Полярности.

«Любовь—самое лучшее чувство, которое испытывает человек» Отдавалось ежедневно где то на периферии сознания. Где то на подкорке ноющей болью, ежесекундно с новой, ещё более уверенной силой. А ведь ему так и не приходилось никогда влюбится в кого то по-настоящему. Все было лишь каким то глупым баловством, и не более. Оно заканчивалось так же быстро, как и начиналось, а потому не имело практикой ценности. В конце концов зачем ему вообще нужны были эти ваши «чувства»? Неужели хоть раз они спасли бы его? Неужто вытащили бы из жерла вулкана? «Ведь чувства это вам не шутки.» Говорил он сам себе каждый раз слыша от какой нибудь девушки заветные слова. Чевства—лишь безответный бред. Ненужное звено жизни. Никогда не пригосит обещаного ранее трепета. В животе ничего не летает, в груди ничего не бьётся. У себя в мыслях он так же часто рассуждал разве что над тем, любили ли они его так, как он себе представлял? Ведь наверняка очень больно было бы в таком случае видеть, как обыкновенно каменное лицо, слегка ухмыляясь, еле сдерживаясь от грубости и приступов тошноты, отвечал всегда одно и тоже. Каждый раз отстукивая ритм в каждой букве. Словно он оттачивал навык этого не человеческого безразличия сотнями лет. А может это так и было на самом деле. «Ты хорошая подруга, но не более. Мне жаль.» И все для него были будто полярности. Никогда не найдется кого то, кто мог бы понять его лучше самого себя. Да и разве кто то вообще пытался? Разве кому то было до него хоть малость дела? Или все то было лишь притворством смеха ради? Он не знал, и знать не желал. А сам с собой он мог быть любым. Не надобно было снимать маски эмоций. Все было само собой вразумительным. Если ты хотел плакать, ты садился на край кровати, обвивал руками подушку и оыдал сутками напролет. Забывая о времени. Ведь никто тогда не принуждал его что то делать. Никто не учил жизни, будто сам он за миллиарды лет своего существования не выучил наизусть уже каждую такую фразу. Никто и никогда в таком случае не станет доказывать как правильно спать, есть, существовать, Как правильно чувствовать. А он чувств не знал. Каждый кто хотел быть с ним когда то, уже, наверное, где то в прошлой жизни, наверняка искренне питали чувства к бесчувственному куску грунта(вместо своего имени Лололошка, размышляя о самом себе зачастую любил говорить вместо своего имени именно это), но когда вы живете «в разных мирах» Это было невозможным. Какая уж тут «любовь»? А была ли вообще любовь такая же, какой её описывают в книгах? Была ли она приятным чувством в груди, слегка покалывающим, но от того не менее в своем существе прекрасным? Или все то было лишь наглой ложью для простачков вроде него, что мечтали и потому верели любому бреду, какой им не наплети? Но он знал лишь одно наверняка. Вместе с тем какая она прекрасная и волшебная, такая же она болезненная и безвкусная на деле. Не многим удалось вкусить «настоящую» любовь, и все её последующие прелести. И он конечно бывал огорчен, что в их список никогда не входил и входить не собирался. Но что то все же иногда болело в районе искры. Что то не давало никак ему покоя, и не первую сотню(а может и тысячу, он не знал наверняка) лет он не знает или не может знать, что все это может значить. Не сама ли тоска нападала на него, когда он видел счастливых и настоящих людей? Не биомусор в притворных масках, а личностей с судьбой и характером. Хотя и сам порой понимал, что все настоящие люди были такими. А он человеком не был. И он должен был радоваться за них, ведь он так исполнял свое жизненное предназначение, делая людей счастливыми. Ведь он радовался тому всегда. Его глаза горели каждый раз, когда он был кому то нужен, когда кто то нуждался в нем. Но с каждым новым вздохом и этой мыслью в голове.. ..Мир уже не был так ярок, как прежде. Теперь всё его сознание—лишь бессмысленный шум. Фальшь, если угодно. Окружение больше не имело красок, все вокруг стало отвратительно-блевотных оттенков. Больше не осталось здравого смысла, только бесконечное ничего. Оно растекается противной кислотной субстанцией по сознанию, создавая никогда не существовавшие образы. Оно создает ошибки, которые никогда не должны были возникнуть. Но почему то были. Почему то существовали. Почему то являлись людьми. Одной из таких ошибок был он— Лололошка Дейви Харрис. Отвратительно, на первый взгляд. Ты посмотришь на его улыбку, и станет мерзко в ту же секунду. Будто неумелый ребенок своим фломастером, неистово вжимая его в бумагу рисовал её. Словно искренности в ней не то что бы не было, а не существовало никогда в помине. Словно лицо это, такое светлое и радостное каждую секунду протекания своего бессмысленного существования не зря насило очки. Ведь за ними—его главная тайна. За ними—лишь тьма. За ними—ничего. И таким он никуда не годился, никому не был нужен. И это, конечно, не могло не позабавить. И он сам осознавал, каким посмешищем был своей публике. Как тысячелетия влача своё бесполезное и никчемного существования он лишь позорился, на смех всем окружающим. Как притом был беспросветно глупым и несуразным, что вызывал своим видом искреннее сожаление. Но почему? Почему тогда до сей поры он остается жив? Намного легче было бы исчезнуть самому, зная обстоятельства, но жизнь была довольно жестока по отношению к нему. И он был бы действительно рад перестать существовать, раз и навсегда, но справедливость обходила его стороной. А все потому что он должен был. Обязан. Не взирая на очевидную неполноту, все вокруг вполне жило и процветало, и от своих обязанностей тебе уже никуда более деться. Иногда даже завидовалось себе самому из прошлого, когда всем было плевать. Никому не было до него особенного дела. Все существовало самостоятельно, перетекая в своем спокойном череду. И лето было летом, зима зимой. Люди людьми, животные животными. «Напоминаю, сегодня в 14:55 всех выбравших в качестве факультатива актерское мастерство, в 134 кабинете ожидает мисс Милен Викор» Кой вообще черт, интересно, побрал его, придавшись воспоминаниям о чем то далеком, записаться в «театр»? Конечно, причина крылась и в желании и неимении альтернативы. Все таки Но конечно нет, Лололошка не может так. Спокойно и размеренно Сам Лололошка и был противоречивостью во всех проявлениях. Сама реальность отторгала возможности дать малышу перерыв. Отпустить на секунду посмотреть как выглядит свобода. Как выглядит жизнь. Но то было лишь мечтами, и на деле проход захлопывали перед самым его носом, и ему цокая и жестикулируя в миллионный, казалось, раз, объясняли, что жизнь была не для него. Да, он был жив физически, но личности его не осталось вовсе. Каждый жест создавался не гниющим и дурно пахнущим мозгом, а в каком то «магическом» плане, не иначе. Все было лишь актерством. Ролью. То была лишь наглая ложь в лицо. Это все было слишком противоречиво. Это все было слишком нелепо. Это была сама безисходность. Такая липкая и противная. Такая отвратительна, подающие блевотные позывы к самой глотке. Ты хотел умереть. Ты желал перестать существовать. Но был вынужден жить. Был вынужден. Был. Но уже не был. И то во всех проявлениях был он сам— Лололошка Дейви Харрис. «А вот и опоздавший!» А сам он витал где то за гранями этой реальности, улыбаясь на каких то последних издыханиях и садясь на свое законное место. Впрочем, оно было последним, потому он туда и сел. Хотя на их месте он бы наверняка даже не стал давать самому себе шанса, ведь все видят только как (к слову специально) плохо он врал. По мнению остальных актером он не был. Конечно даже самому уровень своего притворства понять было иногда трудно. Но он был актером. Прирожденным. И то было неизбежным, в его то положении. Ты хотел не хотел, а врал. Врал что бы показаться умнее. Врал что бы показаться сильнее. Врал что бы показаться человеком. Но всего лишь показаться. Ведь он не человек и никогда им не был. А человеком он никуда не годился, никому не был нужен. Ведь ему как никому другому зналось, что бывает с теми, в чьем теле на навсегда не осталось ничего человечного. В чьем организме тысячелетиями уже плодились противные черви, разъедая личность изнутри. Все было смутной пародией. Лишь собирательным образом людей вокруг, их повадков, привычек, сленга в конце концов. Ты видел и подражал. Ты слышал и повторял. И кажется, никто не замечал подвоха. Потому он и был прирожденным актером. Потому он и был Лололошкой. Однако что то в его «душе» тревожило некогда существующее сознание. Что то не давало двигаться, заставляя замереть в волнении и мешая кислороду пробираться в организм. Настолько оно было цепким. Настолько пугающим. Однако парень обнаружил, что смог шевельнуть головой, по направлению к причине беспокойства. То были голубые глаза, расположенные там, где нужно, на аккуратном лице, под закатным лицом выглядя очень завораживающе. Милые пухлые губы сжаты в плотную линию. Темные волосы разбросало в обыкновенно-безобразную прическу. В какой то степени Лололошка понимал его проблему, потому и не обращал на него внимания в моменты, когда он был раздражен не очередной компьютерной игрой а собственной шевелюрой. Тогда он бывает особенно зол, даже чем обычно. И почему он никогда раньше не замечал за соседом такой привлекательности? «Хватит смотреть на меня так, будто хочешь меня убить, за два года ещё насмотришься вдоволь» На одном издыхании своим обыкновенно уставшим шепотом сказал ему парень, хмыкнув, когда закончил свою мысль. И в это хмыканье Дилан, кажется, закладывал намного больше смысла чем в любую фразу в другое время. Всегда оно означало что то большее, чем простая усмешка. Он не показывал таким образом как относился к Лололошке, а лишь добавлял в фразу чего то авторского. Его привычки Лололошке «нравилось» повторять больше всего. Для него он был неким «идолом» идеального современного человека. Ему он был обязан большинству сленговых или не очень выражений. От него он научился язвительно посмеиваться когда нервничал. От него он учился равнодушию. От него он узнал как и где лучше зарядить свой телефон. И за это, конечно, был ему благодарен. «Мм-г» Своеобразно согласился ему в ответ он. Кажется, что то в таком появлении внимания от Дилана показалось ему милым. Любое проявление внимания от такого человека казалось целым празднеством, пиром на весь мир. Усталая и слабая, но притом такая нежная улыбка озарила бледное лицо. Никогда. Никогда он не улыбался ему так искренне. Так тепло и по доброму. То было особенно очаровательно в глазах Дилана. Потому он ответил взаимностью. Протянул холодную, но от того не менее теплую руку. _-_-_-_ И как то даже неожиданно было встретится за таким необычным в каком то смысле общим интересом. Никто и подумать о друг друге не мог, что тот окажется человеком, способным к таким искренним эмоциям. Казалось весь мир останавливался, стоило им появится на крохотной сцене зала, отыгрывая свои роли, а иногда и обычные диалоги. Особенно дороги были моменты, когда им приходилось работать бок о бок. Мир переставал существовать в этом пространстве с момента, когда он пришел сюда. А может из за того, что так было легче осознавать все. Вместе. Когда в первые пару недель было особенно плохо от осознания аварии, прижимаясь к друг другу лишь бы успокоится, кажется то им помогало. Они нашли в друг друге некое утешение. Никто другой не разделял их молчаливой тревоги. Конечно, наверняка замечали за ними необъяснимое сближение, но спуская это на их личную жизнь, из за этого не замечали, как тревожно выглядели, словно краской намалеванные круги под глазами. Никто, конечно, не заметил как они оба неловко теперь чувствовали себя рядом с кем то, кроме друг друга. Никто, конечно, не слышал как скрипела кровать в унисон с нервными покачиваниями из стороны в сторону, завершая ансамбль истерическими смешками время от времени. Никто другой не мог или не хотел понять, что они чувствовали, потому что не было никого другого. Лишь они в двоем. Предоставленные только самим себе, Потерянные и убитые, не живые полностью, словно механические, создавая действия уже на повторе. Но и того было достаточно. Достаточно для того, что бы тихие всхлипы средь ночи, такие горькие и осознающие свою беспомощность, исчезли моментально. Бесследно. Как и вся боль. Теперь все будет хорошо, ведь так? Ведь одиночество должно пропасть? Ведь цвета вернуться в жизнь? Раскрасят холст словно художник, всю жизнь писавший только черным и белым, капнул красным пятном на свою работу и понял наконец, какой мир вокруг на самом деле? Словно кто то снизошел на землю, решив наконец показать нерадивому мальчишке что такое цвет? «А что такое был цвет?» Размышлял он про себя в моменты, когда они вдвоем после занятия спрятавшись за кулисой зала(к слову там находилось пыльное окно с подоконником, видимо случайно не вписавшееся по плану) на холодном подоконнике, прислонив колени друг к другу(очевидно дабы не замерзнуть под уже не летней температурой дующей из окна) разучивали тексты, разыгрывая их тут же. И этот вопрос был действительно с подвохом. Сложно было сказать наверняка. Цвет это то что мы видим. Мы смотрим на красный и говорим что то есть красный, а не зеленый или голубой, или смотря на голубой вы с уверенностью могли учредить мнение о том, что то, что видели вы перед собой не зеленый и не в коем случае не являлось красным. Но цвет нельзя потрогать. Ведь мы только видим, он неосязаем и никогда не был. Ты не мог поймать темно фиолетовый в ладошку и растереть в руки, что после этого станут такого же оттенка, нет. Тогда что такое цвет? Его нельзя взять потому что он есть, но где то далеко, или его нет, и все лишь галлюцинация больного мозга? Быть может мир каждого был в своих разновидностях и красках? Хотя откуда ему знать. Разве он этим размышлением хоть на миллиметр приблизился к тому, что бы с уверенностью сказать, что он когда то видел цвет? Возможно это действительно было когда то, давно-давно, ещё в прошлой жизни. Но откуда в конце концов ему знать наверняка. Весь мир в его глазах лишь бессмысленная каша блевотных оттенков серо-коричневого и красного, даже не цвета. Мир таким не был миром. Это было лишь фактом существования, даже просто ради галочки в бланке «у него есть глаза и он что то там наверное видит, мы не знаем, это не точно». Быть может лучше чем видеть все это, он был слеп и непригоден для спасения миров? Рука сама дернулась к скрепке, скрепляющей листки со сценарием. Открепляя её с тихим взвизгиванием бумаги. Он бы даже сморщился наверное, если бы мог. «Дилан. Ты веришь в цвет?» Черные, как две пуговицы, словно стеклянные глаза очень невинно поморгали, рассматривая напряженное лицо буквально в паре десятках сантиметров, что бубнило себя под нос текст. Смотря на них легко открывалась взору людей тайна, следуя которой мы приходим к вопросу «зачем он их носит?» А потому что лицо его было фарфоровое словно, совсем не живое. И глаза не человеческие, тоже не настоящие вовсе. «Раз они не настоящие, я не смогу проткнуть их?» Однако услышав как по кабинету растекся звук нежного голоса парня, Дилан тотчас отвлекся и слегка расслабил выражение, наклонив туловище в бок дабы получше рассмотреть собеседника. Он даже кажется на пару секунд задумался над словами, сказанными его соседом, однако зажмурившись и распахнув веки он в своей манере усмехнулся, кладя руку сначала на свое колено, а потом и на колено рядом, слегка стуча по нему пальцами, призывая этим самым и парня напротив немного сбавить свою пылкость после занятия по теме философии. «Ты слишком восприимчив к окружению, попробуй передохнуть.» Он смотрел прямо в глаза, словно ища в этой тьме что то живое, и на секунду улыбнулся самыми уголками губ, слегка прищурив свой томный взгляд. После внимание его заострила строчка с плохой пропечаткой, и ловко скинув крышку с маркера он начал прописывать снизу мелко что имел в виду принтер, печатая этот несвязный бред. А затем начиная грызть другой конец. Словно от этого его мысли прояснятся, и запомнить текст будет легче. Хотя может он и избавлялся он стресса таковым образом, никто не знал и не в праве был его судить. «тебе легко говорить.» Считал в своих мыслях сам Лололошка. У него была наверняка своя семья, детство полное воспоминаний, мировоззрение, такое же, конечно, серое, как и он сам, может даже друзья и возлюбленная. А что до него? Что до Лололошки? Разве он спустя тысячи лет скитания по мульти вселенной, и стольких же потерь памяти, если умножить года в двое и ещё плюс десять имел хоть малейшую возможность помнить родную семью? Или хоть что то вообще помнить? «В тринадцатой строчке третьей страницы очепя..тка..оче..блядь,» Тяжелый и глубокий вздох. «Опечатка. Не ”но без него уже будет красивых лир„ а ”но без него уже не будет ничего„, на репетиции говорили пока ты болел, я забыл предупредить.» Это навевало дурных мыслей. Конечно, прогресс в себе он чувствовал, ведь доселе ему не приходилось держать у себя в голове мысли больше десяти секунд, но разве это не было проблемой и предыдущей хуже? Теперь он лишь шире осознал свою беспомощность. Свою ничтожность. Свою ненужность. Ведь вспомнит ли о нем Дженна после выпуска? Или Шерон? Хоть кто то? «проткни я глаза скрепкой, кто то прийдет меня спасать?» Ведь жизнь циклична, и все вернется бумерангом. Он забудет всех, а все его. Никто не будет плакать. Никому не будет больно. И Лололошка тоже, не нужен больше никому. И жизнь будет течь своим чередом, и цвета будут существовать в привычной манере, и любовь будет пускать кровь в жилах, и дружба между студентами будет, и в театральный кружок будут ходить такие же несмышленые первокурсники. Но будет ли существовать Лололошка? Существует ли он сейчас? Не имея личности в своем устое кажется Лололошка не был способен на нормальную жизнь. Разве он после всего этого заслуживает жить? «Ло, ты опять?» Парень аккуратно наклонился в сторону друга, осматривая его бледное лицо, уже десять минут повернутое в одну сторону. Судя по сказанному, часто Лололошка впадал в трансы рефлексии, не в силах даже моргнуть лишний раз. Приложив теплую ладонь к чужому лбу, он отшатнулся слегка, но только потому что испугался, как резко парень напротив спохватился за отсутствие кислорода. Вдыхая и выдыхая глубоко и размеренно, он посмотрел на друга и слегка улыбнулся. Дилан давно уже привык к этим трипам и странностям, а потому принимал его и с ними, и без. «Пойдем.» Он все ещё по своему обыкновению звучал не менее уставше, однако столько времени, проведенного наедине и в компании, уже с головой хватило для того, что бы понять его философию. Встав и потянувшись он схватил его руку и действительно повел в сторону выхода из душного помещения. Хотя они же вроде сидели под самым сквозняком? Перед глазами была лишь пелена, уши звенели а ноги предательски не соглашались слушаться мозга, что приказывал двигатся. Он может и пытался совладать с телом, но лишь тихо ковылял за и так медленно идущим другом, который постоянно оглядывался на него. Может беспокоясь за Лололошку, а может за то, что даже в закоулке, в коем и находилась дверь кабинет, тоже ходили люди, пусть и редко, то беж за свое благополучие. Одно зналось точно с первых дней прибытия в университет—если их застукает руководитель, перестанет существовать спокойная жизнь. «не думаю что это поможет от хандры» Отвлеченно вынес вердикт парень, как только понял что даже силы божьи уже не помогают нести его тушу по воздуху. Как долго он спал сегодня, раз так себя чувствует? И как давно он вообще лежал на кровати? Он же вечно крутится как волчок по всему интернату и за его границами. А то было потому, что последние пару недель его мучала паническая боязнь лечь в кровать. Сон, в котором Буриса буквально распороло на части неизвестное существо стало тому самой что не на есть причиной. Он боялся вновь увидеть кровь. Вновь увидеть смерть. А возможно вспомнить потерю ещё кого то. «Как давно ты принимал свои таблетки?» Этот вопрос в голове кажется слегка растормошил уже полумертвого парня. Точно. Университетский психолог прописал ему курс каких то чрезвычайно дорогих таблеток и выписал справку, в которой уполномочил Лололошке не появляться в университете по причине плохого самочувствия. Но таблеткам свойственно приниматься. «Если я не буду принимать таблетки ещё дольше, я найду в себе силы воспользоваться этой скрепкой по назначению?» Как же безрассудно с его стороны было забыть о них сразу после того, как он в панике выпил пару-тройку лишних порций. А может и больше. Он смутно помнил что то кроме туалета, полного отвратительной субстанцией, и обеспокоенного Карла, посчитавшего что тот просто-напросто отравился. «Бесишь» Кажется, они провели наедине друг с другом так много времени, что разбуди кто то Дилана посреди ночи, он мог наизусть пересказать тот диалог, больно глубинно от засел в его подкорку мозговых микросхем.. «Дилан, у меня иногда бывают странности в виде немного странного состояния, типо я как зомби хожу, если что, пожалуйста, сделай мне то, что у меня в правом кармане рюкзака, там же где таблетки, их тоже нужно если все не особо плохо, и ещё там же где пакет с Иван-чаем, даже если я буду отнекиваться и давится» Лололошка сказал это так легко болтая ногами, что, казалось, он не рассказывал сейчас о своей склонности к суициду. Хотя сам он собственные припадки называл «снами», обосновывая это тем, что не помнил ничего из того, что с ним происходит во время них. Чему то подобному, но не суицидальными наклонностями. Он ведь не псих? Просто немного другой, в основном такой же? У многих людей есть психические расстройства, это нормально. «Погоди, пакет с Иван-чаем?» Парень приподнял голову и слегка устало ухмыльнувшись, выгибая бровь смотрел на соседа, нервно потирающего собственный затылок, в попытке придумать оправдание. Подобный вопрос застал его врасплох и он, мотаясь глазами по крыше, начал так же нервно посмеиваться. И самому, видимо, эта ситуация кажется безумно абсурдной. Но им не привыкать. Им уже свойственна любая неловкость, обыденна любая курьёзность. «Дааа!» Задорно и безумно заразительно смеясь протянул он, падая спиной на пыльный бетон как бы в какой то немой знак, понятный только им самим. Все так же беззаботно улыбаясь он наверняка даже и не догадывался что потом на белоснежной кофте останется грязь, но сейчас, когда он прикрыл глаза, ойкая от того, что не предусматривал подобное падение болезненным, такое глупое и незначительное звено никого не беспокоила. Можно было подумать, что виной его обычно молчаливого веселья стала пустая банка, скинутая с крыши ещё с пол часа под возгласы «тыжэколог!». Однако сам Лололошка находился сейчас в приподнятом настроении духа, после того как подбодрил двумя часами ранее Брендона починить «Ласточку». «Это единственное что тебя беспокоит?» Встав так же резко, как сменил выражение лица с беззаботного на слегка злобное он упер шершавые ладони в боки, по-детски смешно надувая розовые губы. Подобные движения для него были обыкновенны, он был глупым и наивным словно ребенок малый, но по доводам преподавателей, имел огромный потенциал в своей сфере, получая пятерки, и редкие четверки. Мимика для актера была важной частью их игры. Как ни как. Из жизненной пьесы. И никто не спорил с её значимостью, все просто знали это, потому и скрывали от тех, кто не знал главных устоев. От обычных серых масс. «Какой ты эгоист» Смеясь он толкает в бок парня рядом, а после заботливо гладит ударенное плечо, кладя свою голову туда же, смыкая губы в линию, и улыбаясь. Это было их любимое место. Возвращаясь после факультатива они покупали по банке пива где то в городе, и желая остаться за этим делом незамеченными, скрывались на крыше корпуса. У Лололошки удивительным способом всегда оказывались с собой ключи от чердака, а с ними в связке и от люка на небольшую смотровую, ими же из картонок организованную. «Пфф» В ответ ему чужое лицо лишь отвернулось в другую сторону, отпивая уже со дна банки. Могло показаться что из их двоих способ такого времяпровождения нравился только первому, но лишь Лололошке было известно, что изначально инициатором был именно Дилан, сейчас недовольно состроивший брови домиком. ..Конечно, сейчас какие то детали и скрывались в уголках сознания, но факт фактом, он точно знал где искать самому себе помощи. Хотя скорее шатену. Ему же тащится до интерната на своих двоих, друг был так, в моральную помощь. Остановившись он подхватил первокурсника за талию и свободной рукой начал шарится в, казалось, бездонных карманах рюкзака. Лололошка слегка покачиваясь ухватился за чужие плечи, приоткрыв рот в попытке вздохнуть. Воздух предательски не проталкивался дальше легких, душа его как веревка вокруг шеи. Тут и голова закружилась, и перед глазами все поплыло, дыхание сбилось и волна паники нахлынула. Паническая атака? Паника? Он чувствует, что начинает паниковать? Все ведь из за таблеток. Принимай он их вовремя, ничего этого бы не случилось. Это все из за него. Это он теперь виноват. И он никуда больше не годится, он никому не нужен. Все эти люди, нелюди, даже они понимали его ничтожность. Каким он был позорищем. Ах, разве можно было здравому человеку допускать у себя в голове хоть на секунду то, что он заслуживает жизни? Он в последнее время выглядел особенно жалко. Это уже не сравнится с тем веселым и незадачливым паренеком, готовый на все и вся во имя обычного любопытства? Он вырос. И больше не маленький ребенок. Теперь он сильнее. Он мощнее. Сообразительнее. Ничтожнее. Да! С каждой секундой своего существования он терял свою важность даже как «расходник», не то что упаси господь личность. Не спавши и не евши, со взглядом, полным истинным отчаянием, разве это не было жалко? Разве так он заслуживал чего то другого? Он не заслуживал жизни. И он никуда больше не годится, он никому не нужен. Он не заслуживал того, что бы о нем заботились. Он только опять все испортил. Разве кто то просил его спасать этих людей? Кто то кричал ему ночью под его окном «Харрис, прийдите и спасите нас!»? «Раз я так бесполезен, мне стоит выколоть себе глаза? Тогда я никого не увижу, и не смогу никого спасать.» Вновь без ответа. «нашел.» Где то уже не здесь раздался хриплый голос соседа, крепко-накрепко пригвоздившего друга к стене. Он робко открывает шприц, одним коленом прижав Лололошку меж ног. Нельзя было предугадать, в какой момент он упадет. Холодная и бледная рука сама потянулась к лицу, держа меж пальцев оттопыренную скрепку. Возможно, это и есть единственно правильное решение. Просто, закончить это все? Ведь он никуда больше не годится, он никому не нужен. «Эй эй эй, ты что делаешь?» Вооружившись шприцом в правой руке, левой он ловко схватил руку соседа, заключая в свою. Тяжело дыша он смотрел в лицо Лололошки, около переносицы осталась царапина. Сейчас плевать. Пока он не сопротивляется, надо просто закончить это. «Это может быть немного больно» Процедил Дилан. И видимо зря. «Отпусти!» Прикрикнул парень, как только увидел острую иголку шприца, тянущуюся ему за спину. Он, возможно, и осознавал что это сейчас было необходимым, но психоз, кажется, остановил приток крови в мозг, и думать ни о чем другом не получалось. «Если будешь брыкаться, я отдам тебя санитарам» Очки полетели на пол, не разбиваясь, но издавая очень страшный звук. Лололошка замер в ожидании дальнейших действий, смотря в глаза Дилана, щупающего его спину. «Здесь» Шепотом воскликнул парень, недобро улыбнувшись, тянув парня за воротник кофты вниз, заключая их губы в поцелуе. Самом обычном поцелуе. Ничего. Никаких пошлостей, просто поцелуй. А он кажется и не сопротивлялся. Все это было просто каким то сумасшествием. Точно не в этой реальности. Разве такое ничтожество заслуживает всего этого? Такой заботы, такой теплоты. Он ведь всегда им был, всегда являлся посмешищем. Ведь он никуда не годится, он никому не нужен? Всегда он думал что другие было правы, говоря о его наивности. Он ведь и правда был наивно глупым. И ничего более. Это было его истинное предназначение. Но сейчас он лишь приоткрывает рот, пуская в него друга? Кто он вообще ему? Это все очередной отвлекающим маневр что бы вколоть ему успокоительное, или все те разы что то значили? Он не знал наверняка. Скрепка полетела вслед за очками. Он немного сощурился, когда почувствовал как ледяное лезвие аккуратно надавливает на кожу. Лишь немного. Как же жалко сейчас наверное выглядели эти чувства. На пустом месте. Дилан ведь делал так всегда, отвлекал от боли. Человек,который сейчас сжал чужую спину дрожащими руками, лишь бы почувствовать чужое тепло, спас тысячи миров? Подумать только! Он чей то друг?! Он помощник?! Он маг?! Это ничтожество сильнейший человек-демиург?! Но он не человек. И никогда им не был. И ему не осознать человеческих чувств. Ведь он— Лололошка Дейви Харрис. Ведь он ничто. Он сама пустота. Но даже в его сердце теплятся чувства. Человеческие, самые настоящие. Он не полярность, у него тоже может быть кто то, готовый его поддержать в любой ситуации. Даже если через пару лет, Лололошка, за спасением другого мира не вспомнит об этом. Но сейчас он кому то нужен. И с осознанием, мир вокруг меркнет и смыкается. Полярности могут быть разными, на разных частях света, никогда даже не встретится, Но быть вместе.