека. Очки на любимом носике, веснушки, чёрные шелковистые локоны, в которые так здорово зарываться пальцами… — Контрольная. — хриплю, поправляя рюкзак на плече. — Переживаешь, что не напишешь? Киваю. — Кранты, мне, Олежа. — обреченно выдыхаю. — Ещё одна «пара», и я — студент Суворовского. Будешь ко мне в выходные на автобусе ездить — навещать… У него от ужаса расширяются глаза. — Нет… — Олежек сипло выдыхает, порывается сцапать меня, обнять, прижать к себе, но в последнюю секунду в себя приходит, сцепляет руки в замок, чтобы не касаться. — Давай я помогу? Объясню тебе. — Олежек, — устало усмехаюсь, — ты — чудо. Боюсь, меня уже не спасти. Я — «Титаник» после столкновения с айсбергом. — Не говори так! Пожалуйста, давай попробуем! Гришенька… как я без тебя? — он обреченно опускает голову. У меня внутри всё тянет от этой фразы. — А что, — тихо спрашиваю я, кусая губы, — скучать, что ли, будешь? — Подохну без тебя. — шепчет, всхлипывая. И я на всё готов, только бы он не плакал, только бы счастлив был. — Ты сегодня свободен? — спрашиваю, дотрагиваясь до его мягких волос. Нам обоим нужен телесный контакт. Олежек грустно мяучит и подставляется моим пальцам. — Для тебя — всегда. — Маленький… — я нежно улыбаюсь. Я задерживаю руку в его волосах, провожу кончиками пальцев по нежной щеке и вздыхаю. Хочу прижать к себе, поцеловать, зарыться носом в шею… — Григорьев, на физру идёшь? — спрашивает Денис, проходя мимо нас с Олежеком и задерживая на нём подозрительный взгляд. — Иду, — киваю, глядя на Олежека. Денис молча идёт в сторону спортзала. — Ты пойдёшь? — Куда я денусь? — Олежек фыркает, на мгновение сжимает мою руку, подбадривая. — После уроков у тебя. Я сглатываю комок. — У меня беспорядок… — Гриш, я иду к тебе заниматься, а не проводить проверку чистоты. — Заниматься. — я хитро улыбаюсь, и Олежек снова фыркает. — Химией. — Химией. — Гриша! — возмущенно восклицает он. — О чём ты только думаешь?! Я оглядываюсь по сторонам, притягиваю Олежека к себе и помещаю его руку на свой пах. — Прости, видя тебя, могу думать только об этом. — и тыкаюсь языком ему в ухо. Олежек резко втягивает воздух сквозь зубы и отпрыгивает от меня, наклоняя голову к плечу и пытается стереть мою слюну. — Провокатор! — Олежек сверкает глазами, но я-то знаю, что он рад даже такому короткому контакту.🏀
Мы заходим в раздевалку с небольшим временным промежутком, сперва — я, через минуту — Олежек, переодеваемся, стараясь лишний раз не смотреть друг на друга, чтобы не провоцировать стояк. Натянув форму, выходим в зал на построение. Сначала у нас разминочный бег и упражнения для плечевого пояса, затем упражнения на ноги, потом — разучивание или повторение элементов спортивных игр. Сегодня — баскетбол: броски, ведение, передача. Олежек обычно остаётся без пары, потому что в нашем классе умников не любят. А Олежек умный. Взяв старый, потемневший от времени баскетбольный мяч, я прохожу мимо Олежека и пихаю мяч ему в руки — показываю, что встаю с ним в пару, и вижу, как загораются от радости его светло-зеленые глаза, когда он прижимает мяч к груди, обнимая его, как родного. На любимых губах расцветает нежная смущенная улыбка. Нас перестраивают в две колонны, велят разомкнуться на вытянутые руки. Олежек неловко вращает мяч в руках — нервничает: ему не даются все эти спортивные упражнения, когда в них участвую круглые резиновые объекты. Первое упражнение — передача мяча одним броском. Олежкины броски слабоваты, но я ловлю каждый мяч и стараюсь бросать не слишком сильно, чтобы ему не было страшно ловить. Затем мы отрабатываем передачу с одним ударом об пол. Это Олежеку больше нравится, чем переживать за сохранность лица при моих бросках. После мы два раза бьём мячом об пол и бросаем его прямо в руки. Дальше нас ждёт самое сложное упражнение разминки — «восьмёрка»: правой рукой ведёшь мяч под левое бедро, перехватываешь левой рукой и ведёшь под правое бедро. Олежек старается, но ничего не выходит, а физрук лишь тыкает его носом в неудачи. Я подхожу к Олежеку и пробую помочь, показывая сперва на своём примере — медленно, с объяснениями, а после — на нём самом: помогаю принять правильную позу, встаю у него за спиной, вкладываю мяч ему в руку и, накрыв своей, веду под бедро вместе с ним и перехватываю. Олежек воспламеняется, его кожа пышет жаром, щёки краснеют — я слишком близко. — Попробуй ты. — вручаю ему мяч и отступаю. Олежек справляется лучше и я хвалю его — тихо, чтобы пацаны не слышали. Они и без того косо смотрят, потому что я перестал дразнить кота и провожу с ним больше времени. Они неоднократно видели, как я иду из школы вместе с Олежеком, хотя живу в другой стороне. После разминочных упражнений мы выстраиваемся в две колонны: каждой — своё баскетбольное кольцо. Мы с Олежеком оказываемся на разных концах поля, и сперва я стойко сношу разлуку, но ближе к третьему кругу бросков понимаю, что больше так не могу и прошу Дениса поменяться со мной. Тот подозрительно прищуривается, но соглашается, и я попадаю к Олежеку. Он радостно охает, когда, направляясь в конец колонны, видит меня. — Ты как тут оказался? — шепчет он мне в ухо, опаляя дыханием. — Соскучился по тебе, кот. — отзываюсь с обреченной усмешкой. Чёрт, даже если схвачу я эту «пару» по химии, отправят меня в Суворовское — хер я туда пойду. Упрусь рогами, — с места не сдвинут! А всё потому, что привязался я к Олежеку, прилип, врос в него корнями, пальцами, вгрызся зубами, ногтями вцепился — не отодрать, рычать буду и кусаться. Подходит моя очередь, и я совершаю бросок. Попадаю, ловлю мяч и становлюсь в конец колонны. Олежек подходит немного, прицеливается, бросает… и чужой мяч, прицельно брошенный в его сторону, попадает ему в висок и задевает уголок брови. Олежек роняет свой мяч и закрывается руками, но урон уже нанесён. Я, озверевший от его выступивших слёз, подхожу к Олежеку, привлекаю к себе, обнимаю, успокаиваю, а сам ищу предателя. Дима. Ублюдок. — Нахера ты это сделал? — рявкаю, сжимая пальцами плечо кота. — Случайно. — отзывается Дима. На его лице не дрогнул ни единый мускул. Сволочь. Я знаю, что ты специально в Олежека бросил. — Больно прицельно для случайности, гондон. — Слушай ты, … — грозно начинает он, приближаясь. — Нет, это ты послушай, — рычу я, тесно прижимая всхлипывающего Олежу к груди, — если ты или кто-то другой хоть пальцем Кота тронет — хирург будет твоё лицо по кусочкам с асфальта собирать. — Кота? — тихо переспросил кто-то едва слышно. — Вы вместе что ли?.. Дима, услышав это, мгновенно оживился. — Ребят, да у нас тут голубки! — Засунь свои пидорские фразочки себе в задницу, мудила. — прорычал я. — Друга моего не тронь. И тут я посмотрел на Олежека, который пытался спрятать лицо в моей шее. Мягко отстранил его и увидел, что мячом Дима разбил ему бровь. Кровь текла по бледной коже через всю щёку и капала ему на белую футболку. Приступ страха за него едва не подкосил меня. Я бросил наш мяч, схватил кота за руку и потащил в раздевалку, не обращая внимания на шепотки за нашими спинами. — Кот, очень больно? — я прижал к его ранке салфетку. Он всхлипнул, кусая губы, и кивнул. — Маленький… — я привлёк его к себе, нежно обнимая. — Давай свалим. Хватит с тебя физры. И Олежек, который никогда не пропускал уроки по неуважительным причинам, кивает. Похоже, я плохо на него влияю… Я быстро переодеваюсь, пока Олежек прижимает к виску салфетку, затем осторожно переодеваю его, чувствуя в груди непривычный трепет, который появляется, когда ты заботишься о ком-то крохотном и хрупком.☕🍋
Мы идём по улице, цепляясь друг за друга. На мне висят наши рюкзаки и ослабший Олежек с кружащейся головой. Я держу его за талию и крепко прижимаю к себе. Слабые руки кота сцеплены на моей шее. Я веду его к себе домой, не беспокоясь о беспорядке, как и завещал кот. Никитос уже на уроках, родители — на работе. Красота. Самое то, чтобы подлечить Олежека и сесть за химию. Я быстро освобождаю себя от рюкзаков и одежды, оставаясь лишь в футболке и черных джинсах. Раздеваю Олежека и веду его на кухню, сажаю за стол и удостоверяюсь, что он не свалится со стула. Сгибаюсь пополам и лезу в морозилку — достаю формочки для льда, выколупываю с десяток кубиков в тонкое полотенце и прикладываю к шишке Олежека. Он шипит и пытается улизнуть от холода, но я седлаю его бёдра, придавливая своим весом к сиденью стула, хватаю его подбородок, запрещая вертеться, и прижимаю лёд к ранке. Олежек делает такое несчастное лицо, цепляясь за мои бока сквозь футболку, что я уверяюсь, что он сейчас заплачет. Мой маленький фарфоровый мальчик… Я целую его, мягко толкаясь языком между горячих губ, и кот урчит мне в рот, ластится — руками по моей груди водит, бёдра пальцами сжимает, ширинку на джинсах расстёгивает и дрожащими горячими пальцами до члена через ткань дотрагивается, гладит. Под бельё забирается и самыми кончиками пальцев крайнюю плоть опускает, дрочит медленно и нежно. От нехватки воздуха отстраняюсь, распалённый. Целую смазано в уголок губ. Отнимаю от ранки полотенце, кладу на стол и из складок кубик льда достаю. Прижимаю его, такой холодный и гладкий, к ранке, ласкающими кругами поглаживаю кожу. Капельки сбегающие губами прослеживаю — сверху вниз, — и робко, как пёс, языком собираю. Кот урчит и ластится, глазюки свои невозможные сладко прикрывает. Толкаться бёдрами пробует. Только не выходит — придавлен он мною. Охладив ранку, нехотя встаю с его колен, достаю из ящика аптечку, беру стул и напротив кота задницу паркую. Смотрю на красную шишку и ссадину, вздыхаю. На кончик пальца наношу масло арники, руку к его лицу подношу, и кот зажмуривается, боли опасаясь. Отворачивается, шею в плечи втягивает — всё, чтобы не трогал, не касался. Подбородок его ловлю и сжимаю, затылком прижимаю к стене, смазываю быстро, почти не дотрагиваясь, и кота отпускаю. Остатки арники втираю в следы засосов на его тонкой шее. Кот ощетинивается, злится, что я больно ему сделал, пытаясь помочь. Дуется. Руки на груди складывает, отворачивается. Я ставлю чайник, достаю две кружки и наливаю заварки: себе — много, коту — чуть-чуть, потому что он любит «лёгкий», «лайтовый». Сахара добавляю поровну — две ложки без горки. Нахожу в холодильнике лимон и отрезаю кружочек, делю пополам. Одну половинку — в чашку коту, вторую — в маленькое блюдечко с сахаром — ему же. Кипятком заливаю, размешиваю. Терзать лимон в чашке оставляю коту — пусть радуется. Ставлю чашки на стол, а он всё дуется. Коленом легонько его толкаю, скидываю комнатный тапок и пальцами ноги по его ноге ползу, ощупываю. К паху подбираюсь, по бедру глажу, ласкаю, на член чуть надавливаю, прощупываю. И кот уже весь дрожит. Хочет. Ко мне поворачивается: в глазах — море, в штанах — пожар, а я ногу с него убираю и на чашку подбородком указываю, мол, пей, мой хороший. Он накрывает чашку ладонями, обнимает — греется. Я встаю и куртку свою приношу — болотно-зеленую, внутри — белую, барашковую. Его обнимаю, укутывая, в висок здоровый целую, в щёку. — Пей, — прошу, в волосы его зарываюсь пальцами, мягко ногтями шкрябаю. Он пьёт и краснеть начинает — оттаивает, добреет. Когда допивает, я лимон к нему подталкиваю, смотрю, как морщится с довольством, жуёт… Когда корочку откладывает, руки его перехватываю и пальцы облизываю, посасываю. Ему при этом в глаза смотрю. Нравится, чертяке. Беру в рот сразу два, насаживаюсь. Он урчит так тихо и сладко, что я всё отчетливее понимаю: я его… — Гриша… — шепчет он, и я отпускаю его пальцы. Чтобы тут же перегнуться через стол и глубоко его поцеловать. Когда поцелуй заканчивается, я отстраняюсь и едва слышно спрашиваю: — Что, кот? Но он в ответ лишь сладко вздыхает и качает головой.📓🖊🧪
Я сижу за столом и веду конспект того, что вещает мне кот из-за учебника органической химии десятого класса. Алканы-алкаши-алконавны. Формула. Строение — тетраэдр. Зарисовано. Зигзагообразная связь. Зарисовано. Гомологический ряд. Изомерия и номенклатура. Записано. Жуткие структуры газов. Метан, этан, пропан… Получение. Физические свойства. Химические свойства. Применение… — Гриш? У меня в голове ебаная каша, но применение алканов я запомнил. Но лишь потому, что там были понятные мне, дураку эдакому, слова. — Я запомнил применение алканов. — О, это отлично! — кот заулыбался мне с угла стола, на который припарковал свою восхитительную задницу. — Можешь повторить? Я киваю. Повторяю. Слова льются из меня, как числа из счётной машинки. Глаза Олежека распахиваются. — Вот такие пироги. — завершаю я свою речь и складываю руки на груди. — Гриш, у тебя хорошая память. Осталось только остальное выучить. — Кот, я не понимаю. — качаю головой. — Вся эта органическая химия… — запускаю пальцы в свои несуществующие волосы, хочу их взъерошить и потянуть. Моя вредная привычка. Волос нет, а привычка осталась. — Посмотри на меня, — в отчаянии развожу руками, — ну похож я на того, кто шарит? Кот тяжело вздыхает. — Ну не похож. Но тебе нужно подготовиться. Не хочу тебе в Суворовское передачки возить. Соберись! — Ладно. И я собираюсь. Олежек бомбардирует меня информацией из моего же конспекта, заставляет повторять, объясняет, что значат непонятные мне слова. Я запоминаю. Вроде бы. Повторяю, что помню. Спокойно, чтобы ничего не пропустить. Выясняется, что запомнил я один лист из восьмилистового конспекта. Олежек стонет и валится на кровать, хороня себя под учебником химии. Я забираюсь на матрас, ложусь рядом, обнимаю его за талию. — Прости, что я у тебя, дурак, химию не понимаю. — веду ладонью по груди. — Не могу я о ней серьёзно думать. Я ж не Менделеев, не Семёнов… у меня цели другие и желания. Олежек приподнимает учебник с таким изяществом, словно это — его солнечные очки. — А чего тебе хочется? — Тебя. — отзываюсь я с легкой улыбкой. — Мне теперь всегда тебя хочется. Олежек краснеет и снова прячется под книжкой, прижимает её к лицу и пытается не засмеяться. Его серый кардиган так и манит расстегнуть пуговицы… а лонгслив — приподнять ткань и нырнуть головой, прижаться к телу, ощутить себя укрытым и защищенным. Кот внезапно издаёт радостный возглас и резко садится. Книжка падает с лица ему на колени. — Гриш, я придумал! Раздевайся. А мне только повод дай. Десять секунд, и я в одной футболке с набухающим стояком. — Уже готов? — Олежек подкалывает меня, мучительно медленно расстёгивая кардиган. — Ага, — киваю, шумно сглатывая, — и если ты не поторопишься, дрочить мне не придётся — так спущу. Кот усмехается, игриво прикусывает губу, убирает руки со своего тела — предлагает мне самому избавить его от одежды. Я набрасываюсь на его шею глубокими поцелуями, спешно расстёгиваю пуговицы, вытаскиваю Олежека из кардигана, перетаскиваю на матрас и роняю. Ладонями голодно забираюсь под лонгслив и ощупываю грудь, будто в первый раз. Его горячие затвердевшие соски щекочут мои ладони, когда я глажу его грудь, не прекращая целовать фарфоровую шею. Я так его… — Алканы — это углеводороды, в молекулах которых атомы связаны одинарными связями и которые соответствуют общей формуле Цэ-эн-Аш-два-эн-плюс-два. Я замираю, резко отстраняюсь. — Кот, ты чего? — Ничего, Гриша, — шепчет он, — продолжай. Просто слушай мой голос. Я киваю, возвращаюсь к его шее, облизываю ямочку, надавливаю пальцами на соски. — В молекулАХ!… алканов все Аааа… атомы углерода находятся в сос-… стоянии эс-пи-три-гибридизации. Это значит, что все четыре гибридные орбита-ааа-ли атома углерода одинаковы по ф-форме, энергии и направлены в ууу-углы равносторонней треугольной пирамиды — тетраэдра. Я рывком вытряхиваю Олежека из его верхней одежды, резво стягиваю школьные брюки и трусы вниз, обнажая набухшее возбуждение. Олежек разгоряченный и влажный, кусает губы, глаза свои восхитительные прикрывает. Я стягиваю с него вещи и Олежек призывно чуть сгибает колени и разводит ноги в стороны, приглашая. Я тянусь вверх — к полке над кроватью, беру в руки советского времени чайный коробок — жестяной, красный, — открываю его и достаю недавно купленный презерватив. Олежек издаёт жаждущий стон, нетерпеливо ёрзает на простынях. Я впиваюсь зубами в упаковку и бросаю короткий взгляд на его грудь… Блять… его соски — это нечто! Срываю с себя футболку. Раскатываю презерватив по стволу, перебрасываю ногу через бёдра Олежека. Он хочет вытащить одну ногу из-под меня, чтобы прижать её к груди, раскрыться для меня и дать мне место для манёвра. Я останавливаю его. Играю с сосками: мну пальцами, поглаживаю, вдавливаю, покручиваю и тяну, прижимаюсь губами, целую, робко облизываю, надавливаю языком, покусываю и сосу. Мой живот ровнёхонько над его членом, и кот притирается ко мне мокрой скользкой головкой, оставляет на коже ниточки влаги. С пошлым звуком выпустив сосок Олежека изо рта, я рывком переворачиваю его на живот, собираю с презерватива и со стенок его упаковки смазку, раздвигаю нежные ягодицы пальцами левой руки и ввожу в Олежека два пальца, растягивая и раскрывая. Он выгибает спину, как потягивающаяся кошка, приподнимает бёдра мне навстречу и покачивается, насаживаясь на мои пальцы. Внутри у него горячо и влажно от смазки. Я вхожу почти без сопротивления, разыскиваю Олежкину чувствительную точку, поглаживаю стенки, скребусь, — и Олежек дрожит. Его член обильно течёт на простыни и я, любопытства ради, вынимаю из него пальцы, нагретые до неприличных температур, и, дотронувшись до чувствительной головки, ловлю нити его естественной смазки, заключаю конец в клювик пальцев и чуть опускаю крайнюю плоть. Собрав достаточно смазки, я возвращаю руку к его входу, вставляю два скользких пальца, трахаю его ими, и через небольшой промежуток времени добавляю третий. Олежек сжимает меня, стонет, хватает с подушки учебник, находит строку невидящим даже в очках взором и продолжает читать для меня. — Вокруг одинарной угрерод-углеродной связи возможно практически свободное вращение… — на этих его словах я поворачиваю кисть, вращаю внутри него пальцами, и Олежек, пискнув, выпускает струйку смазки на постель, — и молекулы алка-ааа-нов могут приобретать разнообразную форму. В развернутом состоянии… — Эти молекулы имеют зигзагообразную форму с углами при атомах углерода, близких к тетраэдрическому, например, в молекуле н-пентана. — договариваю я за него. У Олежека сбивается дыхание, когда я нащупываю мягкий узел внутри него. Определив его местонахождение, я приставляю к раскрытому блестящему входу головку, предупреждаю Олежека и вхожу в жаркий узкий плен. Не могу сдержать стон наслаждения. Наконец-то я делаю это — занимаюсь с ним любовью на своей постели, под звуки его голоса и мяукающих стонов. Я пару минут не двигаюсь вовсе — наслаждаюсь давлением и теплом, потом Олежек подаёт мне сигнал, двигая бёдрами, и я обнимаю левой ладонью его талию, начинаю толкаться. Назад, затем вперёд, но не слишком глубоко — проверяю, как ему больше понравится, внимательно прислушиваясь к изменениям в его стонах и к зачитываемому параграфу. Когда я медленно проезжаю затвердевшей головкой по его простате, Олежек выстанывает буквы в словах и подмахивает мне бёдрами. Его стеночки мягко сдавливают меня, а затем расслабляются, и этот сладкий контраст заставляет меня всё сильнее твердеть и набухать внутри Олежека. Я наклоняюсь к нему, дотрагиваюсь до горячей спины обнаженной грудью и чертыхаюсь — Олежек обжигает мои соски. Я припадаю губами к его загривку, целую, несильно прикусываю, облизываю, и Олежек дрожит вокруг меня. Шепчу ему в ухо пошлую просьбу: — Кот, сожми меня посильнее. А кот стонет. Высоко и певуче, сминает в кулаках простыни, бёдра ещё выше задирает, почти на четвереньках стоит. И сжимает меня. Так восхитительно сжимает, что я хочу кончить прямо сейчас, в него, сжатый внутри, заключенный… Некстати вспоминаю про резинку и немного сетую на то, что не увижу, как моё семя вытекает из его мягкого растянутого входа. Толкаюсь глубже и Олежек надрывно стонет, краснеет, до крови прикусывает губы. И просит. Тихо, едва слышно. Ещё. Ещё. Ещё. Сильнее. Глубже. Гри-ша!.. Моё имя на два слога делит, выстанывает, хрипит и бёдрами двигает — помогает мне себя натягивать. Я проникаю рукой ему под бедро, поглаживаю нежную внутреннюю поверхность, заставляя дрожать, и завожу его ногу чуть вперёд, чтобы сменить позу. Сам чуть переступаю влево, трахаю под углом — ищу его простату. Олежек дурной и горячий, в учебник смотрит, зачитывает. Я слушаю. Каждое слово, каждый стон и вздох — ничего не пропускаю. И тяну его к себе, насаживаю. Я в защите, но всё равно чувствую, будто кожа к коже, какой он горячий и скользкий из-за меня. Вхожу, а сам поглаживаю чувствительную кожу колечка мышц, вожу по ней подушечкой пальца, ласкаю. Олежек отчаянно стонет, рукой между ног тянется — хочет себя сжать и подрочить. Я бы хотел увидеть это, но запрещаю ему касаться себя. Перехватываю запястья обеими руками, тесно прижимаюсь к его спине и пригвождаю его руки к матрасу, по обе стороны от учебника. И Олежек, рыдая от возбуждения, мыча и высоко мяукая, резко двигает бёдрами назад, трахая мой член, продолжая читать мне параграф. Я целую его влажное плечо, отпускаю правую руку и прежде, чем Олежек потянется к своему члену, заключаю его в кольцо и отдрачиваю — грубо, быстро. Высоко застонав, он замирает, содрогаясь от оргазма, и заливает простыни под собой лужицами спермы. Я тут же укладываю его на бок, чтобы не испачкался, и продолжаю атаковать его простату, не прекращая дрочить и проходя его кульминацию вместе с ним. Когда его дыхание успокаивается, я хочу осторожно выскользнуть, но Олежек не даёт. — Ты не кончил. Снова — здорова!.. Не то, чтобы я не хотел. Просто мои мысли заняты им, а не оргазмом. — Ложись на спину. — командует. Я ложусь, всё ещё находясь в нём головкой. Олежек шумно сглатывает, садится на мои бёдра, спиной ко мне. Стягивает мой презерватив с несколькими миллилитрами спермы, широко расставляет ноги, сжимает меня чуть ниже головки, быстро отдрачивает и приставляет головку ко входу. Я вскрикиваю, и кончаю, стреляя в раскрытое специально для меня колечко мышц. Ощутив тепло, Олежек тут же насаживается на меня, ведёт бедрами по кругу, сжимает мой член, словно пытается так выжать из меня всю сперму. А я кончаю, и не могу остановиться, потому что делаю это внутри него. Внутри моего Олежека, который стонет высоко, с наслаждением, и трахает меня своими ягодицами, высоко задирая их. Когда он осторожно приподнимается, его вход ещё приглашающе раскрыт, и я вижу, как белая сперма скапливается там, пошло вытекает и капает мне на живот. Олежек встает надо мной на четвереньки, пытаясь отдышаться, а я тут же резко поднимаюсь, хватаю его за бёдра и припадаю губами к растянутому и открытому входу. Погружаю в него язык, не раздумывая, без страха. Вылизываю. Толкаюсь глубоко, на всю длину. Потому что люблю его. Я его люблю.