Вальс

Богато украшенный мундир, ровная осанка, величественный вид. Александр Романов смотрелся в этой старенькой избушке на самодельной табуретке крайне нелепо, но волновало его это в последнюю очередь. Ветер тихонько завывал и шевелил ставни на окнах, от чего те жалобно скрипели, вынуждая столицу прерывать реплику и дожидаться тишины. С момента изгнания Наполеона из России прошло достаточно времени, чтобы избавиться от последствий пожара в Москве: разруха была ликвидирована, здания постепенно восстанавливали, люди возвращались в свои дома. Да и сам Михаил выглядел намного лучше. Он не пребывал в бессознательном состоянии и даже просил Александра приезжать с докладами о происходящем в стране. Романов хоть и был столицей, но повиновался, каждый месяц навещая наставника в небольшой избе на окраине Москвы. Михаил не торопился выходить в свет: бинты все еще скрывали значительную часть тела, выглядел он довольно слабо, и видеть себя в подобном состоянии позволял только Александру и Дуняше, деревенской девушке, которая заботилась о нем все это время. Московский подумывал пристроить ее при дворе, когда полностью восстановится и вернется к своим полномочиям. Александр нервничал и одновременно трепетал перед каждой поездкой и в то же время чувствовал себя подавленным при виде бинтов на руках Московского. В душе плескались смешанные чувства: от щемящей благодарности до бесконечной вины. Санкт-Петербург был столицей, Санкт-Петербург должен был принять на себя удар, а жертвой пала Москва, поглощенная пламенем слабости юной столицы. Александр чувствовал свою вину и до сих пор смотрел на Московского снизу вверх с преданностью ученика. Преданностью, благодарностью и трепетом — было в груди и нечто нежное, такое теплое и мягкое, что щекотало сердце каждый раз, когда Александр смотрел на Московского, что-то, что заставляло его смущаться и подбирать слова, прикрывать смятение очередным порывом шумного ветра, оправдывать заминки скрипящим окном. Александр любил засматриваться. Михаил любил позволять ему это. В этот раз доклад был довольно напряженным: кроме восстановительных работ и триумфальных построек в России собирались пока еще небольшие группы людей с громкими лозунгами и революционными идеями. Александр чувствовал, как внутри него паук сплетал тонкую и искусную паутинку, но Михаилу Юрьевичу об этом знать рано, Михаилу Юрьевичу нужен покой. Московский не дурак, он видит, как напряжены плечи во время рассказа об очередной триумфальной арке, но не настаивает, не давит, лишь терпеливо ждет. Он много и долго думает в последнее время. Сохранять продолжительную связь с реальностью все еще давалось с трудом. Александр не успевает рассказать и трети, как Московский неожиданно выходит из задумчивости, в которой пребывал последние несколько минут: — Александр Петрович, — неожиданно произносит он, — а научите меня танцевать вальс. У Александра невольно бегут мурашки по позвоночнику, а в голову роем влетает множество вопросов. Он несколько раз моргает и пристально вглядывается в лицо Московского. Может, у него снова горячка и стоило позвать Дуняшу с улицы? Романов уже порывается встать, но забинтованная рука быстро, но слабо перехватывает его ладонь. — Я помню, что учил Вас вальсировать, но на мою долю выпало достаточно, чтобы позабыть, как это делается. Я устал лежать как немощный старик, — Московский вымученно улыбается и смотрит с такой мольбой, что Романов задерживает дыхание. — Вы не против? Александр отрицательно качает головой и медленно поднимается под скрип табуретки, аккуратно вытягивая Михаила из постели. По босым ногам бежит холодок от непокрытого дерева, но было настолько приятно стоять, что Михаил едва слышно выдыхает с облегчением. Льняная рубашка расправилась на его плечах, но все еще была мятой после долгого лежания. Александр невольно задумывается: за все эти поездки Московский ни разу при нем не вставал. Романов даже позабыл, что был немного ниже, несмотря на задранный подбородок и небольшой каблук на обуви. Взгляд метнулся со светлой макушки вниз по лицу, остановился на губах и рывком опустился на шею, аккуратно прикрытую сероватым бинтом. Из-за рукавов просматривались точно такой же, и Михаил невольно одергивает рубашку. Александр сглатывает и теряется. — Дуняша скоро придет, — как бы невзначай говорит Михаил и делает небольшой шаг вперед. Александр едва заметно дергается, но тут же возвращает самообладание, легко перехватывая чужую руку. Куда положить другую руку, он не знал. Положишь на талию — Михаил Юрьевич оскорбится ненароком, положишь на плечо — окажешься в слабой позиции, а лицо столицы перед бывшим наставником терять опасно: Романов слишком долго добивался хоть капельки признания с его стороны. Московский за метаниями наблюдает недолго и мягко укладывая ладонь на чужое плечо. — Ведите, Александр Петрович, — у Романова перехватывает дыхание. — Я Вам доверяю, — у Романова, кажется, сияют глаза, а румянец легонько трогает щеки. Благо, в избе стоял полумрак, и, может, было не так заметно. Стоя так близко друг к другу, будучи почти на равных, он все равно ощущал себя неловким восторженным мальчишкой. Михаил слабо улыбнулся. Александр не знал, сколько бинтов скрывает тело Московского, а потому кладет руку на талию невесомо, касаясь только кончиками пальцев, чтобы не навредить ненароком, пока его мундир сжимала крепкая хватка. Шаг. Скрипнула половица, за окном подул ветер. Шаг. Александр поудобнее перехватил чужую руку и повел в сторону двери, где места для маневра было больше. Шаг. Михаила от долгого стояния едва ведет в сторону, но Романов ловко перехватывает его за талию чуточку крепче и ведет дальше. Московский пару раз ошибается, ступает босыми ногами на темную вычищенную обувь, но это такие мелочи. Шаг. Половица скрипит в такт их движениям. Александр смотрит куда-то в скулу Московского, пока тот фокусировался на темной макушке. Шаг. Михаил спотыкается о неровный выступ на полу, и они пересекаются взглядами. Шаг. Они больше не открываются друг от друга. Они всматриваются друг в друга, как завороженные, повторяя движение за движением. Шаг. Остальной мир для них перестает существовать. Были они двое, их сплетенные руки, тепло их тел, их вальс. Шаг. Они кружили по небольшой комнате так, будто Романов не прибыл с полчаса назад, а Московский не лежал прикованным к постели уже несколько лет. Они кружили будто в богато украшенной зале, но у Александра идет кругом голова от контраста. Стук каблука на кожаных сапогах и шлепанье босых ног по половицам. Сияющий на солнце дорогой мундир, идеально сидящий по фигуре, и простая льняная рубаха, свободно висящая на измученном теле. Ровная осанка, поднятый подбородок и немного ссутулившиеся плечи, цепляющийся за все взгляд голубых глаз. Аристократическая бледность и серость недавно смененных бинтов. Ученик и наставник. Нынешняя и прошлая столица. Цветущая архитектура и недавно сгоревшие дома. Влюбленный взгляд и такой же влюбленный взгляд в ответ. Они смотрят друг на друга и чувствуют, чувствуют, чувствуют. Они не замечают ничего. Они наслаждаются. Что-то должно было вот-вот случиться. Серые глаза искрились восхищением. Не тем восхищением, что испытывает ученик, глядя на своего учителя, а тем, в котором утопает влюбленный, как только в поле зрения попадает объект его обожания. Голубые глаза наполнялись нежностью. Той нежностью, которую от них ждали столетие назад, но получили сейчас. Шаг. Они делают его навстречу друг другу. Пальцы переплетаются в замок. Шаг. Ближе. Еще ближе. Они чувствуют дыхание друг друга. Шаг. Они тянутся друг к другу. Шаг. — Михаил Юрьевич, перевязку пора менять, — из сеней веет прохладой. Разрумянившаяся Дуняша шумно вдыхает, поправляя охапку хвороста, но тут же роняет ее прямо на пороге. — Ой, Михаил Юрьевич, ой... Я позже, позже, — она смотрит сначала удивленно, затем широко улыбается той самой деревенской улыбкой, от которой сам ненароком начнешь улыбаться, и выбегает за дверь. Два города отстраняются друг от друга ровно через мгновение, взгляд смущенно отводят и больше не поднимают его друг на друга. Что-то должно было случиться, но так и не случилось. Романов заканчивает свой доклад и вскоре уезжает.

***

Прошло несколько месяцев, дожди поливали без остановки, начинало ощутимо холодать. Дорогу совсем разморило влагой и опавшими листьями, что проехать экипажем до окраины Москвы было невозможно, и Александр прекратил свои доклады. Вскоре он получил письмо с просьбой заняться государственными делами и не отвлекаться на поездки. Романов боялся, что кто-то сказал Московскому о тайных обществах, хотя кто бы рассказал — Дуняша, гуси или тучная корова? Каждый месяц Александр получал короткие записки о состоянии наставника, но написаны они настолько неровно, с таким количеством ошибок, что писал их вряд ли Московский — скорее Дуняша, которую он старательно учил грамоте. Романову было тяжко на душе. Он надеялся на встречу с Михаилом хотя бы через выведенные его рукой буквы, но и здесь судьба оказалась неблагосклонна. В Петербурге выпал первый снег, покрывая землю белым покровом, и император повелел устроить бал. Романов едва не тонул в унынии: танцы и шумная музыка — последнее, что ему хотелось, но в то же время он с надеждой глупого мальчишки верил, что Михаил Юрьевич примет приглашение на бал: в том, что Московскому его отправили, Романов отчего-то не сомневался. Он не приехал. Романов чувствовал себя так нелепо. Конечно же не приехал: такое количество бинтов вряд ли покинет его тело за пару месяцев, а уверенность окрепнет настолько, что Московский явится на бал в столицу. Романов с тоской осматривал нарядно одетых дам и любезно улыбался. Каждая из них мечтала о танце с ним, каждая из них кокетливо прикрывалась веером или длинной, переливающейся в ярком освещении перчаткой. Музыка мелодично лилась по всей зале, то утихая, будто прекращаясь вовсе, то снова нарастая до шумного визга скрипок и цоканья каблуков по полу. Романову хочется уйти. Он в очередной раз поправляет воротник мундира и смотрит в окно. Уже давно стемнело, но белый снег будто делал улицы ярче. Новых экипажей не подъезжало. У самых ворот пускала пар изо рта утомившаяся лошадь, и в груди столицы щелкает крохотный огонек надежды. Он оглядывает зал и медленно проходит к выходу. Ему необходимо взглянуть на экипаж. Это было так глупо, так наивно, но он был уверен, что там именно... — Сам граф Вронский только что прибыл на бал, вы слышали? — перешептывание дам было едва слышно из-за музыки, но Романов остановился на середине пути. Ошибся. Он ненавидел себя за эту глупость. Уйти все еще хотелось, но десятки восторженных глаз юных и не очень юных дам не давали ему сделать и шаг. Военачальники тоже поглядывали на столицу. Кто-то наверняка присматривал. Он чувствовал спиной все эти взгляды. Александр был уверен, что император дал указание следить за ним во время бала: боялся, что со столицей что-то случится. То ли революционные лозунги и постоянные головные боли заставляли его волноваться, то ли подавленность и между тем какая-то детская надежда вызывали настороженность. Как бы столица не натворила глупостей. Романов сам уже не понимал, что происходит. Последние месяцы он не находил себе места, ждал чего-то. Ждал кого-то. Он не позволял приносить себе письма и сам встречал почтальона каждый божий день. Он видел сны, такие приятные, такие реальные и невозможные одновременно. Он просыпался с томным чувством в груди и ярким румянцем на щеках, но не мог вспомнить, что ему снилось. Он помнил лишь, чей образ являлся ему. Сейчас же, на этом пышной балу с непрекращающейся мелодией и смехом дам, громкими разговорами военных в мундирах, звоном бокалов, шелестом пышных юбок Александр не находил себе места. Он был здесь лишним. Он был здесь один. Романов решает отдаться воле судьбы и уверенно шагает к выходу, к тишине, к образу в своей голове. Он уже доходит до двери, как ровный, с легкой насмешкой голос останавливает и оглушает. Романов ловит заколотившееся в груди сердце, хватаясь за ткань мундира, но поворачиваться не торопится. Он слышит несколько неспешных шагов за спиной, считает мысленно, вдыхает шумно и разворачивается. — Александр Петрович, куда же Вы? — Московский был в белых перчатках и темном мундире. Ворот прикрывал почти всю шею, и сложно было сказать, остались ли там бинты. Он выглядел так, как Романов мог только мечтать. Он выглядел так реально и так невозможно одновременно. Быть может, очередной сон? Самообладание дает трещину, как только он видит свой образ из снов. Самообладание со звоном падает, когда Романов разом вспоминает все свои сны. Самообладание разбивает вдребезги, когда Московский протягивает руку. — Александр Петрович, позвольте пригласить Вас на вальс, — и улыбается так завораживающе, что Романов залюбовался. Московский позволил ему это. Александр переводит взгляд на залу и замечает все тех же кокетливо перешептывающихся дам, но теперь их взгляды были направлены на них двоих, а император стоял в стороне и прятал улыбку. Знал ведь всё. Александр подавляет нервный смешок, когда ему едва заметно подмигивают. — Вы не против? — уже настойчивее спрашивает Михаил и, едва получив утвердительный кивок, сам берет чужую руку, утягивая за собой в центр залы. Музыка наполнила помещение нежной мелодией. На этот раз Московский уверенно кладет ладонь на чужую талию, сжимая крепко, так ощутимо, что Александр тут же хватается за чужое плечо. Шаг. Осанка моментально выпрямляется у обоих. Взгляд ровный, глаза в глаза. Другие пары выстраиваются по бокам. Шаг. Очень много танцующих, очень много взглядов. Шаг. Этот взгляд голубых глаз, такой теплый, искрящийся, такой живой и такой близкий. Шаг. Так плотно прижималась ладонь к его талии, так крепко Александр сжимал чужой мундир. Шаг. У Романова идет кругом голова. Он едва не оступается, но его талию только сильнее сжимают и подтягивают еще ближе. Московский был все еще выше. Московский был окрепшим, уверенным. Шаг. Они кружатся в такт музыке, разнося по зале стук каблуков. Шаг. Они сливаются с танцующими, но все равно выделяются. Они не видят никого вокруг. Шаг. Взгляды прикованы к ним. Их взгляды прикованы друг к другу. Шаг. Что-то должно было случиться. Шаг. Больше ничто их не отвлечет. Шаг. Александр не может оторвать взгляд. Губами шепчет "люблю" и получает точно такой же ответ. Александр видит в отражении голубых глаз собственную улыбку. Шаг. Александр мечтает, чтобы этот сон никогда не заканчивался. Шаг. Музыка затихает, а сердце продолжает бешено колотиться. Шаг. Они останавливаются. Все будто замирают. В моменте становится так тихо, что слышно их сбивчивое дыхание. Они не отпускают друг друга. Михаил ждет, когда пары начнут расходиться, и тут же перехватывает чужую ладонь удобнее, тянет за собой из залы под громкие разговоры разгоряченных после танца дам и их кавалеров. Их больше никто не замечает. Александр обводит залу взглядом в последний раз. Император тихонько салютует ему бокалом. Они бегут по коридору под эхо собственных шагов. Шаг. Шаг. Шаг. Московский притягивает Александра ближе к себе, кладет руку на талию, ловит пальцами чужой подбородок. Так близко. Они тянутся друг к другу, как только шум бала остается позади. Они не кружились в вальсе, но закружились в круговороте собственных невысказанных чувств. Теперь уже озвученных, выцелованных на губах друг друга, выкрикнутых в пустом коридоре "люблю". Они ведь чувствуют точно так же, рука в руку, тело к телу, глаза в глаза. Они чувствуют, как в кружащем вальсе.