Сердечные струны

Управляя повозкой, Тэхён` еще раз просмотрел письмо Мелвина Пристли. «Мистер Ким, Пожалуйста, простите меня за неудобство, которое я вам причинил: не смогу встретиться с вами за завтраком этим утром; более того, очевидно, сниму свою кандидатуру на зачатие ребенка. Искренне ваш, Мелвин Пристли». Он в замешательстве нахмурилась. — Не представляю, почему Мелвин передумал, — обронил он в спину Чона. — В записке не приводится никакой причины. Гук ехал впереди, радуясь, что Киму не видно его улыбки. — Как новая лошадь? Тэ взглянул на небольшую лошадку, купленную взамен той, что забрал Маманте. — Прекрасно, — рассеянно ответил он, все еще размышляя над странностью внезапного решения Мелвина. Другая его часть, где-то глубоко запрятанная в груди, испытывала облегчение, что Мелвин не появился. Он убеждал себя, что его состояние объясняется просто — еще не готов лечь в постель с альфой, нужно еще немного времени, чтобы ясно представить, что делать с ним, во всем похожим на Джуна. Но та, другая, часть подсказывала: его чувства к Гуку есть главная причина нежелания улечься с другим мужчиной, хотя и понимал, что в конце концов придется решиться на это, иначе никогда не осуществится запланированное, если вдруг отыщется копия Джуна, хотя и превратится в самое трудное из всего, что уже испытано. — Гук, что, по-твоему, случилось с Мелвином? — решился он задать вопрос. Не сдерживая усмешку, подумал — нашел ли вообще кто-нибудь к этому времени Мелвина Пристли? Встретив его у входа в гостиницу, он заставил его написать записку, которую не понимал Тэхён, а затем, связав и сунув в рот кляп, закрыл в сарае позади здания школы. — Гук? — Что? Возможно, решил жениться. Не волнуйся. К вечеру приедем в Энчантид Хилл (Энчантид Хилл — от англ. enchanted hill — волшебная гора). Там полно мужчин. И снова ухмыльнулся. В Энчантид Хилл, конечно же, жили мужчины, но их большинство составляли необразованные фермеры, которые наведывались в город только затем, чтобы закупить провизию. Чон встречался со многими и знал, что никто из них не соответствует требованиям Тэ, а школьным учителем работала пожилая женщина бета, для которой он однажды сделал письменный стол. — Обязательно осмотрим Волшебную гору, когда приедем в город, — крикнул он. Замедлив шаг жеребца, подождал, пока не догонит повозка. — Легенда гласит, что гора обладает силой исполнять желания. Ким взглянул на его, удивляясь, что его глаза намного голубее неба. — Я уже говорил тебе, что думаю о загадывании желаний. Он резко осадил Секрета, задумав изменить мнение Тэхёна. — Ты действительно торопишься в Энчантид Хилл? А если приедем туда попозже? Сегодня воскресенье, и ты не сможешь напечатать свои объявления — почтовая контора закрыта. Тэ остановил повозку. — Для чего тебе хочется отложить прибытие? Он не ответил, но нескрываемый блеск озорства в его глазах совершенно ослепил младшего. Держась за ствол дерева, Тэхён проглотил последний кусок бутерброда с изюмом и глянул вниз, на свои болтающиеся в воздухе босые ноги — земля осталась, по крайней мере, в двадцати футах внизу; ему не доводилось раньше сидеть на дереве, и уж, конечно, никогда в одной сорочке и штанах. Он улыбнулся, вспомнив, как очутился на дереве: Чон, словно большой самец-горилла, посадив его на спину, взобрался наверх, прихватив и клетку Иоанна Крестителя, заявив, что птице иногда нужно возвращаться в свою естественную среду. Альфа был явно в ребяческом настроении. — Веселишься? — Вытянув руки в стороны, удерживая равновесие, Гук прошел по толстому дубовому суку, на котором сидел Тэ, и повернулся к нему. Он почувствовал испуг, когда Чон увертывался от ветки, раскачиваемой ветром. — Не уверен, что «веселье» — то слово, которое соответствует тому, что я сейчас чувствую, Гук. Скажу одно: сидеть на суку и есть бутерброды с изюмом, без сомнения, самое странное из того, что со мной когда-нибудь происходило. Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие? Иоанн Креститель поклевывал листья, которые касались его клетки. — Ты не дорос, поэтому убирайся, — сказал он, затем громко вскрикнул. — Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие? С изумительной ловкостью Гук уселся рядом с Тэхёном и пощекотал его подошву пальцами ног. — Я часто делал это, когда был мальчишкой. Дерево — лучшее место, чтобы спрятаться от людей, которые хотят тебя найти. — Понятно. — Он сорвал лист с тонкой ветки и обкрутил его вокруг пальца. — А бутерброды с изюмом? Мне они показались пищей одиночества. Чем-то, что можно есть только в уединении. Ты часто их ел? — Ты к чему-то клонишь, верно, Тэ? — Ты предпочитаешь, чтобы я был откровенным ,Гук? — Хотел бы видеть тебя веселым и беззаботным. Закусив нижнюю губу, Тэ попытался сохранить хладнокровие, насколько это было возможно сидя на дереве в нижнем белье — в конце концов, должен же кто-то контролировать глупость? Но секунду спустя понял, что не годится на эту роль и рассмеялся, смех усиливался, сменившись, наконец, мягкой фирменной улыбкой. Чон не отрывал от него глаз — Тэхён всегда выглядел красивым, но смех усиливал его красоту до такой степени, что превращал почти в нереальную, словно возникшую из сна, из мечты. Однако омега не был плодом воображения, и чтобы убедиться в этом, он дотронулся до его руки и почувствовал, как его тепло проникло в него. — Тебе нравится сидеть на дереве, а? — Как ни странно, да. — Еще шире улыбнувшись, провел пальцем по нижней губе Чона . — Расскажи, от кого ты прятался, забираясь на деревья, Гук? — попросил он таким же мягким голосом, как шелест листвы. Он посмотрел на землю, наблюдая, как ветерок раздувает опавшие листья. — От плохих парней. — Плохих парней? — Если хочешь, трех женщин. — Провел пальцами по волосам. — Одна была точно женщиной омегой, а две другие — девчонками, превращавшимися в омег. «Три!» — подумал Тэ. — Ты расскажешь о них? Он услышал нежность, сквозящую в его голосе, и вспомнил, что договорились о дружбе: он — быть его другом, как и Чон его. Сжал руку и кивнул: — Да. Тэ не ожидал, что Чон так быстро уступит. Радостный трепет пробежал по нему. — Правда? Почему? — Почему? Странный вопрос. — Может быть, но все же хочу знать, почему. — Да кто же знает? — Но, конечно же, должна быть причина. — Мне так хочется! Бог мой, почему должна быть для всего причина, Тэхён-ии? Неужели ты не можешь принимать вещи такими, какие они есть, не разбирая их по частям? — Необязательно кричать, Гук-и. Он тут же раскаялся — Тэ ничего не мог поделать со своей любознательностью; это было такой же его неотъемлемой частью, как у него его вспыльчивый нрав. — Я кричал, чтобы ты увидел мое мягкое нёбо, — сказал он, надеясь смягчить его незначительным поддразниванием. — Разве тебе не нравится вид моего нёба? — Ты… — Хочу, чтобы ты знал, что у меня самое сексуальное нёбо во всем Техасе, Тэ. Может, даже во всей стране. Черт, возможно, в целом мире. — Гук, ты… — Красивый? Он несколько мгновений смотрел на него, не мигая, приходя в себя от удивления, вызванного его вопросом. — Да, очень красивый, но ты еще и… — Что, по-твоему, во мне красиво? Лицо? — повернул лицо так, чтобы Тэ был виден его профиль. — Мускулы? — выпятил мускулы руки. — Все в тебе красиво, Чон, но знай, что ты неисправим. Неуправляем, если хочешь. — Это комплимент? Он не устоял против желания — положил руку ему на грудь. Его сердце билось ровно под ладонью, и Тэхёну нравилось это ощущение. Если бы он вел себя как-то по-другому, размышлял он, это уже был бы не Гук — его увлечение. — Да, Гук, в отношении тебя «неисправимый» — это комплимент. Многозначительно улыбнувшись, Чон взял листок из его пальцев, скрутил его и поднес ко рту, а потом сильно дунул в него — раздался такой громкий свист, что перепуганный Тэхён едва не свалился. Чон удержал его. — Хочешь попробовать? — Скрутив еще один лист, подал ему. Едва ли это было одним из намерений, но, тем не менее, Тэ попытался. Чон рассмеялся, когда звук, произведенный им, больше напомнил хрюканье, нежели резкий чистый свист. — Нет твоей практики, Чон, — сказал он. — Может, если бы я провел юношеские годы, прячась в деревьях, то стал бы таким же специалистом по свисту, как и ты. Чон вытащил нож из чехла, привязанного к ноге, и принялся вырезать им что-то на суку. Кусочки коры летели к Тэхёну на колени, он ждал, когда же Гук начнет свой рассказ. Предложив ему поразмыслить над своими воспоминаниями, Тэ запасался терпением, на какое был способен. Его молчание было для Чона красноречивее слов — как ни странно, ему слышалось в нем его понимание и искренний интерес к нему. А Чон как будто слушал песню, которую никогда раньше не слышал, — чудесную песню. И мелодия, и стихи вроде бы написаны специально для него. И тогда понял, что если поделится своим прошлым с прекрасным сочинителем этой песни, это принесет ему покой, к которому стремится уже много лет. — Ее звали Флора, — пробормотал он. — Она оставалась моей мачехой целых тринадцать долгих лет. Две другие — Корделия и Вероника — ее дочки, мои сводные сестры. Корделии было восемь, когда они приехали жить на ферму, а Веронике — девять. Мне — пять. Он некоторое время молча царапал ножом по суку, прежде чем продолжить. — Мой папа умер вскоре после моего рождения. Не знаю, как отец познакомился с Флорой, но помню, что он умер примерно через год после женитьбы. В отличие от тебя у меня не было никаких кровных родственников, к которым можно было бы уйти, поэтому я остался с Флорой и ее дочерьми. Уже само звучание голоса Гука убедило Тэхёна, что его воспоминания будут для него такими же печальными, как и для Чона. Он сглотнул, стараясь приготовиться. — Многое не помню из тех ранних лет, но единственное, что сохранилось хорошо, — это Флора и ее дочки, все время плачущие. Боже, они никогда не переставали плакать. — Гук помолчал и провел пальцами по значкам, которые вырезал на суку. — Когда что-то не получалось так, как им хотелось, они плакали: Флора — беззвучно, Корделия и Вероника выли так громко, будто испытывали мучительную боль. Наверное, я плакал, когда был маленький, но после того, как узнал Флору и ее дочек, не плакал больше никогда. Он продолжал резать кору кончиком ножа. — Отца звали Бо. Чон Бо. Иногда, если сильно напрягу мозги, мне кажется, вспоминаю, как он выглядел: высокий, с черными волосами. Не могу вспомнить цвет глаз, кажется, такие же голубые, как и у меня. До того, как отец женился на Флоре, к нам ходила женщина бета, которая готовила, стирала, штопала и делала для нас все остальное. Она готовила вкусную еду и пекла пироги. Когда приехала Флора, бета больше не появлялась. Полагаю, она стала делать все сама, но год спустя, когда отца не стало, все изменилось: Корделия заняла мою спальню, до этого они с Вероникой спали в одной комнате. У меня на стене спальни была коллекция змеиных шкур, коврик из беличьих и енотовых хвостов на полу и ряды необычных камешков на подоконнике. Корделия, выбросила все из комнаты. Флора не позволила мне разместить их где-либо в другом месте, поэтому я, в конце концов, отнес их в амбар. Так или иначе, стал спать в передней, и это продолжалось в течение тринадцати лет. Правда, иногда летом устраивался на сеновале. Хотя глаза жгло, Тэхён справился со слезами. — А кто выполнял всю работу по хозяйству, когда отца не стало, Гук-и? — мягко спросил он. — Я делал то, что мне по силам. Мачеха наняла какого-то мужчину, который делал более тяжелую работу, но как только мне исполнилось девять… или, может быть, десять, не помню, во всяком случае, примерно в это время, взвалила на меня большую часть работ, чтобы меньше платить тому человеку. У нас были лошадь, несколько коров, свиньи и куры, пара индюшек, огород и небольшое поле кукурузы и сорго. Я вставал чуть свет и старался успеть сделать как можно больше, а потом шел в школу с Корделией и Вероникой; после уроков приходил домой и работал до темноты. Тэ видел по лицу Гука, что его настроение неуклонно омрачалось. — Как долго ты посещал школу? — Недолго — четыре года. Кажется, мне было около пятнадцати, когда Флора решила, что я уже вполне взрослый, чтобы самому выполнять всю работу на ферме — уже не оставалось времени на школу. Правда, у Корделии и Вероники было много книг, и я время от времени одалживал кое-какие без их ведома. Читал их, когда мог, но, видит Бог, у меня всегда было слишком много работы: Флора и ее дочки хотели так многого, так требовали…. Он осекся, когда старая горечь прорвалась наружу, и потребовалось несколько секунд, чтобы овладеть чувствами. — Эти трое оказались самыми жадными в мире людьми, им нужна была новая мебель, большое крыльцо, лучшая коляска, более широкие окна. Некоторые вещи из того, что им хотелось, я делал сам, но остальные приходилось покупать. Чтобы добыть деньги, стал работать для соседей. К тому времени, когда мне исполнилось шестнадцать, почти не осталось того, чего бы не умел делать. В семнадцать лет перестроил дом и добавил три новые комнаты: одну Флора использовала как чайную гостиную, другую — как кабинет для девочек, В третью — как личную гостиную. Тэхён почувствовал настоящую ярость к ним трем женщинам, которых никогда не встречал. Три комнаты! — негодовал он. И Гуку не досталась ни одна из них! — Но Флоре и ее дочкам все было мало, — продолжал Чон, все еще вырезая что-то ножом. — Сколько бы я ни работал, чтобы доставить им удовольствие, они никогда не говорили «спасибо», наоборот, все время жаловались: про сделанный мною стол говорили, что он не очень большой, недостаточно гладкий или низкий; коляска, которую мне пришлось достать им, показалась не совсем фасонной, поэтому заявили, что хотят экипаж с бархатными сиденьями. У меня не было денег на такой, так они не давали мне покоя: бьюсь об заклад — плакали целых шесть месяцев. — Но хуже всего было то, что они не верили в меня, не видели во мне ничего хорошего. Старался изо всех сил, Тэхёни, но вечно оставались недовольными, даже если я хорошо выполнял большую работу. Тэ сжал пальцы вокруг его плеча. — Флора делала когда-нибудь тебе больно физически? — Нет, но знаешь что? Она игнорировала меня настолько, что небольшая взбучка время от времени была бы мне милее. Звучит странно, а? — Нет, Гук, — прошептал Тэхён через комок в горле. — Шлепок, хотя это и негативный поступок, был бы проявлением внимания, а именно этого ты и искал. — Да, Флора никогда не шлепала меня, за исключением тех случаев, когда требовала что-то сделать, при этом вела себя так, будто я не существовал. Тэхён припомнил его реакцию на заштопанный им рукав рубашки и понял, что Флора Чон никогда не делала ничего подобного для своего пасынка. В чем бы Гук ни нуждался, он обслуживал себя сам. — Однажды я подумал, что, возможно, они так ведут себя потому, что недостаточно меня знают, — тихо добавил Гук и вздохнул. — Поэтому решил рассказать о своих планах, о том, что мне хотелось когда-нибудь сделать. Еще до появления Секрета я уже мечтал выращивать лошадей. Рассказал Флоре о своей мечте, и услышал, что мой план — это воздушный замок. Она считала, что я никогда не поднимусь выше грязного фермера. После этого никогда и ничего никому из них не рассказывал. Тэхён закрыл глаза: сколько ответов сразу, что он не знал, над которым задуматься. Наконец один четко сформулировался в его мозгу: Чонгук не знал бескорыстной любви; росший среди корыстных женщин омег, не понимал, что получать и отдавать — неотъемлемая часть любви. Отсюда, вспомнил он, его отношение к браку: оно сложилось не только из-за отрицательных эмоций, связанных с омегами, но и потому, что тринадцать лет работы на неблагодарную мачеху и ее дочек приучили к мысли: с него хватит, чтобы заботиться о еще каким-нибудь омеге. Отсюда же его нежелание обсуждать свои планы. Да, он, в конце концов, рассказал о них, но Тэхён подозревал, что Чон не открывался никому до него, и был прав, храня в тайне такие грандиозные замыслы — его скрытность включала больше, чем только это. Разговор о своих стремлениях сделал бы его уязвимым для тех же насмешек и неверия, которые продемонстрировала его мачеха. Вздохнув, он снова открыл глаза и увидел, что Гук наблюдает за ним. — Почему ты не оставил Флору и ее дочерей? Я понимаю, что ты был еще очень молод, но с таким мастерством, как у тебя, ты мог бы пробить себе дорогу в мире. Искренняя печаль, которую Чон услышал в голосе, тронула его так глубоко, что он не мог ответить сразу. — Думал, что ферма однажды перейдет ко мне — Флора всегда говорила, что стану хозяином, когда мне исполнится восемнадцать. Боже, я любил ту ферму, Тэхён, — признался он, сжимая руку в кулак. — Она была моим домом, и отец с папой там похоронены. Не представлял, как могу оставить ее, особенно, когда поверил, что она станет моей. Хотелось доказать Флоре, что сделаю с фермой, помнил ее слова о грязном фермере, поэтому твердо решил превратиться в ранчеро прямо у нее на глазах. Тэхён увидел, как побелели его пальцы, сжимающие рукоятку ножа. — Ты не получил ферму, да? — спросил он. Он на мгновение отвернулся, ибо боль была настолько невыносимой, что ему не хотелось, чтобы Тэ увидел ее. — Нет, не получил. Она обманула меня, солгала про завещание, поэтому, когда отец умер, ферма и все остальное перешли к Флоре. Она врала, заставляя меня работать на нее. Миллион раз я спрашивал себя, почему не попросил посмотреть отцовское завещание, но так и не нашел ответа. Не знаю, почему верил ей — просто не знаю. Но скажу одно: из-за этого продолжаю чувствовать себя полнейшим болваном, каждый раз, когда вспоминаю об этом, обзываю себя круглым дураком. Тэхён понял, что у Гука были веские причины не доверять омегам. Флора Чон достойна лишь презрения, а предательство, которое он испытал ребенком, просто немыслимо. — Гук, — начал он, призывая на помощь все свои знания, полученные за годы напряженной учебы, — человеческий мозг непостижим во многих отношениях. Иногда, переполненный сильной печалью, вырабатывает определенный механизм, защищая и сохраняя здравомыслие. Он повернулся и посмотрел на Тэ — в его глазах мелькнула надежда — Ким поможет ему почувствовать себя лучше. Перед Тэхёном возникли два Чона — недоверчивый альфа и обиженный маленький мальчик. Сделав судорожный вздох, он подбирал слова с величайшей осторожностью и заботливостью. — Ты поверил в обещания Флоры, потому что не мог представить себя без земли, которая так много для тебя значила, отгородился от страшной перспективы, чтобы не мучить себя, ведь ты любил землю больше, чем ненавидел Флору, и эта любовь давала тебе силы выносить ее холодное отношение к тебе. Такие чувства не говорят, что ты глупый, Гук, а показывают доброе сердце, полное прекрасных мечтаний. Слушая, как Тэхён говорит, он ощутил покой и уверенность: не раз подтрунивая над его гениальностью, теперь был признателен и благодарен, ибо всего за несколько секунд его мудрость похоронила его многолетнее самоосуждение. — Гук, — мягко продолжил он. — Как ты узнал, что ферма не будет твоей? Он встретился с его ласковым взглядом. — Флора познакомилась с мужчиной по имени Рексфорд Дрисколл в ближайшем городке Хоук Пойнт. Только раз взглянула на него и практически бросилась ему в ноги. Дрисколл только недавно проиграл свою землю в карты и отправлялся на Восток. Кажется, он говорил, что приехал из Вирджинии. Увидев наш дом и ферму, предложил Флоре руку и сердце, она согласилась. Я не ходил на свадьбу, и вот после церемонии она бросилась искать меня. На кукурузном поле еще в свадебном платье объявила, что продает ферму. Корзина с кукурузой выпала из моих рук, она, казалось, не заметила и продолжала о том, что отец не оставил завещания, и ферма поэтому принадлежит ей. Он со злостью воткнул лезвие ножа в ветку дерева. — Я не спал всю ночь, все бродил по земле, которая, как считал, принадлежала мне. Но сколько бы ни думал… как бы быстро и далеко ни ходил, не мог придумать, как убедить Флору сохранить землю — у меня не было денег, и понимал, что она не отдаст ферму просто по доброте душевной. На следующий день после обеда ферму купил торговец из Хоук Пойнта, планировавший выращивать павлинов, которых охотно покупают богачи, чтобы украсить свои парки чем-то красивым и экзотичным. На моей земле — павлины. Покачав головой, он потер затылок и мускулы плеча. — Не знаю, сколько получила Флора за ферму, но, наверное, немного. Она была небольшая, но земля на ней плодородная. Дрисколл забрал Флору, Корделию, Веронику и деньги с собой на Восток — сомневаюсь, что их надолго хватило с такими омегами. — Флора ничего тебе так и не оставила? — спросил пораженный Тэхён. — Совсем ничего? — Кобылу-мустанга, — ответил Чон и улыбнулся. — И только потому, что считала ее никудышной. Ее звали Ангель. Она и стала матерью Секрета, а его отцом — английский чистокровный Дрисколла. Как я уже рассказал, все произошло ночью, когда все спали. Так что, насколько я понимаю, Дрисколл и Флора не разорили меня до конца — помогли точно узнать, какую породу лошадей следует выращивать на ранчо, и с тех пор я иду к этой цели. Глубина его силы и решительность так поразили Тэхёна, что слезы снова навернулись на глаза. — Ты понимаешь, как замечательно, что ты стал таким, какой ты есть, Гук-и? Многие люди, чье детство прошло подобно твоему, живут всю жизнь, увязнув в жалости к себе, постоянно сомневаясь, боясь мечтать, не говоря уже о попытках достичь эту мечту. Ты не только знаешь, чего хочешь, но уже многого добился. Его похвала еще больше успокоила Чона, наступило облегчение от того, что он поделился своим прошлым с тем, кому был небезразличен настолько, чтобы по-настоящему быть выслушанным. Он закончил резать сук дерева и сунул нож обратно в чехол. — Воспоминания, о которых я тебе только что рассказал, грустные, Тэхён-и, но были и хорошие: мальчишкой я был предоставлен сам себе, придумывая множество забав; когда удавалось улизнуть, часами играл в стороне от дома. Он представил его маленьким мальчиком, бегающим по всей ферме и изучающим все, что встречалось на его пути. Этот образ тронул ее сердце. — Во что ты играл? Он не ответил. Улыбнувшись, постучал по клетке Иоанна Крестителя. Попугай среагировал выплескиванием воды. — Я собираюсь закупить испанских кобыл в Мехико, — заявил он. — Да? — уточнил Гук. — Какое совпадение. Я тоже. Птица заморгала. — Я много читаю и в особенности люблю философию. — А я люблю читать про секс, — заявил Гук. — Не подстрекай его, Чон, — пожурил Тэхён. Он протянул руку к клетке и попытался встать. — Посиди здесь минутку, — остановил его Гук, поднимаясь. Он примостился рядом с ним, присел на корточки и крепко ухватился за ствол. — Теперь вставай. Держа клетку одной рукой, Тэхён уселся на спину Чона, обхватил его ногами за пояс, а второй рукой за шею. Когда он спускался, ему открылось то, что он вырезал на суку дерева. Его сердце екнуло. Он видел свое имя, витиевато начертанное на университетских дипломах, выгравированное на золотых украшениях и на множестве других изящных вещах, и никогда — на ветви могучего дуба.