It could be worse

Ганимед любил говорить, что все эти байки про секретарей - бред собачий. Да, платят зачастую мало, но это не так элементарно, как кому-то кажется. Они принимают звонки, планируют рабочее время, организуют совещания, а не просто носят кофе и бегают по мелким поручениям. Именно этим Ганимед и занимался у Зевса. Это было немного обидно: он соответствовал многим требованиям для нормальной работы и мог бы заниматься ей, а не быть стереотипным мальчиком на побегушках. Но он молчал. Потому что в мире Зевса мальчикам на побегушках платили куда больше, чем простым секретарям. Деньги всегда нужны, их всегда не хватает - в этом их основное свойство. В детстве тебе мерещится богатство, потом ты вырастаешь, а вместе с тобой и цены, и потребности. А ещё, со временем, ты становишься единственным, кто должен будет их закрывать. По началу, Ганимед был уверен - эта работа решает все его проблемы. И неважно, что бесплатный сыр лишь в мышеловке. Зевс почти никогда не просил одно и то же два раза подряд. Словно специально, надеясь запутать, он каждый день выдумывал нечто новое, а Ганимед исправно исполнял. Ему это, оказывается, очень хорошо удаëтся, просто исполнять чьи-то поручения. И он приносил эспрессо, флэт уайт, кортадо, раф... Иногда даже чай. Неважно, как далеко за всем этим надо было бегать - ничего не проливалось и не остывало. Взгляды, которые он кидал на него, были слишком долгими, изучающими и Ганимед ощущал их физически, стоило только отвернуться. То, как он накрывал его руку, лежащую на столе, своей большой ладонью, голос, который он использовал для разговоров с ним - низкий, вкрадчивый, бархатный... Заподозрить неладное можно было ещё раньше, но забить тревогу пора было, когда Зевс подарил ему часы. Дорогие, в тëмно-синей коробочке, блестящие серебром - они обвили его запястья, как очень красивый наручник, как цепь, за которую можно дëргать, когда вздумается. Неправда. Ничего особенного. Померещилось. Всë хорошо. Он успокаивал себя как мог и повторял эту мантру, даже когда мужчина дотронулся до его задницы, с самым невозмутимым на свете лицом. Зевс был высоким, накаченным мужчиной с аккуратной бородой, холодными голубыми глазами и кольцом на безымянном пальце. Он был красив, но являлся последним человеком, с которым Ганимед хотел бы вступать в связь. Зевс напоминал ему кого угодно: директора школы, в которой он учился, прошлых работодателей, прости господи, покойного отца - но никак не человека, с которым стоит заняться сексом. У Зевса были другие планы. Ганимед не помнил, чтобы его спрашивали. Он бы отказался, ведь сказать «нет» проще, когда тебя спрашивают, а не когда мужчина сильнее тебя в два раза подходит сзади и трëтся о тебя стояком. Страшно. У него не было ничего кроме беспомощности, ни капли той уверенности, которой владел Зевс. Сидя в коридоре у его офиса в очередь на собеседование, Ганимед видел, как быстро и разочаровано уходят парни, как широко улыбаются, выходя от него симпатичные девушки. Чем приятнее лицо и короче юбка, тем шире улыбка, тем слаще вещи, которых они наслушались. Правда была до ужаса ясной и неприятной: Зевс упорно искал любовницу и нашëл любовника. Ганимед был отличным вариантом. Не оставлял следов помады на рубашках и засосов на шее, не имел привычки царапаться и не пользовался вычурными сладкими духами. Всегда был под боком. Не звонил посреди ночи и ничего никогда не требовал. Всегда выходило наоборот. Если бы Ганимед был вынужден скрываться, он бы потерпел поражение почти сразу, до такой степени он был помечен Зевсом. Его запах, тяжëлый и резкий, древесный, впитался в самую кожу. Везде, где он сжимал его в экстазе - на бëдрах, запястьях, боках - оставались синяки. Он не был девственно чист, но всë, что случалось до Зевса теперь казалось смешным и невинным, как поцелуй в щëку. Он кусал губы, принимая его член внутрь и стоял на коленях между его ног, почти что плача - его красивое лицо, со слов самого Зевса, стоило того, чтобы помучаться и научить одного неумелого мальчика брать в рот. Хуже всего было заниматься сексом на столе. Его край больно впивался в поясницу, пока Зевс вдалбливался в его тело, держа ноги на весу или закидывая их себе на плечи. Двери были заперты, жалюзи опущены - он не был извращенцем до такой степени, чтобы пренебречь осторожностью - но Ганимед всë равно боялся. Ему было стыдно даже перед цветами на окнах и он не знал, как потом смотреть на этот чëртов стол, не краснея. Стол, кресло, маленький диванчик у двери - всë было опорочено навеки. «Бывает и хуже» - вечно думал Ганимед. Его не изнасиловали в подворотне, никуда не продали, ничем не шантажировали. Лëгкие неудобства. Когда нибудь ведь это закончится, да? Когда нибудь ему надоест и его просто выпрут, а пока - надо терпеть и искать выгоду. Зевс был весьма разумным и почти заботливым мужчиной - он пользовался презервативами, старался не запачкать одежду, начинал приставать в самом конце рабочего дня и подвозил до дома, если был в хорошем настроении и не слишком торопился. Эти два пункта вообще решали очень многое. Например, если с ними везло, Ганимед переставал чувствовать себя рабом и ему удавалось получить гораздо больше удовольствия чем обычно. Зевс был медленнее, ласковее, внимательнее. Иногда ему даже чудилась нежность. Иногда он забывался и целовал его искренне, сидел на его коленях, смущëнно улыбался, когда мужчина гладил его по спине, оказавшись рядом. Эта иллюзия очень быстро развеивалась. Со временем они начали встречаться в отелях. Зевс никогда не объяснял, почему, а Ганимед не спрашивал, не его дело. Может, ему просто так захотелось, вдруг. Это не означало, что они прекратили свои сношения в офисе, вовсе нет. Просто теперь они иногда продолжали там, в номере, каждый раз в другом. На кровати было хорошо. Даже если его вжимали в неë лицом, ставя раком, потом он мог просто лежать, глядя в потолок, не заботясь о кофе или документах. Он мог не думать вообще ни о чëм, если завтра выходной - Зевс уйдëт, пока он будет спать, заплатив за всë, а его выпрут из отеля только на утро. Бывает и хуже. Его начальник никогда даже не заикался о доме Ганимеда. Наверное, это просто слишком личное - чья-то квартира, наверное посмотрев на неë, начинаешь видеть в человеке личность, а Зевсу этого не нужно. Хорошо, что эта дистанция существует. Ганимед думал об этом каждый раз, когда Зевс, говоря по телефону, переходил на крик. Он знал, с кем тот ругается. Ему было страшно в такие моменты - он обнимал себя за локти или комкал в руках одеяло. Ганимед ждал чего угодно и сам не знал, чего боится - Зевса, который легко мог бы выплеснуть весь гнев на него или эту женщину, его жену. Хорошо, что дальше этой ругани не заходило, хорошо, что его, любовника - очень неподходящее по мнению Ганимеда слово, но пускай - держат далеко и к себе домой тоже не пускают. Зевс прячется, а у него на этот счëт нет абсолютно ничего. Он лишь ведомый. Ганимеду хочется блевать каждый раз, когда приходит зарплата. В этом мареве тайн, стыда и похоти проходит полгода и с каждым месяцем он всë больше уверен - платят ему именно за секс. Его мозг сам раскидывает приличную сумму на неприличные действия, подсчитывает, сколько стоит каждая его «услуга» и что дороже, минет или анал. Уйти сложно. Уйти страшно, зная, как Зевс умеет кричать и зная, что возможно это лучшее, что с ним может случиться. Да, это не то, чего он хотел бы. Он часто плакал ночью, в своей одинокой квартире. Но у него была квартира. У него была еда. И он не делал для этого почти ничего, потому что стыд и унижение - это не такой уж и труд. Это хорошо. Бывает и хуже.