Признаться и понять

«Застегнись, замерзнешь», — равнодушно отпускает он и стягивает ворот её расстегнутого пуховика. И уходит, оставляя жгучие слова висеть в морозном воздухе. А её словно обухом по голове со всей дури. Время замирает вместе с ней на редкие мгновения. Она тут же трезвеет и слишком чётко ощущает морозец, цепко кусающий бледные щёки. Нарочинская подаётся вперёд и удерживается за столб, усмехается понятливому беззвездному небу. Надо же, какая дура! Она спускается с порога и бредет вон с участка и от горящих весельем окон. Подальше от человека, который разбил незарубцевавшееся сердце пропашими в терпкой тишине словами. Ноги несут невесть куда, глаза не разбирают блестящей снегом тропы. Так и не застегнутый пуховик совсем не греет, а в глазах стеклом стоят непролитые слёзы. Глупый бред на пьяную голову, которому так хотелось поверить. А вдруг они правда могли серьёзно? Такие порывистые и легковоспламеняющиеся они: одна — наигранно-холодная, другой — неисправимый грустный клоун. Только не сейчас, только не сегодня, только не с ней. Только не снова. Сколько ещё предстоит разочароваться в людях, прежде чем она наконец поймёт, что этим существам веры нет? Слёзы солёными дорожками застывают на щеках, а Нарочинская бездумно плетется по тёмным улицам незнакомого посёлка. Вновь одна. Одиночество — кредо. К какому доктору обратиться, когда разодрано в клочья сердце и где-то под ним ноет безустанно верящая душа? Вот бы вернуться в то время, когда в тяжёлые вечера с объятьями ждала любящая мама, готовая поддержать кроткими советами, а вечно занятой, но всё знающий и трепетный отец понятливо улыбался. Но мамы больше нет. А отец есть, и ожидание приближающегося момента неминуемого било оглушающим звоном маятника по голове. Был только грустный клоун, который внезапно появился и с жалящими словами исчез, сделав ещё хуже. Марина оглянулась и увидела безграничное поле, покрытое белым одеялом снега. Она и не приметила, как дошла до окраины. Бессильно упала на пригорок и широко распхнутыми глазами уставилась в ночное небо. Снег остужал гудящую голову, пропуская некоторые здравые мысли, студеный ветерок высушил горчащие капли на ресницах. Размышления продолжились на холодную голову.

* * *

Брагин захлопнул дверь, отделившую его от громкой музыки и звонких, счастливых и немного пьяных голосов товарищей. Ледяной воздух откатил приятной волной и ворвался в лёгкие. Конечно, она над ним издевалась. Издевалась бесчувственно и искусно, как умела только она одна. Пьяная, весёлая и полная надежд, которые он решил разбить, сам того не понимая. Но после того, как даже опьяневший в стельку Пастухов осведомился «А куда это Марина... э, Владимировна запропостилась?», Олег всерьёз об этом задумался. Где она? Он каждую минуту, забывая все анекдоты, которыми бесперестанно осыпал именинницу, поглядывал в окно. А во дворе было также пусто, как и час, так и минуту назад. И тогда он, сорвав с вешалки куртку, покинул праздник. На заснеженной тропе виднелись одинокие следы её аристократической стопы в валенках, которые она бессовестно одолжила у Нининой сестры. Тихая ночь, под фонарём вьются снежинки... И куда потянуло эту сумасшедшую? В лысую голову Брагина, на которую он только что наспех натянул нелепую шапку, начинали закрадываться инородные мысли. Допускал ли он, что всё это была правда? Может, это и есть тот единственный раз, когда эта прекрасница говорила откровенно? Бред-бред-бред! Он пинал рассыпчатый снег, наметённый внезапно забушевавшей метелью. Следы исчезали под белой пеленой, но Брагин упорно шёл вперёд. Сегодня он точно дознается до истины! Чем дальше он следовал за нечеткими следами, тем сильнее удивлялся тому, как далеко занесла её нелёгкая. Неужели он сделал ей так больно? Почему именно сейчас она решила заговорить начистоту? Олег оказался в месте, где заканчивались тусклые фонари и начиналось бескрайнее тёмное поле. — Нарочинская! — заорал он. Ответа не было. Он зоркими глазами хирурга обшарил местность и вдруг на пригорке заметил тёмное пятно. Её почти засыпало снегом, но ясные голубые глаза зачарованно смотрели на небо. Брагин стал прямо перед ней. — Нарочинская, ты совсем с дубу рухнула? — взрывался он. — А ну-ка вставай! Тебя там уже все обыскались, а ты тут снежных ангелов делаешь! — Брагин, отойди в сторону, — тихо сказала женщина недрогнувшим голосом. — Ты мне луну загораживаешь. А лучше вообще уйди. Уйди и отсюда, и из моей жизни. Брагин ошеломлённо плюхунлся рядом с ней на снег и, откопав её ледяную ладонь в сугробе, крепко сжал. — Дура ты, Нарочинская, дура дурацкая. Ты правда надо мной не смеёшься? — Только ты у нас тут клоун, Брагин, — тяжело вздохнула Нарочинская. Ей уже самой хотелось заткнуть собственный поток сарказма, но это было просто невозможно. — Ты знаешь, я так ещё никому в любви не признавалась, — из уст вырвался грустный смешок. — Чего? — обомлел Брагин, зная о её разношерстых кавалерах, которые каждый день забирали на машине и дарили горомадные букеты. А иногда доходило и до того, что били. Олег припомнил синеющую гематому на аккуратном личике. И то, как он даже не испачкался, лбом испортив фронталку того нахала. — Того-о, — протянула Марина и с трудом развернула лицо к мужчине, прожигая его темные карие глаза туманной голубизной. — Я в тебя втюрилась. В тебя, дурак. Она от души хотела со всей силы ткнуть его в грудь и отвернуться, чтобы не видеть этот дурацкий растерянный щенячий взгляд, но тело промерзло до костей и совершенно не слушалось. А он вдруг подорвался и сгреб её в охапку, прижимая к себе. И на ухо шепнул: — И как мне различать, когда ты серьёзная или просто играешь роль? — он тихо рыкнул. — Как тебя сложно любить, Нарочинская! Но я пропал, пропал в тебе. — Мир? — почти всхлипнула Марина. — Да любовь! — продолжил Брагин и поднялся, не отпуская её руку. — Ну что, вставай, горе моё. Блондинка, чьи волосы теперь сделались окончательно белыми, только благодаря мёртвой хватке мужчины преодолела сугроб, в который её заключила метель, и тотчас пошатнулась на неустойчивых ногах. — Ну конечно! — подхватил её на руки Брагин. — Столько лежать в снегу. Замёрзла? Она лишь понуро кивнула. Он с удивлением заметил, что и сам примёрз, а потому быстрыми и немного кривыми от спиртного шагами направился в сторону дома, надеясь, что его следы ещё не замело пургой. А то так они и до утра не доберутся. — Так и заболеть не долго, Марина Владимировна, — укоризненно качнул он головой. — И всё из-за тебя, оболтус, — сонно отозвалась Марина, разомлевшая в его сильных и тёплых ручищах. До дома всё-таки дошли. Точнее, дошёл Олега, согревая в объятьях драгоценную ношу. Шли, плутая и гадая на поворотах по принципу «направо пойдёшь — жену найдёшь, налево — беду, прямо...» В общем, дотопали с горем пополам. Мужчина заставил Нарочинскую встрепенуться, поставив на поверхность. — Ты че, сдурел? — Карета довезла вас на бал, и ей надобно превращаться обратно в тыкву, — каламбурил он. — Серьёзно, Нарочинская, ты ж печёшься о своём имидже, а? Это заявление привело Марину в чувство, и она достаточно твёрдо зашагала к всё также горевшим весельем окошкам. — Сама пойдёшь? — Справлюсь без тебя, — язвительно заверила его она. Олег резко притянул её тонкий стан и страстно поцеловал холодные губы. — Теперь никаких «без тебя», дорогая, — возбужденно прохрипел он, опаляя её лицо жаром. А Нарочинская решила тут же отыграться в порывистом поцелуе. — Ты сам это сказал, милый, — наконец ответила она. Дверь с хлопком распхнулась, являя разгоряченное лицо Дубровской. — Эй, вы где шляетесь? — крикнула она. — Гуляли, — хором отрапортовали они и, заговорщецки переглянувшись, забежали в дом греться, как дети едва протолкнувшись мимо Нины.