Безнадёжные

Светло. Как же светло. Свет повсюду – вокруг, уже под веками – внутри, - и проникает всё глубже. Он выжигает глаза – да и чёрт с ними, Конёк достаточно повидал в жизни, чтобы не слишком горевать о потере зрения, но грёбаное пламя только разгорается; изничтожая всё на пути, пробирается по горлу, ползёт в желудок, печень, сердце... едва задевает мозг – от него и так почти ничего не осталось. Струится по дрянным исколотым венам, выворачивает кости. Неужели это и есть свет в конце туннеля? Что ж, давно пора. И Конёк с ненасытным вдохом выныривает из забытья. Буквально выныривает – проснулся он, вернее, воскрес, в луже непонятного происхождения (возможно, его же собственного производства), в глухом переулке, куда не заходят порядочные люди, под мигающим ярким мать-его-за-ногу-фонарём. Конёк с невнятным стоном прикрывается от него ладонью, переворачивается на живот и выползает на более-менее сухой пятачок асфальта. Он утыкается лбом в сложенные руки и изо всех сил зажмуривается, но даже тогда перед глазами белым-бело. В ушах шуршит – когда-то Конёк учился в институте и знает, что это не шум моря, а прозаичный ток крови. Но течёт она почему-то нехотя, с перебоями. А боль никуда не делась... она переходит из яви в кошмар, из кошмара в явь, преследует, ломает. Уже сломала. Конёк корчится, катается по полу, ударяется о мать-его-за-ногу-фонарь и бьёт того в ответ. Он воет, потом кричит, потом без слёз, обильно компенсируя слюнями, рыдает. Плохо. Как же плохо. Он затихает, кое-как по стеночке поднимается – пора выбираться на охоту. Коньку нужна новая доза. Иначе Конёк умрёт. Он крадётся, точнее, ковыляет вдоль мусорных баков, прячась по теням; задача непростая – огни большого города выдавливают темноту, и таких как он заодно. Усатые морды троллейбусов, многообещающее «Дикси» над автоматическими дверьми, готовыми гостеприимно распахнуться для каждого, даже случайного прохожего... но не для него. Весь этот праздник жизни не для него. Конёк одёргивает себя. Давно знает: чем забористее мысли, тем страшнее следующий за ними приступ ломки. Срочно нужны деньги, бабки, зелень, лавэ – чёрт, что угодно, что можно запихнуть в тарахтящий банкомат за углом, отправить Мухе (сатане скупердяистой, не мог разочек в долг дать), получить заветные координаты закладки... Конёк сглатывает вязкую слюну и жадно принюхивается, пытаясь учуять денежный запах – сильнее всего тот доносится с противоположной стороны улицы, от солидного мужчины в дорогом костюме (Конёк был уверен, что других костюмов не бывает), нисколько не скрывающем статусное пузо, появившееся явно не от нищеты. Конёк оценивает габариты потенциальной жертвы, сравнивает со своими – и с тяжёлым сердцем вновь берётся за поиски. Старик в драном джемпере, пересчитывающий мелочь; компания юных алкоголиков, которых не обчистил только ленивый; прилично одетая молодая дамочка, выходящая из магазина, ну наконец-то... Конёк рычит от волны спазмов, прокатывающихся по телу, и разочарования, когда столь многообещающую добычу обнимает за плечи огромный качок. Спустя два часа в засаде судороги становятся невыносимыми, терпение кончается; он рискует – перебегает через пару домов, ближе к проезжей части. Сейчас, в мучительном гудении машин и потоке фар, он готов убить. Кого угодно, сколько угодно, как угодно – если бы это облегчило его страдания. И вот, в предрассветном сумраке Удача ощеривает-таки гнилые зубы в ухмылке: на горизонте замаячили две фигурки. Конёк затаивается за мать-его-за-ногу-фонарём и присматривается. Силуэты растут, приближаясь; один, тонкий и кривой, как затушенная на середине спичка, превращается в унылую девицу-гота. Рюкзак брюхом трётся о тротуар, оттягивая тощую руку, тяжёлые полы плаща хлопают по икрам, длинная черная коса свисает из-под капюшона, как сопля. Конёк тихо фыркает – таких загадочных и никем не понятых сейчас пачками штампуют. Рядом увивается её гламурная подружка. Вырвиглазная зелёная куртка до пупка, ультра-короткий светлый ворс на голове, в руке с трудом помещается огромный гаджет; тот изрыгает отвратительно попсовую пародию на рок, какой обычно поют придурковато-пидорковатые мальчики. Конёк хрипло смеётся от собственного каламбура и чуть не выдаёт себя. К счастью, бритая девчонка скачет под музыку, как ненормальная, заодно отвлекая спутницу, и они обе проходят мимо, не подозревая о слежке. Сворачивают с дороги в сторону Дикси, и Конёк буквально стелется за ними по земле. Вот она, идеальная добыча! Деньги у них наверняка есть, и эти курицы слишком увлечены друг другом, чтобы заметить их пропажу, по крайней мере, в первые полчаса. Но сначала пусть закупятся. Конёк ждёт за ближайшим деревом, стоически пережидая очередной приступ, пока девушки не покидают магазин с уловом и, как назло, приступают к позднему ужину под горящей вывеской: готка вскрывает свежую пачку сигарет, её приятельница с удовольствием присасывается к банке с энергетиком. Да сколько можно? Нет чтобы быстро допить-докурить и пойти дальше, они стоят и треплются! А у него, между прочим, каждая секунда на счету! Брюнетка бросает бычок в урну и трогает бритоголовую за локоть. - Надеж, я на минуту. Та кивает и снова включает музыку на всю подворотню, пока её подруга ищет кустики. Увы, джунгли в центре города можно найти исключительно каменные, так что выбор падает на закуток между подъездами. Казалось бы, прекрасная возможность облегчить карманы меломанки, но эта зараза вертится, притоптывает в такт и в целом в опасной близости от автоматических дверей с датчиком движения – выдадут при первой возможности. Конёк зло пыхтит и направляется к закутку, подбирая с земли увесистый камень; он надеется обойтись малой кровью, по-тихому – легонько пристукнуть по затылку, пока та занята своими грязными делишками, и обшмонать. Когда вторая что-то заподозрит, Конька и след простынет. И тут в его голову приходит идея - настолько дельная и трезвая, словно чужая. Девочки выглядят юно, им точно не больше не двадцати. Значит, они скорее всего ещё не потратили право на Чудо. При должном везении он схватит чернявую и отнесёт Мухе, а тот как раз на короткой ноге с местными джинами-Ростовщиками. И тогда...тогда Конёк заставит девчонку нажелать ему пожизненный запас дури! Он медленно подкрадывается, почти не дышит; весь сжимается за кирпичной пристройкой, что так кстати укрывает его от чужих взглядов. Крепче сжимает кулак – девочка не успеет даже почувствовать. Раз. Два. Три!.. Он выскакивает с жутким непроизвольным оскалом (скорее, спазмированной судорогой), который сменяется оторопью. Занесённая рука по инерции описывает дугу, булыжник чиркает по асфальту вместо патлатой головы. Что за?.. Тут никого нет. Конёк растерянно осматривается, хотя уже уверен – здесь он один. Это невозможно, ведь он глаз с готки не сводил, с тех пор как та зашла за угол. Других выходов тоже нет – не взлетела же она на крышу? Неужели опять глюки? Да нет, его же отпустило сутки назад. Конёк бросает взгляд на «Надежу»: та, приплясывая, возвращается к шоссе, словно и не ждёт никого. Ну не могла же вторая ему привидеться, в самом деле! Расстроенный, он сплёвывает под ноги, делает шаг и чуть не врезается в кого-то. Открывает рот, чтобы хорошенько обматерить незнакомца, да так и застывает. Вместо привычных ругательств с языка срывается хриплое: - Э-э-э-э-э?.. Готка держится несколько лучше. Педантично изучает его – слишком нагло для галлюцинации – и кажется почти хозяйкой положения. Пока Конёк размышляет о плюсах и минусах психдиспансеров, она вежливо улыбается, обнажая ровные желтоватые зубы, и стягивает капюшон; под ним – белый, как из воска, лоб и круглые чёрные глаза. Не тёмные даже – совершенно чёрные. И пустые. Прозрачные и безжизненные, как стеклянные шарики. Конёк невольно ёжится – таких приходов у него ещё не было. - Привет, Константин, - бесцветно здоровается она, не оставляя сомнений в нереальности происходящего. Даже он забыл своё имя, откуда его знать случайной пигалице? – Мой тебе совет – лучше не надо. - Не надо что? – тупо повторяет, едва ли понимая смысл. «А вдруг она манекен? И вместо глаз у неё камеры, а в горле – диктофон? Да не, бред – диктофоны же фонят». - Мы оба в курсе, что. Добром это не кончится – для тебя, конечно. И мне так-то плевать, что с тобой станет, я не Мать Тереза. Но раз уже ты к нам прилип... Она драматично замолкает. - То что? - То отлипни! – внезапно рявкает она и силой толкает в грудь. От неожиданности Конёк теряет равновесие, нелепо взмахивает руками, и его закручивает, как юлу; мир вокруг мешается, словно на безумной карусели, хочется ухватиться хоть за что-нибудь, но опора уплывает из-под пальцев. Когда он падает на четвереньки, едва не опорожняет давно слипшийся желудок и смотрит в сторону дороги. Сладкая парочка снова вместе, не спеша удаляются, как будто ничего не случилось. Ну, это уже наглость, даже для галлюцинаций. Скрипя зубами, Конёк поднимается и не таясь догоняет бессовестных малолеток. Он их научит, как... как... Уму-разуму, во! Расстояние стремительно сокращается, и приободрённый Конёк решает, что пора заявить о себе. - Э, мелюзга!!! К счастью, больше на улице никого, и подружки безошибочно понимают, кому адресовано обращение. С визгом, что одновременно режет уши и греет душу, они бросаются бежать. Конёк – за ними. Наконец-то всё так, как и должно! Вместо того, чтобы держать спасительный курс на автомагистраль, жертвы сворачивают между домами. Щель настолько узкая, что им приходится протискиваться, а Конёк не ел почти неделю и потому быстро их настигает. Почти хватает рукав цветастой куртки, но в последний момент упускает. Погоня продолжается. Девицы выбирают самые непригожие маршруты: сплошь дворы-колодцы и подъезды один темнее другого, вонючие подвалы, разбитые лестницы. Конёк кладёт последние силы и кровожадно думает – когда поймает, компенсирует всё до последней капли. А поймает скоро, очень скоро... В два раза больше девочек - в два раза больше желаний - в два раза больше дури! Он чувствует пальцами жёсткую ткань чужого плаща, и переулок резко обрывается, врезаясь в дорогу. Напротив – автобусная остановка в окружении мать-их-за-ногу-фонарей. Девушки – к ней, он – за ними... Нет. Он – уже над ними, высоко в воздухе, движется по красивой дуге под пронзительный вой автомобильного гудка. Испуганные фары на капоте, что секундой ранее боднул преследователя в бок, провожают того в последний полёт. Конёк падает на асфальт почти идеально ровно, как штырь, на самое темечко, и затем его шея складывается подобно гармошке. Ну, или нет; Конёк никогда не узнает точно, но за миг до хруста, навсегда потушившего сознание, думает, что гармошка – достаточно весело. *** Подружки, едва выскочившие на тротуар, оборачиваются на надрывающийся клаксон. Надежда давится криком, прокашливается, парочку раз нещадно ударив себя в грудь, для острастки. С трудом отрывает ошеломлённый взгляд от новоиспечённого покойника и смотрит на спутницу, что кажется не сильно живее: то ли шокирована, то ли снова витает в облаках. «Ну и сюр». В горле по-прежнему саднит, но вместо перхания Надя слышит от себя нервный отрывистый смех. - Светунь, ты видела, как он полетел? Офигеть, да? Прям баллистический снаряд. Я раньше такое только фильмах, кхм... - она прыскает и замолкает, когда Светуня не поддерживает её веселья. Из вопящей машины выпрыгивает вопящий человечек; он кружит вокруг трупа, не решаясь подойти ближе. Жутко и комично. - Слу-у-ушай, - хихикнув, вновь заговаривает Надя, - а может, Скорую?.. - Тут хоть Скорую, хоть Неторопливую – разницы не будет, - Света хмурится, и вид у неё больше не такой безучастный. - Тогда полицию? - Ты хочешь вызвать полицию? - Не хочу. - Тогда не вызывай. Безупречная, как кажется поначалу, логика не оставляет шансов на спор. - Тогда почему мы до сих пор здесь торчим? – находится Надя. Света молча указывает ей за спину. На глазах у Нади из темноты выплывают два светлячка фар. - Это наш. Автобус подъезжает к остановке и распахивает двери. Забравшись в полупустой тёплый салон, Надежда падает на сиденье подальше от окон и с нотками восхищения тянет: - Ничего себе ты бессердечная. Света садится рядом. - Это не так, - спустя паузу произносит она. – Я ведь его предупреждала.