***
На вторую неделю их прибывания в Южной Каролине наступил сентябрь. Вслед за осенью в ближней деревне последовали болезни. Николай испуганно ощупывает лицо лежащего Эллингтона. Блондин дрожит от холода даже под толстым одеялом. —У него жар,—русский сталкивается с хозяйкой дома на пороге гостиного зала. Заметив, что на лице женщины нет и доли обеспокоенности, только вопросительно выгнутая бровь, требует, забыв трусливую вежливость, с какой общался с ней до этого,—срочно вызовите врача! Элизабет сдавленно кивает, смотря на мужчину с высоты своего роста, повесив голову на плотный воротник-ошейник чёрного платья. Он бы насторожился от кажущейся алочной задумчивости в её взгляде, но сейчас в его голове лишь страх за Джерома. Потому, когда прибывает врач, Николай комнату не покидает, стоит, подперев холодную стену. Как и Элизабет. Дрожащая пелена перед глазами рассеивается, стоило поджарому старому человеку обернуться. —Кроме жара никаких симптомов, ничем не могу помочь. Двужилин подлетает к кровати, кладёт ласково руки на щёки возлюбленного и глазами старается поймать чужой взгляд, будто в панике. Но нет, не паника неожиданно бьёт в грудь, заставляя зацепиться за покрывало, чтобы не упасть. Джером вновь прячет бледные руки под одеяло. —Ники, отойди, ты же заразишься.—Эллингтон просит осипшим за мгновение голосом, попутно туже сжимаясь комочком в потуге согреться. Оттолкнув теплые руки любимого. На плечи Николая давит осознание липкого бессилия, пока к ним не прикасается худая рука в плотной, как легкий доспех, перчатке. —Вам действительно следует выйти.—Элизабет хмурит поредевшую бровь, прожигает контур лица мужчины требовательным взглядом, словно боится взглянуть в глаза. Мужчина хочет возразить, хоть как-то попробовать остаться с Джеромом, подчиняясь переживанию, что надеется помочь своим присутствием больному. Но Эллингтон прогоняет его невнятным взмахом руки; ослабшие в момент ноги делают хлипкие шаги из комнаты.***
В тишине раздаётся свистящий вздох. Николай опирается о дверной косяк, превозмогая стреляющую боль в висках. За окном раннее утро, а воздух в помещении мокрый, пропитанный сладковато-тухлым запахом болезни и пота. Налитые свинцом легкие пригвоздили мужчину к старым доскам. —Состояние за эту неделю значительно ухудшилось,—стоящий рядом Кристиан Эллингтон произносит слова в спину врача, заспанно потирая пухлые небритые щёки. Супруга его не пожелала подниматься так рано. —что можете посоветовать? Лекарь помалкивает, дожидаясь того момента, когда все трое мужчин покинут комнату. —Могу вам предложить только болеутоляющее.—склянку держат между Двужилиным и Эллингтоном, первоначально теряясь, кому отдать. Николай со странной грустью осматривает пузырёк в течение той минуты, что дядя возлюбленного отводит врача в сторону, о чем-то разговаривая. —Кхм, можно вас,—Кристиан трясёт его за предплечье, привлекая внимание,—вы сами знаете, что у Джерома состояние... оставляет желать лучшего. —Конечно только желать, если все врачи руками разводят...—произносит мужчина сокрушенно, не переводя взгляд на собеседника. —Это очень больно, понимаю... Но есть шанс на выздоровление,—американец протягивает Двужилину небольшой листок бумаги,—здесь—лекарство, что может вылечить Джерома. На то Николай вскидывается, тотчас вырывая записку из чужих рук. И перечитывает неверяще, оглядывая вымоленную надежду. —Только... —Кристиан вытягивает короткую шею, пытаясь быть наравне с вопросительным взглядом русского,— ...Его тяжело достать. Прошу, нам неловко вас просить... —Где или куда ехать? Вы знаете?—мужчина быстро наполняется решительностью, словно не желая терять приобретенное обилие перед самой победой. Только на деле хватается за последнюю соломинку. —На обратной стороне есть адрес аптеки в Вашингтоне. Там точно предоставят раствор для инъекции,—Эллингтон с жадностью наблюдает, как Николай вертит в руках листок,—пожалуйста, наша семья будет в неоплатном долгу перед вами... —Я выезжаю сейчас же,—порывается к выходу, но останавливается на полушаге,—только надо Джерому сказать... —Ему необходим отдых, пожалуйста,—Кристиан подталкивает в плечо,—я ему обо всём сообщу, нельзя тянуть время. Двужилин быстро кивает, от всплеска эмоций не обратив внимания на подозрительную торопливость дяди Эллингтона.***
Спертый воздух сотрясает кашель. Джером рвёт пересохшее от судорожного дыхания горло пока губы не обжигает ледяным стеклом. Сердце замирает на мгновение от близости,—даже простого присутствия,—с возлюбленным. Николай часами может дежурить у комнаты. Наверняка это он. —Выпей, не мучайся.—мужчина распахивает глаза от неожиданности. И почти шокированно взирает на сидящую Элизабет. Он расстраивается мгновенно, с грустным недоверием сипит: —А где?.. —Что?—бесцветные глаза женщины, направленные сквозь него, в пустоту перед которой не надо нести ответ, пугают. Но Джерому как никогда нужно знать, где возлюбленный сейчас, когда его отсутствие заставляет панически бегать взглядом по комнате. —Где Ники?.. Элизабет отстраняет своё лицо, с неподвижным выражением дальше, пытаясь показать, что не может понять, кого имеет ввиду племянник. Но позади возникает Кристиан и машет широкой ладонью. —Он уехал за лекарством.—у мужчины тон непосредственный, что ненадолго заставляет больного растеряться. —Как?.. Куда?.. —Джером машинально приподнимается на кровати, стремясь достать взглядом до лица дяди. Он не верит. Не хочет верить, что его Ники уехал. Неважно куда, неважно зачем! Эллингтону сейчас, в ужасной болезни, отнимающей все силы, нужен Ники. В темном лихорадочном беспамятстве он слышал успокаивающий голос возлюбленного, выводящий из жуткого лабиринта бреда. А где он сейчас?... —Не переживай, голубчик.. Врач сказал, что есть лекарство, способное тебе помочь и за ним... Николас поехал в Вашингтон. —В Вашингтон?!...—руки, согнутые в локте не выдерживают ослабленное болезнью тело, и Джером падает на подушку, тяжко вздыхая и отворачиваясь. Элизабет окидывает супруга неразличимым взглядом, получая в ответ непонимание, но быстро возвращается к племяннику: —Выпей воды, тебе легче будет. —хрустально-зеленая жидкость беззвучно ударилась волночной о стенку. Поблескивая в полумраке комнаты, она скоро станет желанной своей додуманной живительной прохладой. Только больной взглянет на неё. —Оставьте, тётушка, я потом выпью.—Эллингтон крепче врывается лицом в подушку, унимая накатывающее переживание до приезда возлюбленного. На то женщина кивает неохотно.***
Жгучие лучи заходящего за стены домов солнца ослепили на мгновение, стоило Николаю выскочить из узких дверей. Мужчина не мог сдержать улыбку. В его дорожной сумке лежит небольшая коробка с препаратом. В городе он решил не задерживаться, потому по приезде, днём, заказал билет на вечерний поезд. Которого ждать часа три не меньше. Станция близко, потому Двужилин решил немного отдохнуть на лавке в сквере, где был расположен медицинский магазин. Достав табачную трубку, закурил. Приятный еловый воздух вперемежку с терпким дымом ласкали лёгкие. Мужчина впервые за последнее время сумел слегка расслабиться. Чтобы всё тело неожиданно ударило судорогой и подкинуло на месте. Его плеча коснулась чья-то рука неожиданно, вынудив испуганно обернуться. —Прошу прощения, я напугал вас,—Николай узнает в подошедшем седом мужчине аптекаря, только что продавшего ему инъекцию,—можно я сяду с вами? —Да, конечно.—он кивает на место рядом с собой, не желая отказывать старику. Продавец сидит с ним некоторое время, так же закурив. Только странно поглядывая то на Двужилина, то в сторону. Будто в нерешительности сказать что-то. —Вы не местный? —аптекарь оборачивается, —У вас своеобразная речь.. Вопрос застаёт врасплох, но Николай тут же отвечает, улыбаясь: —Да, я из Европы.—за время прибывания здесь, он понял, что в общении с американцами не надо уточнять, откуда именно из Европы. Для них всё одно, как англичане со своего острова называют Европу Континентом. —Ого,—старик вздергивает сизую бровь, видно, редко встречая неместных,—зачем же в Вашингтон приехали? —В Вашингтон я ехать не планировал,—Николай в разговоре раскрепощен, не находя поводов прятаться от незнакомца,—с.. другом приплыли в Южную Каролину, но он заболел тяжело, а лекарство, врач сказал, можно только здесь купить. На сказанное аптекарь обводит его озадаченным взглядом: —Случаем не то, что вы только что взяли,—получив в ответ кивок, он на минуту задумывается, припоминая, —но этот препарат не такая большая редкость, чтобы за ним ехать в Вашингтон. —Что вы имеете ввиду? —Я точно знаю, что филиал нашей медицинской компании есть в Ша́рлотте, в Северной Каролине. В наших магазинах товар везде одинаковый и ваш препарат можно было взять там. —старик хмурится,—Вас далеко послали... А точно врач сказал, что только в Вашингтоне? —Да, врач.. —Николай сжимает край сумки. Догадка подозрительная и жуткая кажется до того нереальной, что нет нужды добавлять ничего от себя. Слишком уж безукоризненно сложился пазл. Верить не хочется, но он спешно благодарит неравнодушного аптекаря и идёт на станцию. Хочется поскорее увидеть возлюбленного. Мужчина чувствует, как сердце заходится неестественно-больным ритмом, давящим на грудную клетку изнутри.***
Кристиан Эллингтон делает усилие, распахивая настежь окна. В лицо ударяет ледяной ночной воздух и, кажется, пара мошек влетает вместе с потоком. Но тотчас оборачивается и спешит улететь как можно дальше. На улицу тянется запах смерти и крахмала от простынь. Медик склонился над кроватью с неподвижно лежащим мужчиной. —С наступлением комы у него было очень слабое дыхание... —Кристиан оборачивается и словами своими, кажущимися лишними и неуместными, разрывает тишину наигранного уважения. От взгляда жены лопается ком в горле, заставляя замолчать. Врач проводит пальцами по сизой бороде и почти стыдливо снимает с носа пенсне: —Я выпишу справку о смерти.—в дрожащие руки он берет одеяло и накрывает бледное лицо Джерома, с глубокими и темными мешками под глазами. По синим губам в последнюю секунду пробегает взгляд Элизабет, наполненный радостью человека, сбросившего свой непосильный крест.***
Каблук ударяется о деревянный перрон под трещящий свист поездных тормозов. Николай соскакивает с платформы и спешит поймать извозчика до усадьбы Эллингтонов. Полдень освещает грунтовую дорогу благоговейным светом. Только на пороге приехавшего встречает траур, темнее ночи в одеждах Элизабет. Николай не понимает, когда шевелит онемевшими в миг губами: —Что случилось? Женщина давит лёгкость в тоне, говоря хрипло до лицемерия. —Наш мальчик.. —вздыхает астматично, держа паузу,— ...Джером.. Покинул этот мир. Произнесенные слова—лишь один из сотен осколков рухнувшего мира. Николай слышит, как удары сердца распирают артерии, а жар кипятком приливает к скулам. Душа начинает плакать нытьливо по мышцам и костям. —Не может быть... Он не верит. Не хочет. Ноги не держат и он ищет опору мгновенно потускневшим взглядом вокруг себя. —Нам очень жаль... —на надплечье ложится тугая кисть, надавливая, словно бы поддерживая близкого к падению. Двужилина передёргивает. Но находит силы выдавить тихое: —Примите мои соболезнования... —И вы мои... Это и ваша утрата.—вопреки плаксивой, ей несвойственной искренности, Элизабет прячет глаза, устремив взор в подол платья.***
Николай бьёт твердой ладонью по крышке чемодана. Он готовится к отъезду, то и дело бросая взгляд на билет до Чарлстона. Там сядет на пароход и вернётся в Европу. Его тут ничего не держит. До поезда ещё 5 дней, а пока он снял комнату в ближней деревне. Пусть Эллингтоны настойчиво просили ночевать оставшееся время у них, но Двужилин не может находиться там. Где даже вишневая ветка, даже поросшая мхом садовая дорожка напомнит о возлюбленном. Джерома похоронили до приезда Николая из Вашингтона (умерших всегда старались хоронить как можно быстрее), в приобретенном ещё для его бабушки семейном склепе. Мужчина корил себя за то, что не успел. Не успел привезти лекарство. Не успел попрощаться с ним. Кладбище как раз в этой деревне. Всё же, Николай за эти пару дней не раз приходил к тому склепу. Поросшему травой и мхом во влажном климате. Мужчина приникал лбом, покрытым испариной, к опечатанной каменной двери... Давая мизерную волю неугасшей надежде вновь прикоснуться к возлюбленному... Почувствовать прохладу его светлой кожи и обогреть под общим одеялом. Поздний вечер зовет на улицу стрекотанием сверчков и желанием вдохнуть табачный дым. Курить в снятой комнате Николаю стыдно, а потому, схватив фонарь и длинный нож на всякий случай, быстро выскальзывает на улицу. А без фонаря нельзя обойтись—в деревне уже тьма кромешная, в которой можно с лёгкостью нарушить целостность костей, только попади под носок обуви каменный выступ. Но Двужилина на месте не держит даже жуткая усталость, что минуту назад мешала подняться с кровати, и он начинает шагать вдоль улицы бесцельно. Осенний ветер промозглый, но Николай не спешит возвращаться на квартиру. Воздух насыщает организм силами на короткое время, при каждом входе, заставляя идти дальше. Остановить мужчину сумело лишь возникшее среди домов свечение. Горящая дерганная точка, что мелькала неподалёку. Кто-то шёл с фонариком. Вскоре к Николаю подошёл низкий небритый мужчина с папиросой в зубах, поправляющий старую куртёнку. —Закурить не дадите?—он шмыгнул носом и дрожаще вздохнул, даже не покосившись на трубку собеседника. На спички Двужилин жадничать не собирался и теперь посреди улицы, обдуваемые ветром, курили двое. Мужик, видя, что Николай никуда не уходит, стоял рядом с ним, часто озираясь по сторонам. Поведение странное, ничего не скажешь. —Случилось что-то? —спросил русский, заставив незнакомца вздрогнуть от неожиданности,—Вы выглядите испуганно... Мужик на него смотрит, вздыхает сокрушенно и машет рукой: —Вы мне всё равно не поверите. —Почему?—Николай своим вопросом вызывает ещё один вздох у собеседника, но сразу же догадывается, что, возможно, мешает,—Я не местный, мне можете сказать что угодно, я всё равно всё увезу с собой. В ответ прорезается почти невольная улыбка: —Я сторож кладбища.—мужик говорит чуть расслабленнее, но не менее напряжённо,—В последнее время на кладбище я слышу странные звуки... То ли человек кричит, то ли птица какая... Двужилин кивает и вспоминает, как ненароком подслушал разговор хозяев об этом. Только люди смеялись над словами сторожа, ибо тот частенько пил горькую. Мало ли что ему в горячке послышалось? Только сейчас, видя перед собой уставшего и напуганного человека, Николаю его жаль. —Я могу пойти с вами?—однако стоит признать, что двигает им по большей части интерес. Странный и бессмысленный, но в глазах сторожа неподдельная благодарность. Они вышагивают по тропинке между редкими каменными плитами. Свет от двух фонарей слабый, так что приходится изредка вздрагивать из-за полупрозрачных теней от высокой травы. У Николая разобрать глухой, едва слышный, протяжный звук получается не сразу. Лишь когда сторож в один момент просит застыть. Шипение собственных шаркающих шагов утихают и Двужилин не верит ушам. Он легонько хлопает себя по щеке, в надежде очнуться от наваждения и вернуть царствование ценной тишины. —Вы слышите?—мужик, однако, спрашивает почти радостно,—Значит, я не сошёл с ума... Но Николай не обращает внимания на него. Идёт дальше, заставляя сторожа удивленно последовать за ним. Русский в мистику не верит, пусть и родители были верующими. И хочет убедиться. Птичка. Лиса. Кто ещё может издавать хрипенький, тихий стон? Человек, которому нужна помощь?.. Он не знает и идёт на звук, который становится громче едва-едва. Мужик сам начинает боязненно похлопывать смелого помощника по спине. В отличие от него, он не горит желанием узреть воочию, что его пугало последние дни. Вдруг Двужилин останавливается и стоит непоколебимо, вкопанно. Звук тихий, но отчетливый, каким только может быть. Взгляд впился в стоящее в трёх метрах от них строение. Маленький каменный домик, а буквы над опечатанной дверной плитой от света фонарей дает неразборчивый контур. Эллингтоны. Николая не пробирает дрожь, лишь хладнокровие, вселившееся, будто спасенный дьявол, толкает вперед. В момент, когда он ступает на бетонное "крыльцо", стенания утихают. Сторож, оставшийся поодаль, мотает рукой в двоеперстном крещении; непонятно, он молится или спрашивает у Бога, подвластен ли ему норов того бесстрашного человека, что аккуратно прислоняет ухо к каменной плите. —"Помогите... Помогите, умоляю..."—из тонких дверных щелей доносятся хрипы и скрежет, как царапают бетон. Николай сжимает ладонь в кулак, желая маленьким болевым приступом рассеять туман в глазах и сознании. —Эй! —в унисон с голосом, ударяет по плите крепкая рука. Из глубин мыслей, царапая сухое горло вырывается:—Джером! Тишина, повисшая в воздухе, сдавила тисками горло. Николай теперь сам онемел на те секунды, тянущиеся часами, держась вертикально на коленных суставах, как не на своих. —Ники?... —уставший голос слышен эхом в чужих легких, прислоненных к каменной двери. Подернутый влагой, набросился к стене, в темноте не зная: это сон? зов на тот свет? или тот немыслимый образ? —Ники! Это ты?!.. Прошу, умоляю, вытащи меня отсюда! Ники, не уходи, умоляю! Сквозь безжизненный холод бетона Двужилин слышал, как мечется его сердце в жуткой тюрьме. И говорил, втягивая воздух в сжатую тисками грудь. —Это я!.. Подожди, я сейчас.. Глаза бегают, куда достаёт никчемный свет фонаря, но рука вовремя ложится на пояс. Быстрое движение выуживает нож с длинным лезвием, как раз подходящее, чтобы вставить в щель между кирпичной кладкой и каменной дверью. Николай пользуется рычагом, наваливаясь всем весом, не обращая внимания даже на сжавшегося от страха и непонимания сторожа. Тяжелый лязг снимает спазм, скрутивший живот и плечи. Джером, вылетевший из открытого прохода бледным пятном, врезается и обессиленно льнет к телу возлюбленного. Поднимает исхудевшее лицо, дрожащими руками с окровавленными, содранными чуть ли не до костей пальцами, касается скулы Николая. —Ники... —Эллингтона ноги не держат. Мужчину подхватывают, спасая от падения и несут прочь. Прочь от проклятого склепа. Ночной сторож, не имея на то причины, семенит позади, вновь и вновь крестясь по-католически и бормоча: —Живой... Живьём... похоронили..***
Уложив Джерома на кровать, Двужилин сделал ему инъекцию привезённого препарата и, перебудив хозяев дома, принёс еды и воды. Пока Эллингтону обрабатывали спиртом пальцы рук, в комнату заглянула хозяйка, не на шутку перепугавшись. Молодое лицо, белое, как полотно прорезано ужасной худобой под скулами. У него даже не было сил держать глаза открытыми и потому, едва Николай отстранялся от его рук, тут же хватался за него. Строгий костюм, надетый в последний путь, валялся в углу комнаты, а смотря на грудь, ребристую и посиневшую от холода, можно видеть, как сердце бьётся медленным ритмом. Израненное и изнуренное испугом. Николай бесновал, ходя вокруг кровати и не зная, куда себя деть. Ужас колотил по вискам напополам с гневом. Нет, он точно знал, что делать. Но наплыв решительности оказался сбит, когда Джером, казавшийся спящим, тихо позвал его сорванным голосом. Присев на край постели, мужчина наклонился к нему: —Что такое, Джером?—душа, казалось, пережившая всё, стянулась в тугой узел. Его возлюбленный смотрел на него глазами, полными слёз. —Ники... Прошу, давай уедем отсюда,—голос сбивается,—мне уже ничего не нужно. Пожалуйста, давай уедем отсюда, пожалуйста!.. Ники, возьми меня за руку... Выполнив просьбу и почувствовал слабую потугу сжать в ответ, Николай сдавленно улыбнулся и попытался успокоить: —Джером, счастье моё, я понимаю, тебе страшно... Всё уже позади. Я рядом, не бойся.. —Элизабет требовала, чтобы я отказался от своей доли... —Эллингтон произносит слова, словно, наконец, избавившись от тяжёлого груза,— ...Я не могу тут оставаться... Ники. С секунду Двужилина держит ступор. Оправданные подозрения порывают сорваться с места и заставить пожалеть тех нелюдей, что обрекли его Джерома на такие страдания.. Но вовремя берет себя в руки: —Солнышко... Мой сильный мальчик, не бойся, скоро мы уедем... А пока тебе надо отдохнуть и набраться сил. Пока я рядом, тебя никто не тронет. Улыбка бледных губ заставляет ощутить неподдельное счастье, и тогда Николай аккуратно оглаживает контур его лица. —Ники, ты же со мной спать будешь? —Конечно.. Завтра на станции он докупит второй билет до Чарлстона.***
На часах, прочно прибитых к стене в каюте, 6 утра. Николай не мог спать спокойно. И сейчас, разбавляя тишину и морское покачивание, перелистывал страницы журнала про технику, купленного во время ожидания в порту. Через иллюминатор, неприкрытый маленькой шторкой, на одеяло падает жаркий луч осеннего солнца. На грудь, обнажённую через разрез просторной рубашки, опускается перебинтованная рука и на щеке вспыхивает нежный поцелуй. —Ты чего не спишь, Ники?—Джером приподнимается на локтях и смотрит в глаза своей любви, поглаживая его крепкое плечо. Мужчина в ответ улыбается, не желая прерывать своими словами нежную идиллию, воцарившуюся между ними. —Мне сны непонятные снятся... Думаю о них и не могу уснуть. Эллингтон наклоняет голову на его плечо и смотрит игриво: —Что тебе снилось?—он бессильно согнутыми пальцами вырисовывает узоры на чужой руке, поглядывая на своего Ники. Тот вздыхает, обнимая худенькую спину Джерома: —Ничего цельного... Этим ранним утром атлантическая волна ударила по пароходу, покачнув его. Знай, кого благодарить—Николай непременно отвесил бы ей поклон нижайший. Сон его: невыплеснутая боль, гнусно грызущая изнутри паранойей. Мысль, пугающая находит то самое болезненное окошко: "Если бы я не поверил?.." Кошмар, вновь прокрученный в голове, пробегает по телу могильным холодом. Мужчина крепче прижимает к себе возлюбленного, врываясь носом в светлые волосы. Поймав взглядом часы, он отстраняется: —Пойду, закажу завтрак в каюту...