электростатика

чжун ли касается его очень нежно и медленно каждый раз, отчего тело начинает дрожать и хаотично покрываться розовыми пятнами. он скользит пальцами по каждому сантиметру кожи, уделяет внимание каждому шраму, полученному в бою или по собственной неосторожности, он касается всего тартальи с такой необузданной любовью, с такими ласковыми добрыми глазами, искренней улыбкой и уверенными движениями. аякс не может потушить пламя в себе, не может воспользоваться гидро магией, дарованной в бездне, самом треклятом и благоговейном месте во всем тейвате. аякс может лишь нежится в лучах рассветного солнца, в потоках любви чжун ли, в его бесконечных комплиментах и поцелуях. это все вводит его в такой опьяняющий транс, словно тело, обученное откликаться на любой раздражитель, всегда готовое вступить в бой, сейчас способно лишь жадно принимать все-все-все, чем его пожелают одарить. чжун ли во всех аспектах жизни — педант и вовсе не аскет, потому не ограничивает себя ни в чем: целует каждый участок любимого тела, наслаждается его красотой, тем, как гармонично он выглядит в эту секунду на этой кровати, в прекрасном ли юэ. чжун ли бесповоротно влюблен и не стесняется этого. он любит видеть этого тарталью — аякса — пылкого, жадного, неумелого, а оттого смущенного, что льнет порочно к чужому богу, впитывает каждую нотку аромата в комнате. аякс не знает, от чего он тает сильнее: быть может, от жарких, вездесущих лучей палящего солнца ли юэ, или от яркого взгляда чжун ли, а может все в совокупности так на него влияет, что хочется лишь реветь и умолять. хочется на секунду сломаться, разбиться, почувствовать чужую сокрушительную силу и не вступить в бой на смерть за звание сильнейшего. хочется просто быть с чжун ли; быть каким угодно, ведь архонт безоговорочно его принимает любым. он прекрасен для чжун ли абсолютно в любой ипостаси — когда он уставший заходит к мораксу после рабочего дня, обессиленно роняя голову на чужое плечо, не стесняясь показаться уязвимым; когда он возбужденно и лихорадочно смотрит на него во время спарринга, одними лукавыми глазами говоря: «я одержу победу в любом случае, господин чжун ли». и это — истина, постулат их отношений, ведь для древнейшего архонта, убившего миллионы людей и существ своими руками, повидавшего жесточайшие войны в истории их континента, признать свое поражение перед тартальей несложно. ведь это правда, он абсолютно уверен в том, что у аякса власти над ним куда больше, чем кажется всем, даже предвестнику, на первый взгляд. он готов следовать за ним, куда тот захочет, готов успокаивающе массировать крепкие плечи, готов ласково перебирать рыжие кудри, готов признаваться в любви каждый божий день, лишь бы видеть глаза аякса живыми. не пустыми или бессмысленными, а такими, как сейчас. сейчас, глядя на него, ощущается лишь любовь, распускающаяся подобно его любимым глазурным лилиям весной. и каждый лепесток, бережно взлелеянный не осознающим этого аяксом, каждый корень, крепко вросший в плодородную черноземную почву — все это требовало присутствия аякса где-то рядом. перманентно, жадно, иррационально. этот парень был рожден не только для фатуи, не только для страшнейших битв на смерть, не только для сумасшедших поступков во имя царицы, а еще для его нежных, родных объятий, полных чувств, взглядов, восхищенных сплетен вокруг своей личности, всемирного признания, страха и уважения. и это глубокое, вечное (чжун ли не сомневается в этом ни на секунду, когда аякс смотрит на него так) чувство заставляет интеллигентного воспитанного чжун ли терять голову от желаний. он хочет бесконечно убеждать тарталью в своей преданной любви, хочет вместе с ним заставить мир склониться к их ногам, а потом медленно и доходчиво объяснять, почему насилие не выход. архонт сходит с ума, стоит чайльду коснуться его ладонью при встрече, поцеловать в макушку перед сном, сказать хриплым голосом любимое «сяньшэнь, а я вас люблю» и посмеяться потом, крепче сжимая в объятиях как самую ценную вещь во всем мире. их незатейливая манера общения состоит не только из монотонных лекций чжун ли, но и из коротких улыбок, эмоциональных взглядов, несдержанных смешков, многозначительной тишины и разговоров ни о чем. они чувствуют друг друга на всех уровнях, стремятся окружить друг друга теплом и заботой, и это правда будоражит чжун ли, гонит кровь по венам в разы быстрее, спутывает все мысли, оставляя единственную «люблю». и все предрассудки общества летят в пустую бездну, не способные изменить даже голос моракса, обращающегося к аяксу; он всегда будет наполнен заботой и благодарностью. иначе обращаться с аяксом невозможно: тот заглядывает в глаза так преданно, с таким щенячьим восторгом и уважением, что держать рот на замке не получается, да и не хочется, если быть откровенным. — чжун ли, ты чего? — родная мозолистая ладонь зарывается в копну собственных волос, а божественный голос ласкает слух. аякс однозначно хочет утопить архонта в этом океане своих чувств, очарования, обожания, — опять залюбовался, неужели я настолько красив? и хихикает так просто и легко, что улыбка сама в ответ расплывается на лице, а ладони аккуратнее поглаживают внешнюю сторону бедер. хочется об стенку биться из-за этого пожирающего чувства любви к этому сердцу хаоса, этому демону и ангелу в одном лице, этому исчадию бездны, вот только такие действия никак не затушат разгорающийся пожар внутри при виде аякса. он же такой желанный и открытый перед ним. истинная провокация, наказание за все его грехи и вознаграждение за благородные поступки, испытывающее на прочность тысячелетнюю выдержку. выдержку по отношению к такому родному и любимому, дарящему тепло в любой точке тейвата одним воспоминанием о себе. и воскресная нега на пару с трепетными чувствами заставляют чжун ли смотреть так долго, целовать бледную кожу так чувственно, поглаживать ягодицы так неторопливо, аж блаженство медом растекается внутри. — конечно, аякс, и ты это знаешь, — в словах ни намека на укор, а лишь готовность в очередной раз доказать свою правоту. чжун ли готов уступить тарталье во многом, но только не в такого рода убеждениях. он боготворит юношу рядом с собой, возносит на пьедестал, благодаря селестию за возможность видеть, слышать, дышать аяксом. быть рядом и знать, что он жив, что он в порядке. а если не в порядке, то мужчина всегда готов найти способ исправить это. — а если не знаю? — игривый тон заставляет все внутри в одночасье сжаться, но эта робость и смутная неуверенность убеждают в том, что перед ним все еще его аякс. бравада, присутствующая во всех словах, самоуверенность, прослеживающаяся в каждом шаге, гордыня, не позволяющая сдаться хоть на минуту — все летит в бездну, стоит чжун ли назвать чайльда «аяксом». у чжун ли был ответ на любой вопрос, была точка зрения на любую тему, у чжун ли была и власть над аяксом. — я с радостью тебе напомню, почему ты самое красивое творение природы, аякс, — и заглядывает в душу, вызывая мелкую дрожь во всем теле, — я повторю это сколько угодно раз, золотце, пока ты не поймешь. даже если никогда не поймешь. и эта торжественная речь перед очередной проповедью всегда заставляет аякса улыбаться так широко и искренне. реальность вытесняется из головы, ее не существует вовсе в такие моменты. лишь снятая маска предвестника напоминает о том, что сейчас чайльд тарталья — одиннадцатый предвестник фатуи — может быть простым, бесхитростным, любящим аяксом. не лицемерным воином, а откровенным и доверчивым, падким на касания тяжелой ладони или на ленивые утренние поцелуи. — я люблю твои плечи, аякс, — поцелуй в основание шеи, ключицу, плечо, куда только успеет ощутить парень, не успевающий обрабатывать информацию и прикосновения из-за возбужденного и разнеженного разума, — я знаю, ты с укором смотришь на свои шрамы на теле, но, — россыпь веснушек накрывается бледными губами, — я полагаю, что ты, будучи воином, должен гордиться ими. они самое истинное подтверждение того, что ты растешь и прогрессируешь. я рад, что ты стал внимательнее и бережливее к себе, не позволяя врагам касаться себя так же часто, как это было раньше. научился ловко и отточенно маневрировать в бою. эта забота когда-нибудь убьет аякса. его сердце бешено стучит в висках набатом, оно буквально выскальзывает из собственных рук, норовя юркнуть куда поближе к архонту. он не может не ощутить это щемящее все живое внутри чувство, оно растекается патокой по всему организму медленно, нежно, щедро. пустота одиночества не занимает больше столько места на душе; ее вытесняют без какого-либо стыда чжун ли и его лечащие раны чувства и слова. властелин камня, всегда уверенный, собранный, контролирующий, становится мягким и покладистым в мощных руках тартальи. последний, разумеется, не позволяет чжун ли сомневаться в вверенной в чужие руки безопасности. это так пьянит аякса, выбивая последний воздух из легких. он сам никогда не смог бы доверять кому-то настолько безгранично. всего так много и мало одновременно, губы мужчины везде, но аякс, жадный до ощущений, хочет больше-больше-больше. еще больше. холодное, суровое, но родное солнце снежной напоминает ему чжун ли. два самых родных сердцу агата красивы до смерти, любимы горячо и дороги аяксу. он готов сражаться за них даже будучи невооруженным, лишь бы оберегать от чужих. чайльд находит красоту в каждой черте чжун ли, в каждом вздохе, в каждом жесте, в каждом слове, в каждой капле его любимого вина из османтуса. аякс потерян и найден заново, но в новом, полностью исправном состоянии. аякс догорает, но чжун ли всегда готов подбросить дров, лишь бы тот не потух. он не позволяет себе лишнего контроля, а лишь стоит подле, преданно дожидающийся нужного момента. мудрый и уверенный в себе архонт, знающий о своей ценности в глазах чайльда. он не его божество, но предательская и богохульская мысль все равно подкрадывается на подкорке сознания, на линии горизонта, на периферии зрения. моракс — самое настоящее божество аякса, которому последний поклоняется к собственному стыду. но этот стыд не сможет быть долговечен, властелин камня уже предвкушает момент, когда тарталья сам это примет и озвучит. — я люблю твои глаза, аякс, — очарованный взгляд янтарных глаз пленит, его хочется ощущать чаще, еще чаще, — они всем кажутся пустыми и безжизненными, но отчего-то я вижу в них всю твою жизнь, — греющие душу и тело касания губ рассыпаются по всему покрасневшему лицу, — это заставляет меня уважать тебя еще больше и беречь, подобно тому, как дракон дорожит своими сокровищами. и ты мое самое главное сокровище, ценность, настоящее золото, аякс. весь мир сужается до человека напротив, вздыхающего так потешно часто, глупо бормочущего несвязные слова под нос, прелестно прикрывающего ладонью глаза. ведь в них чжун ли видит и свою жизнь: тяжелые испытания, пройти которые не под силу каждому, непонимание и непринятие людьми, что когда-то были дороги ему. тарталью хочется сжать в своих руках до хруста, съесть, спрятать, зацеловать, унести далеко-далеко, чтобы больше никто его не ранил. ведь как обычные смертные люди могут знать о том, насколько же ранима душа пугающего предвестника фатуи? а архонт знает, потому и хочет уберечь всеми возможными способами. ведь аякс такой правильно крошечный в его руках, такой пылкий и прямолинейный, живой и нежный. потому что он аякс, а не чайльд тарталья для моракса в первую очередь. — они напоминают мне лепестки моих любимых глазурных лилий, облачное море, холодную неукротимую воду, стремительно несущуюся в реке цюнцзи, мирное небо над головой во время сумерек на территории ли юэ. все самое дорогое и любимое, что у меня есть. аякс видит свое отражение в чужих глазах, такое неправильное и нелепое: не так должен выглядеть воин, внушающий страх одной аурой. не так жалко и разбито, не так зависимо. он чувствует в себе отражение чжун ли, чувствует их разделенные на двоих тайны, чувства, мнения, разговоры, взгляды. он чувствует в себе буквально самого чжун ли, что неспешно толкается в него, заботливо придерживая за поясницу. аякс попал в рай, не умерев; попал на небеса, не совершив достаточно благородных поступков; попал на вершину, не покорив весь мир, но покорив весь мир в чжун ли, непреднамеренно и бесповоротно. покорил, даруя бесконечные объятия нежной души и грубых сильных рук, через которые прошли тысячи смертей и литры крови; плутавыми лукавыми взглядами матовых глаз из-под рыжих пушистых ресниц; добродушными и безвозмездными изгибами красивых губ, что кривились не в обязательном жесте, а по собственному желанию под нахлынувшими эмоциями. это их точка невозврата, в которой оба теряют себя друг в друге. теряют себя в приливах чувств, касаний, слов, искушений.       — я люблю твои эмоции, аякс, — продолжает мужчина, пока тарталья пытается укрыться от этих счастливых и жадных глаз, — ты прекрасно их контролируешь, как истинный высококлассный дипломат. но знаешь, — еще один толчок, глубокий, размеренный, будоражащий все внутри, — я тебя вижу насквозь, аякс. потому что это ты. мне так сладко на душе от факта, что ты так хорошо принимаешь меня, покорно отдаешься только мне, ищешь меня в толпе снующих везде людей, а как обнаруживаешь, так сразу улыбаешься неконтролируемо и очаровательно. так можешь только ты, аякс, ты неповторим. чжун ли чувствует себя не богом, не всемогущим великим архонтом. он чувствует себя просроченной душой, что отчаянно исповедует религию, названную в честь аякса, которую сам же основал; тарталья для него и является ангелом, продиктовавшим ему все заповеди, каноны, аяты. он теряет все свое достоинство перед ним, теряет контроль и власть, на получение которых потратил тысячи лет жизни. он чувствует себя счастливым в полной мере впервые за несколько сотен лет, когда нависает над аяксом и смотрит так чувственно и зачарованно в голубые глаза, когда заполняет собой, ощущая что-то большее, чем простое послевкусие победы после серьезной схватки. он ощущает, что главный трофей, приз, сам был готов броситься в его руки. они на грани жизни и смерти, когда так порочно целуются, наплевав на все грехи за их спинами, на ценности и правила. им нравится видеть друг друга настоящими — без притворных масок и привитых обществом и окружением ценностей. им нравится чувствовать друг друга физически и морально, касаясь изнутри и телесно, и духовно. им нравится жить, когда есть четкое понимание о том, что кто-то тебя преданно ждет дома. архонт хочет постоянно задыхаться от душистого шлейфа в спальне, от аромата вкуснейшей домашней еды, от запаха потного тела после схваток. все заполнено аяксом в этом доме; обживший его за последнее время чжун ли постоянно ловит себя на этой мысли, словно не он его первоначальный хозяин, а дитя бездны. чайльд тарталья — непокорный воин, ужасающая боевая единица снежной — создан для пребывания в этом доме. — а ты будешь любить меня, когда у меня не останется ничего, кроме моей испорченной, запятнанной души? — чжун ли останавливается, когда слышит бархатный голос аякса. он внимательно следит за его мимикой, заставляя того отвернуться и смущенно спрятать лицо в плече. и так всегда — чжун ли читает его как открытую книгу. у него совсем нет козырей перед мораксом. архонт молчит какое-то время, не двигаясь внутри, отчего аяксу хочется мученически взвыть. он пытается сам возобновить фрикции, вернуть ощущение наполненности любимым человеком. — тебе неловко говорить на такие темы ровно до тех пор, пока я не двигаюсь в тебе, — смешок бога заставляет парня засопеть, возмущенно и воинственно глядеть прямо в янтарные глаза, — ты удивительный человек, аякс. чжун ли переворачивается на спину, придерживая тарталью за ягодицы, не выходя из его тела. чайльд начинает вырываться, кусаться, своевольничать, как только вздумается. но моракс видит в каждом действии лишь чувства: робость, трусливость, смущение. он довольно улыбается, давая тарталье привыкнуть к этому положению, но крепко удерживая за бока. потому что чжун ли слишком хорошо знает своего мальчишку. тот уйдет от разговора, начнет сам двигаться на члене, лишь бы доставить себе удовольствие, будет сдержанно мычать и стонать через плотно сжатые мягкие губы. прильнет к чжун ли за поцелуем, потом еще одним и еще, будет гладить везде, где захочет, шептать пошлости и порочные желания, лишь бы переключить внимание архонта с откровенности, случайно соскользнувшей с его собственных уст. начнет ластиться бархатной кожей, испещренной свежими и старыми шрамами, заставляя чжун ли на секунду зареветь в душе от мысли, что он не может всегда оберегать предвестника. властелин камня на это лишь усмехается. аякс слишком сложный даже для человека. он действует, руководствуясь далеко не всегда логикой, а спонтанными эмоциями и мыслями, основанными на искренних, но смущающих чувствах. он пока что не готов прямо обсуждать их, несмотря на существующую между ними близость. и собственническая натура бога рокочет внутри — все это по своей воле нежится в его руках, проявляя все существующие черты яркой личности. «ничего», — думает чжун ли. «еще успеешь рассказать все сам, когда мы будем еще ближе морально. когда наша связь будет крепка подобно нерушимым, молчаливым и укрытым облаками скалам каменного леса, когда она станет настолько надежна, что будет сопоставима с независимостью, самостоятельностью народа моих земель». и он лишь терпеливо ждет, когда аякс сдаст позиции, прекратит уходить от самого себя, своих досель непонятных и неизвестных чувств, эмоций мыслей. лишь бы он прекратил сопротивляться и принял все, что даст ему его архонт. лишь бы эти простые строки сами слетали с его алых уст. — а вы знали, что очень красивы? «замечательно, аякс. лучшая защита — это нападение, не так ли? вот только я тебя вижу изнутри, неужели ты до сих пор не осознал эту аксиому?» — проносится в голове у моракса, пока он с неприкрытой усмешкой наблюдает за парнем, что пытается улыбнуться ему, включив все свое природное обаяние. и у него получается отменно, а может просто чжун ли беспрестанно любуется им, стоит чайльду улыбнуться по-особенному, адресовать этот очаровательный жест именно ему. ведь мужчина каждый день видит мириады фальшивых улыбок, к которым давным-давно привык, но стоит аяксу одарить его ласковым жестом губ, как дыхание все равно сбивается, сердцебиение учащается, а глаза пытаются отпечатать искусство перед ним на сетчатке. — рад слышать это, аякс, — обманчиво-нежно проводит ладонью по спине, усиливая хватку на пояснице и ягодицах, — вот только, будь любезен, выслушай мой ответ. и чжун ли насаживает аякса, улыбаясь так бесстыдно и красиво. аякс захлебывается стоном, задницей ощущая сильные ладони архонта. слишком много сложностей в его жизни появилось, стоило сблизиться с чжун ли самую капельку, позволить тому увидеть одну миллионную собственной филигранной и необъяснимой личности. парень ждет еще движений, покачивается вперед-назад сам, пытается прекратить эту двойную пытку. он хочет ощутить глубокие грубые толчки, шлепки тяжелой ладони на заднице, крепкую хватку на талии и долгожданную разрядку. вот только он сидит обездвиженный и ощущает лукавый взгляд властелина камня. тело предательски откликается на это и требует большего, заставляя органы скручиваться от болезненного возбуждения. и почему чжун ли так любит болтать? он же даже глазами ответы выдает, беззастенчиво поглядывая на юношу! аякс стонет так громко и чувственно, когда ощущает долгожданное движение в себе. член проникает глубоко, приятно заполняет собой, позволяя почувствовать каждую венку на органе. тарталья ждет следующего толчка со слезами на глазах, готовый умолять о большем, пока в голове калейдоскоп мыслей стремится в геометрической прогрессии к нулю, оставляя самые грязные и оттого возбуждающие. «больше, глубже, жестче, сильнее». он хочет всего чжун ли прямо сейчас, хочет чувствовать себя использованным, насаженным на большой член, хочет слышать пошлости на ухо, изгибаться в властных руках, стонать как умалишенный, лишь бы утолить этот нескончаемый голод. он ломает себя, переступает через свои принципы, гордыню и убеждения, неужели он недостаточно хороший мальчик? неужели он не заслужил милости архонта? — аякс, — сыто улыбаясь, мурлыкает чжун ли, ласково поглаживая кожу мягких ягодиц, боков, молочных крепких бедер, наслаждаясь состоянием юноши, восседающим над ним. вся власть была лишь у этого сердца хаоса, так отчего же он выглядит таким сломленным? и бог без зазрений совести любуется этой картиной зачарованно, с удовольствием подмечая, как он довел возбуждение своего мальчика до абсолюта, как тот нуждается лишь в нем. чжун ли слишком любит этого несносного парнишку, любит заботиться о нем по-своему: подталкивать к обрыву, чтобы тот зашел за край, доверившись архонту. а потом обнаружил себя в надежных сильных руках. — к чему такие глупые вопросы? — ведь ты знаешь и ответ, и то, что за моей спиной грехов в разы больше, чем у тебя. аякс с упоением впитал бы эту фразу, всю жизнь мечтающий найти человека, способного его принятым таким — испорченным, ненормальным, подлым, но сейчас он может лишь громче прежнего откликаться на движения внутри. моракс возобновляет толчки, и аякс блаженно стонет, ощущая мокрые дорожки на щеках. он пытается закусить губу, прикрыть рот ладонью, сжать челюсти до боли, но все попытки заглушить стоны пресекаются на корню мораксом. он хочет слышать, что аяксу нравится чувствовать мужчину в себе, нравится ощущение полной власти над ним, нравится смотреть на архонта так, как он любит — сверху вниз, сверкая превосходством в глазах. демонстрируя свою власть и силу, сокрушительную мощь. но почему-то аякс сейчас смотрит на него без зачатков своего острого ума и надменности, на смену им приходят отчаянная нужда и порочное желание. — я буду любить тебя до тех пор, пока на территории моей земли цветут восхитительные глазурные лилии, — толчок, — пока люди моих земель живут самостоятельно, не задумываясь о своем всевышнем, — еще один, — пока жаркое солнце ли юэ всходит и заходит, пока я могу слышать и видеть тебя, аякс, — и аякс тянется к чжун ли, наплевав на все свое превосходство и гордость, жадно впиваясь в губы мужчины, кусая, сразу зализывая ранки, ощущая их один на двоих любимый вкус крови. он бесцеремонно кусает его в любой участок потной оголенной кожи, желая слиться воедино окончательно, стать одним целым с этим человеком. юноша тает от ощущения горячих ладоней везде, где только можно, безбожно двигается тазом навстречу, только бы ощутить чжун ли еще глубже, только долгожданное облегчение наступило. он не отрывается от чжун ли, подстраивается под быстрый темп, подмахивает задом навстречу члену, лишь бы доставить удовольствие им обоим, лишь бы видеть любовь и желание в глазах напротив. хочется утопить в порочном цикле желаний мужчину, действительно осквернить, провокационно соблазнять, беззастенчиво стонать и принимать все, что ему так великодушно дают. аякс утопает в этом райском наслаждении, пускает все ругательства и молитвы на родном языке по ветру, выдыхает громкие стоны, ласкающие слух властелина камня, крепко обнимает за шею, зарываясь тонкими длинными пальцами в угольно-черные волосы на затылке, одаривая нежным, почти невинным прикосновением. он не спешит слезать с члена; расслабляется, обмякает в сильных руках, заваливаясь на все тело чжун ли, позволяя себе очаровательно щуриться от мимолетных и чувственных поцелуев. ластится, мягко улыбается на прикосновения моракса. — а я вас люблю, сяньшэнь, вы знали? и чжун ли счастливо смеется, уверенно заявляя желанное: — и я тебя, аякс. пускай все пропадет пропадом, пойдет по неисповедимым путям ловушек жизни, только бы аякс смотрел на него так счастливо и беззаботно, окуная в теплый океан искренности и вредности, переливающихся всеми цветами радуги, всеми оттенками солнца, видимого из любой точки тейвата. аякс — проклятье, за которое чжун ли бесконечно благодарит селестию каждый день. аякс, каждый день ловко ускользающий от жадного взора моракса дикой кошкой — самое прекрасное творение всех божеств мира. тарталья, не способный к здоровой любви, будучи великим воином, ощущает эту любовь к чжун ли тяжелым ошейником на шее. ему все равно на бесконечные убеждения архонта о том, что любовь не равно зависимости, любовь это не про самопожертвование и бесконечный магнетизм. но аякс настолько привык пропускать этот бред сквозь себя, настолько привык игнорировать эти проповеди, потому что ему на все это плевать; если такова цена ощущения чего-то живого, человеческого внутри себя, то он готов расплачиваться подобным образом всю свою короткую жизнь. он хочет жить ради этих ощущений, заставляющих забыть о кошмарах его жизни; ради этого великого пожара на душе, что охватывает все пространство внутри. чжун ли такой сложный и загадочный для всех в ли юэ, а для чайльда он просто «сяньшэнь», который заботится о нем и красиво, поэтично говорит о своей любви. а тарталья свой бред о чувствах забывает на следующее утро, жалуясь на головную боль от похмелья, осознавая: каждое слово, каждый вдох и жест чжун ли коварно запомнил. тарталью от этих чувств распирает, он ощущает себя отчаянно больным, мысли зиккуратом возводятся в голове, но он может лишь потерянно обнимать чжун ли и обретать из раза в раз покой. потому что каждое прикосновение к его богу ощущается как кара и благословение, как перерождение после жизни великомученика. тарталья в гробу видал все торжественные речи чжун ли о «правильной» любви, когда архонт его так касается, так шепчет комплименты в полумраке, когда заставляет терять связь с реальностью просто пребывая подле. аякс слышит все чужие укоры сквозь кубометры воды, слышит слова о больном отношении так, будто он под айсбергом или наоборот — на вершине эребуса. ему неважно, правильно это или нет, согласуется ли с идеалами о любви, ведь принципы чужды ему. он все это бросает в колодец авраама и забывает обо всем. это все безразлично ему, пока он чувствует себя живым, пока нить калейдоскопа чувств оплетает его и чжун ли, пока он может ощущать смертоносное тепло сильных рук и хрипло говорить «чжун ли».