И даже шипы у розы прекрасны

— Они холодные. Бутхилл с присущей ему небрежностью выдернул собственные ладони из чужих, более мягких, пусть и закалённых боем, но не утерявших своей человеческой теплоты. Его же руки напоминали несуразный ободранный металл, очень опасно граничащий с тем, что принято выкидывать на свалку или вовсе — на кладбище для машин. Да, пожалуй, там ему было самое место. Причём уже очень давно. — И что? Я просто хотел посмотреть. — В этом нет нужды. Мне нужно будет обратиться за помощью в сервис и пройти техосмотр, только и всего, — Бутхилл бросил беглый взгляд на Аргенти, тут же спотыкаясь о проницательность в изумрудных глазах. — Это правильно, — несмотря на свою добродушность и красоту, хватка у него была порой нечеловечески стальной, даже для Бутхилла. — Но сперва я хотел бы взглянуть на них сам и осмотреть раны. Разрешишь? — Я тебя не понимаю. С какой радости тебе со мной возиться? — но руки всё же расслабил, позволяя накрыть ладони шероховатыми от копья пальцами. — Ну, однажды ведь я поклялся защищать всё прекрасное, что создала вселенная. Эту клятву я держу и по сей день. Не вижу здесь ничего удивительного. Сказал Аргенти это с таким чистейшим простодушием и спокойствием, безмятежно поведя плечами, что Бутхилл даже как-то растерялся. Сам он никогда не был ценителем прекрасного, еще при нормальной жизни и задолго до того, как КММ превратила его тело в бесчувственное ведро с гвоздями. Бутхилл искренне не понимал, откуда в Аргенти все эти любовь, эпитеты, внимание к деталям и желание вознести до небес даже то, что объективно этого не заслуживает. Он не знал, как реагировать на внезапно чуткие касания, ума не мог приложить, с каким лицом стоять и ждать, пока Аргенти отвесит львиную долю комплиментов проходящей мимо женщине за сорок, с которой даже не был знаком. Бутхилл его искренне не понимал, но до безумия хотел чувствовать. Просто чтобы не терять те крупицы человеческого, что в нём остались и ощущать теплоту бьющегося в груди сердца, и неважно, с какой именно начинкой. — Мы с тобой сейчас оба говорим про рухлядь, которой давно пора в утиль? — Нет, мы говорим о тебе, душа моя. — Прекрати! Умоляю, вот только без этого! — Бутхилл страдальчески заломил брови, окончательно забывая с чего начался весь этот разговор. — Эти твои… Он помахал свободной рукой, стараясь красочно обрисовать какое-то только ему известное выражение. Аргенти улыбнулся и покачал головой, но своих слов назад не забрал. — Я буду говорить это до тех пор, пока ты не примешь это, как факт: ты прекрасен. Все живые существа прекрасны, а ты к тому же заставляешь моё сердце биться сильнее каждый раз, когда я на тебя смотрю. — Да твою красавицу… — его исцарапанную руку со множеством уродливых вмятин по-прежнему гладили и согревали касаниями, но, к сожалению, он не чувствовал ровным счётом ничего, кроме того, что именно в этом месте температура его корпуса постепенно становилась выше. И, конечно же, знание того, что тепло это исходило именно от Аргенти, заставляло кончики ушей слегка гореть от удовольствия. Вот об этом он вслух точно не скажет. Благо волосы скрывали это безобразие. — Где-то тут у меня были пластыри… погоди секунду. — Зачем? Бутхилл с искренним недоумением следил за тем, как аккуратно и ловко Аргенти перебирал медикаменты во взявшейся из ниоткуда аптечки в их номере. — Что значит «зачем»? У тебя здесь раны, — он указал пальцем на самую заметную потёртость краски с вмятиной. — Это просто царапина на корпусе. — На твоём теле, — укоризненно поправил Аргенти и вытащил упаковку пластырей, снова настойчиво притягивая к себе ещё не успевшую охладиться от температуры в помещении механическую руку. — Ладно, всё, молчу. Делай, что считаешь нужным. Он сдался с улыбкой, ровно, как и всегда сдавался перед действительно красивым и великолепным Аргенти. Пусть он ничего и не смыслил в эстетике, но не понимать очевидные факты было просто глупо. На пальце появился первый пластырь, внезапно ярко выбивающийся своим детским нелепым принтом на фоне старого тёмного металла. — Серьёзно? Динозаврики? — Тебе не нравится? — удивился Аргенти, вскидывая алые брови. — По-моему, очень красивые и величественные существа. На их долю выпало столько страданий и даже апокалипсис, но это не стёрло их с лица истории. Я считаю, что это по меньшей мере прекрасно. — Это смешные динозаврики с глазами-сердечками, Аргенти. — Вчера увидел их в лавке у одной целительницы на Лофу. Не смог удержаться, — объяснил Аргенти и улыбнулся так искренне, что Бутхиллу пришлось увести глаза обратно на, прости господи, смешных динозавриков, чтобы не залюбоваться дольше положенного и не быть позорно пойманным с поличным. — Мне кажется, это очень мило. Даже увечья, которые приносят только боль, люди пытаются скрасить таким дивным способом. Я восхищён. Он достал следующий пластырь, но теперь с котятами. Бутхилл смирился. Спустя несколько минут подобными пластырями была обклеена вся рука. Кажется, Аргенти истратил на него всю упаковку, но смысла в этом Бутхилл для себя так и не находил. — Готово, — и не успел он на это что-то ответить или пошутить, как Аргенти с мгновенной лёгкостью поднёс его кисть к своим губам, оставляя невесомый поцелуй. Он постоянно так делал, пора было уже привыкнуть в конце концов. Но каждый раз, даже несмотря на то, что Бутхилл правда не мог ничего чувствовать в этом месте — он чувствовал. Возможно, простая мышечная память, а может, воспоминания из прошлого давали о себе знать, жестоко подкидывая поддельные ощущения в мозг и заставляя верить, что он чувствует его губы на своей коже. У него давно всё не как у нормальных людей, Бутхилл мог лишь догадываться о том, как ощущаются его поцелуи на самом деле, и даже мечтать не мог о том, чтобы подарить ответное тёплое касание руками. Хотелось, до жути, но не мог. Приходилось заталкивать эти дурацкие мысли и жалость к самому себе куда подальше. Он вообще старался не вспоминать и не думать о том, чем являлся на самом деле. Во что его, против его же воли, превратили. Кем он был и кем… — Бутхилл? Из толщи вязких мыслей выдернул тихий голос. Одному он был в такие моменты искренне рад: слышать Аргенти можно без вмешательства дрянных технологий КММ. Собственным слухом. — А? Что такое? — Это я у тебя хотел спросить, всё в порядке? Я могу их снять, если тебя это расстраивает или раздражает, — Аргенти деликатно подцепил краешек пластыря с котятами, но Бутхилл поспешил отдёрнуть руку в сторону. — Что?! Нет, они теперь мои! — он пересчитал все пластыри на руках и выдохнул, понимая, что всё на месте. — То есть, мне нравится. Не забивай голову. — Тогда почему ты расстроен? Как же иногда убивала эта его способность видеть насквозь за считанные секунды. Он столько раз пытался спрятаться, но Аргенти снова и снова буйным алым ветром вплетался в его разум и остатки человеческих чувств. Делал это вежливо, аккуратно, совершенно не так, как с ним обращались тогда, в лаборатории. Спрашивал разрешение и уточнял такие очевидные и дурацкие вещи, о которых Бутхилл говорил уже по меньшей мере сотни раз. Они со стороны выглядели, наверное, такими невероятными дураками. — Тебе показалось, — Бутхилл тяжело вздохнул и присел на диван, запрокидывая голову на мягкие подушки и прикрывая глаза. Снять этот номер было хорошим решением. Как минимум мебель тут была явно удобнее, чем в его временной лачуге на Талии. — Ложь совершенно не идёт твоему прекрасному лицу, свет очей моих, — Аргенти остался стоять чуть поодаль, оставляя Бутхиллу драгоценное личное пространство и возможность в сотый раз за день смутиться от неловкого обращения, к которому его жизнь не подготовила, как следует. Уж кому-кому, а лгать Аргенти у него в планах не было совершенно. Бутхилл мог врать окружающим, самому себе, своим нанимателям, если это необходимо, но не Аргенти. Он был достоин большего и лучшего. Во всём. — Забудь. Ничего нового, просто иногда я правда не могу тебя понять, — Бутхилл сказал это всё так же с закрытыми глазами. — Что именно? — всё-таки подошёл чуть ближе, и пусть на его руках сейчас не было перчаток, отполированные до идеального блеска латы прозвенели характерной тяжестью. — Как ты можешь видеть красоту в каждой мелочи? В каждом, твою бабочку, пластыре? Просто объясни, я не понимаю, — позорные «ругательства» снова непроизвольно лезли наружу. Аргенти был прекрасно осведомлён об этой особенности его речевого модуля, но не мог сдержать себя в удовольствии отвечать на подобные высказывания тёплой улыбкой. Да, бабочки и вправду красивые. — Таков мой путь, я сам его избрал. Это трудно объяснить или понять, скорее… Нужно искренне возжелать? Бутхилл выровнялся и вопросительно уставился на тщетные попытки Аргенти донести свою философию жизни. Выходило, мягко говоря, скверно. У него было столько эпитетов и высоких речевых оборотов, но все они беспомощно разбивались о непонимание в чёрных глазах. Возможно, неожиданно сработает тот же способ, который однажды сработал на нём? Как минимум стоит попытаться. Аргенти жестом указал подождать, и Бутхилл послушно откинулся обратно на подушки. Чувствовать какую-либо усталость в теле он попросту не мог, но от избытка событий и разговоров с дурацкими людьми за последнюю неделю и правда хотелось немного забыться. Аргенти всё расхаживал по номеру, Бутхилл на слух мог определить, что он мечется где-то между их сумками, которые они так и не удосужились разобрать за ненадобностью. Всё равно уедут через пару дней. А жаль. Здесь тихо и природа за окном красивая, ему нравится. Аргенти, кажется, тоже. Сидя в тени дерева в саду неподалёку от их отеля, было приятно предаваться воспоминаниям о прошлой жизни и подставлять лицо тёплым порывам ветра. Кожа любовно отзывалась на лёгкую щекотку и микроскопические ощущения, которыми Бутхилл дорожил намного больше, чем теми легко заменяемыми железяками, которые Аргенти называл его телом. Грёбаный КММ оснастил его руку встроенным револьвером, но не удосужился даже попытаться внедрить какие-то мало-мальские сенсоры чувств, которые позволяли бы не ощущать себя инвалидом в чужом теле. Плевать, привык он уже. Толку ныть об этом без конца. Аргенти тихо постучал пальцами по чему-то твёрдому, кажется, камень? Бутхилл так и не понял, пока номер не скрасила незнакомая мелодия. Звучала она неуверенно, было очень заметно, что ничего музыкального Аргенти не исполнял уже очень и очень давно, но это не делало воспроизводимый звук менее ласковым и красивым. Он останавливался на паузы, беззлобно смеялся над самим собой, продолжая снова и снова, пока Бутхилл с интересом не открыл глаза. — Окарина? — Бутхилл попытался рассмотреть её и Аргенти воспринял этот жест, как просьбу сесть рядом, чтобы показать поближе. Аргенти уселся рядом и кивнул, вручая небольшой музыкальный инструмент в металлические ладони, усеянные яркими пластырями. — Случайно досталась мне во время странствий, выбрасывать стало жалко, — он пожал плечами. — Как-то раз я находил очень похожую на своей родной планете. Не при самых лучших обстоятельствах. Аргенти помолчал, но Бутхилл прекрасно знал, что означало это молчание. В его случае, он наоборот старался говорить побольше, да погромче, лишь бы заглушить ноющую боль внутри. Эту дрянь КММ, к сожалению, вырвать из его тела так и не удосужились. — В какой-то момент мне приходилось прятаться в бомбоубежище днями и ночами, игнорируя желание есть, пить и, разумеется, спать. Сделать это тогда было попросту невозможно, поэтому нам приходилось глупо и неуместно шутить над ситуацией, стараясь как-то отвлечься, — теперь Аргенти тихо посмеялся, совершенно неискренне и не так, как он правда умел. — Но именно там мне под руку попалась эта красавица. Я даже не знал, что это, пока один старик не продемонстрировал её способность издавать звуки. Когда Аргенти рассказывал ему что-то из своей прошлой жизни, той самой, в которой ещё не было места ни Идриле, ни высоким моральным принципам и воспеванию красоты, Бутхилл был вынужден затаивать дыхание. Даже с учётом того, что он мог и не дышать вовсе. Это ощущалось намного интимнее и ближе, чем секс, намного ярче, чем искристые фейерверки и всполохи пламени. Неважно, какой характер носил этот рассказ, какие подробности из прошлого скрывал Аргенти, он был просто благодарен за доверие. За доверие тому, кто сам себе не доверяет. — Так вот, к чему это я, — Аргенти снова поднёс инструмент, но теперь к губам Бутхилла. — Может, попробуешь? — Зачем? — Ну, играю я, мягко говоря, отвратно, — Аргенти оставил окарину в его руках и откинулся на спинку дивана рядом. — Но именно это помогло мне впервые почувствовать красоту, которая заключалась в этом крошечном и невзрачном камушке с отверстиями. — Ты отлично играешь, я же сам только что слышал. — Да ну? — Аргенти придвинулся чуть ближе, оставляя лёгкий невесомый поцелуй на его виске. Недоумение на лице Бутхилла стало сегодня каким-то особенно частым явлением. — Смотри, значит, и ты способен видеть красоту там, где разглядеть её крайне сложно. Играю я плохо, не учился толком, надо мной даже смеялся деревенский ребёнок, когда я на радостях решил продемонстрировать свой музыкальный «талант». — Вот поэтому я и не люблю детей, — закатил глаза Бутхилл, заранее готовясь к тому, что его маяк синтезии речи снова предательски подведёт. — Мелкие милые проказники, не умеющие нормально выражать свои прекрасные эмоции. Тьфу. — И всё-таки, тебе правда понравилось? — Разумеется, понравилось, это же ты играл, — место, где Аргенти недавно коснулся его в поцелуе, всё ещё отдавало теплом. — К счастью, слух у меня всё ещё человеческий и ничего не искажает. Хоть сюда КММ не смогли добраться своими лапами. — Рад это слышать. Вот теперь Бутхилл окончательно растерялся, не находя для себя что-то, за что можно зацепиться словами, чтобы увести тему в другое русло. — И ты мне нравишься по той же причине. Зрение у меня, как видишь, тоже ни капли не искажено чужим вмешательством, — Аргенти сказал это, как простую истину и неоспоримый факт, не позволяя усомниться. — Я не требую от тебя безоговорочной любви к самому себе, это долгий путь, который каждый должен найти для себя сам. Только сейчас Бутхилл обратил внимание на то, что на Аргенти стало значительно меньше доспехов, чем обычно. Вероятно, успел сбросить лишний груз с плеч, пока искал окарину и сейчас сидел рядом в лёгких штанах и тунике, беззаботно подогнув ногу под себя. — Но позволь мне тогда просто любить и демонстрировать тебе твою красоту так, как её вижу я. Ему тяжело было слышать эти слова в свой адрес почти что физически. Не для того он разбил однажды все зеркала у себя в доме и не потому пил, как не в себя, в тщетном желании забить голову простым человеческим туманом и забвением, чтобы его сейчас любили. Увы, алкоголь теперь не брал, а отражений по всей галактике хватало с головой, поэтому оставалось просто смириться и принять тот факт, что уже ничего не воротишь. Сломанный, целиком и полностью переделанный, эмоционально искорёженный и не способный чувствовать даже элементарную физическую боль. А так иногда хотелось. Долгое время глаза застилала лишь горькая обида, непонимание, ненависть и самая малость желания убить себя, но он попросту не знал как, ведь всегда был шанс, что его снова достанут с того света и сделают ещё менее человечным. Сейчас же его распирала лишь периодическая злость на себя, на КММ и на отсутствие какой-либо справедливости в этой дрянной галактике. Бутхилл не любил показывать свои слабости окружающим, прекрасно зная, что этим могут воспользоваться, как уже воспользовались однажды. Он надевал шляпу, искуственную по всем меркам улыбку и строил из себя хрен знает что. Но сейчас на нём не было ни улыбки, ни шляпы, зато был Аргенти, мягко осевший на его ледяных металлических бёдрах и заключающий в объятия. Стало сильно теплее. Его пальцы едва ощутимо скользнули вверх по холодному твёрдому корпусу, ничего не требуя взамен и не давая Бутхиллу опомниться. Он не чувствовал этих касаний напрямую, мог лишь догадываться о том, какими тёплыми были его руки, но долго его держать в неведении не стали, медленно расслабляя объятия и тут же накрывая ладонями щёки с обеих сторон. Лицо обдало жаром, лаской, возможно, даже вниманием всех Эонов, на которое Бутхиллу сейчас было плевать как никогда. Аргенти был тут, обнимал его такого, каким он был и, к сожалению, всегда будет, без какой-либо возможности вырваться из ловушки собственного тела. Он касался его, перебирал вечно спутанные, пересушенные беспощадным солнцем волосы, ловко проводя пальцами сквозь пряди. В голову отдавало приятными иголочками удовольствия, от которых невозможно было отвлечься, даже если бы очень сильно захотелось. Тот медленно перебирал пальцами, то заботливо цепляя новую прядь, то возвращаясь к лицу, чтобы снова коснуться его ладонями и оставить невесомый поцелуй на кончике носа. Бутхилл со всей возможной нежностью аккуратно скрестил руки за спиной Аргенти, стараясь не надавить непослушным металлом слишком сильно. Хотелось утонуть в этих объятиях, сделать что-то хоть приблизительно такое же приятное и действительно нежное в ответ, но всё, что он мог предложить — это ледяные протезы рук, несуразно оплетающие прекрасную изящную талию в жалкой попытке быть таким же человеком. Бутхилл плотно сжал губы в тонкую полоску, не замечая то, как медленно Аргенти к ним тянулся. Отблески неуверенности в тёмных глазах читались очень отчётливо, но Аргенти вовремя успел положить свои руки поверх его, вынуждая оставить там, где они лежали. — Всё в порядке, расслабься, я же не сахарный. — Правда? А с виду и не скажешь, — дурацкая рваная улыбка скользнула по его губам, обнажая острые зубы. — Брось, Аргенти, у меня там магазин на семьдесят патронов и четыре разновидности пушек. Будет неловко, если что-то из этого вылезет в самый неподходящий момент. — И всё-таки, я не сахарный, — напомнил он и снова улыбнулся одной из своих самых обворожительных улыбок, похлопывая по металлическим предплечьям. — Оставь так. Бутхилл тяжело вздохнул, в корне несогласный с тем, что решил для себя Аргенти, но сопротивляться не стал. Мягкие руки снова вернулись к волосам и коже, на что Бутхилл мгновенно подставился, как жаждущий ласки кот. Аргенти склонился ближе к его лицу, кутая в волшебный цветочный аромат и выгоняя из головы все те мысли, что преследовали его еще пару минут назад. Сейчас ему правда было плевать кто он, его внимание было занято другим. Щёки обдало внезапным жаром в ту секунду, когда Аргенти прикоснулся к его ушам. Сначала мягко скользнул пальцами по мочкам, а потом припал губами, невесомо целуя и нашёптывая неловкие, очень свойственные Аргенти, комплименты. Хотелось сквозь землю провалиться от всех этих возвышенных формулировок и ощущений, которые накрыли его с головой. Он прекрасно знал его слабые места, Бутхилл сам ему их предоставил на серебряном блюдечке с золотистой каёмочкой. — Стой… — Что? Почему? — Аргенти отстранился, внимательно всматриваясь в разнеженного Бутхилла под собой и стараясь понять, где допустил ошибку. — Не думаю, что моё тело способно на что-то подобное, правда. — В уме крошились тысячи ругательств, но ни одним из них он не хотел — да и не смог бы — испортить воцарившуюся между ними атмосферу. — А если и способно, то я искренне не хочу испытывать судьбу и случайно ранить тебя. — Я ничего от тебя и не требую, мне просто хотелось сделать тебе приятно. Это не обязательно должно перетекать в секс. — Ладно, хорошо. Валяй, — Бутхилл сказал это небрежно, со стороны могло показаться, что даже в какой-то мере натянуто и суховато, но всё, что Аргенти хотел для себя уловить, прекрасно услышал. Согласие и полное доверие. Объятия плавно перетекли во что-то более интимное и необъяснимое, лишь чтобы чувствовать друг друга ближе, роднее и ярче. Смазанные поцелуи на щеках спустились к чувствительной шее, прокладывая тёплую дорожку из ласк. Оставалось просто закрыть глаза и аккуратно придерживать Аргенти в своих неуклюжих руках, отвечая. Он действительно не был сахарным, это ощущалось и весом, с которым Бутхилла прижимали к дивану, и уверенностью действий, с которыми он выбивал из него остатки самообладания. Аргенти переключался то на губы, то на шею, целуя, заставляя забыться. Бутхилл добровольно подставлялся под то, что можно было смело называть истинной красотой. Алые локоны щекотали кожу, воздух вокруг окончательно загустел, а Аргенти даже не думал останавливаться, продолжая пробуждать в нём всевозможные крупицы человеческих чувств, что таились в недрах уродливого железа. Мягкий язык прошёлся по нижней губе, вбирая и медленно оттягивая. Руки скользили вдоль всего тела, но теперь даже механические части начинали чувствовать что-то, что Бутхиллу было чуждо. Аргенти сводил его с ума, переворачивал устоявшуюся за многие годы картину мира с ног на голову, каждый раз снова и снова. Даже с дурацкими пластырями-динозавриками на руках, даже состоящий на восемьдесят процентов из металла, даже израненный и множество раз убитый внутри — он чувствовал себя желанным и любимым. Все связные мысли улетучились из головы вместе со сладостным алым вихрем и, честно признать, Бутхилл искренне был готов подставлять лицо исключительно этому ветру снова и снова, без каких-либо сожалений о прошлом.