Побег из дома

Крики. Глухой удар. Треск. Стеклянная бутылка оказалась разбита, а недопитое содержимое смочило русые волосы, что уже смешались с цветом алой крови из раны. Паренёк незадумываясь вскочил со стула, хватая свой тренировочный рюкзак, в котором было всё самое необходимое на первое время, и торопясь вышел из комнаты, не замечая, как наступает на осыпавшиеся на пол осколки, а голос сзади сопровождает ещё более громкими ругательствами в адрес юноши, пока тот не успевает окончательно выйти из квартиры, быстро спускаясь по лестнице вниз. Его трясло, как осиновый лист, ноги от страха еле держали, от шока он почти не чувствовал следов, принесённых ему чужой тяжёлой рукой по голове пару минут назад, в глазах слегка мутнело, то ли от волнения, то ли от наворачивающихся слёз, а сердце так быстро стучало, словно сейчас выпрыгнет из грудной клетки, переломав тонкие рёбра. Вот, несколько пролетевших мимо этажей, и Юра оказывается на улице, растерянный и совсем не понимающий, куда идти, но домой он точно не вернётся. На дворе была тёмная ночь, лишь редкие слабые фонари еле освещали улицу. Исаковский пошёл по уже изведанному пути, в сторону небольшого парка, находящегося примерно в 15-20 минутах отсюда. Шёл он быстро, почти не оглядываясь и не отвлекаясь на шёпот листьев, которыми ветер играл, словно рванными цепями. Через какое-то время он уже, скрючась, словно креветка, опуская голову всё ниже, в самый пол, сидел на лавочке в вышеназванном парке, дрожа то ли от страха, то ли от холода, а рюкзак был ранее скинут с широких плеч на соседнее место. Тут было немного освещения, так что парень мог разглядеть окружность. Вокруг было безлюдно, тишина закладывала уши, будто произошла внезапная потеря слуха. Прикоснувшись сухой потрескавшиюся ладонью к затылку, шипящему от боли, он рассмотрел отпечатавшуюся на своих тонких, аккуратных, обклееных от неудачных событий пластырями пальцах кровь. Глаза юноши казались бездонными, пустыми от расширенных адреналином зрачков. Он старался сдерживать слёзы, так как считал это слабостью, хотя скорее это были накрученные с детства стандарты матери, по типу "..сильные мужчины не должны показывать подобного..". Однако, пока в голове по нескольку раз прокручивались недавно произошедшие события, повлиявшие его окончательному побегу из дома, всхлипы всё сильнее рвались из глотки, а глазные хрустали печали всё же возобновили своё усердное падение на ободранные от неоднократных падений на тренировках колени. Уж слишком трудно было переварить последние события, обдумать свою дальнейшую судьбу, так что сохранять спокойный непреступный вид и оставаться с холодной, трезвой головой было практически невозможно. Ему просто хотелось быть нужным. Хотелось быть любимым. Хотелось быть понятым. Юра поймал себя на недостойной мысли, что именно сейчас был бы непротив хотя бы почувствовать на себе чей-то тёплый взгляд, ощутить чьи-то тёплые прикосновения, услышать чьи-то тёплые слова в адрес себя самого. Ему не хватало хотя бы самой обычной поддержки близкого человека, что наставила бы на истинный путь, дала бы надежду на дальнейшее существование, открыла и растопила бы вечно запертую в клетке душу Исаковского, будучую такой ледяной всю сознательную жизнь брюнета. Сил держать руки уже не было, поэтому кончики пальцев потянулись вниз, словно их к себе притянула сама земля, а голова, на которой засохшая кровь окрасила волосы, была опрокинута вверх, так, что в обозрении парня появилось звёздное небо. Было непривычно, ведь обычно, если Исаковский до сего момента временно покидал дом, то ночевал в тёплом вокзальном помещении, видя перед собой только обваливающуюся штукатурку высоких серых потолков. Со временем, веки медленно опустились, и Юра устало провалился в царство Морфея, проводя свою первую ночь на холодной улице.