V — это метка дьявола

Издалека слышатся стремительные шаги. Кто-то возвращается на крышу. Гоголь поднимается на трясущихся ногах, в последний раз окидывает пустым взглядом обломки вертолёта, крепче сжимает руку Фёдора в своей и скрывается под покровом чёрно-белого плаща, чтобы не встретиться с незваными гостями, которые прервали его траур. Дома Николай тяжело опускается в кресло и впивается взглядом в потолок. Он чувствует себя как никогда скованно, сжимает колени вместе, впивается коченеющими пальцами в подлокотники кресла и дрожит. С лица сползает карта, обнажая слезящийся глаз, практический лишённый пигмента. Маска падает на колени, любяще укрывая покоящуюся на них руку Фёдора. На полосатых брюках остаются тёмные пятна чужой крови. Николай делает шумный вдох и закрывает лицо ладонями, чтобы лампа так не слепила глаза. Однако слёзы текут по его щекам не из-за яркого света. По телу проходит спазм, грудная клетка болезненно сжимается, ограничивая биение сердца, Гоголь начинает задыхаться. Он ничего не почувствовал, когда появился живой и невредимый Дазай-кун, ничего не почувствовал, когда упал и взорвался вертолёт. Только когда на губах Фёдора он различил кровь, которую спутал с каплями вина, он почувствовал страх. Настоящий животный страх, сковавший его по рукам и ногам. Шум лопастей оглушил его настолько, что в ушах зазвенело, Гоголь видел, как шелестят губы Фёдора, видел, как усмехается Дазай, но ничего не услышал. — Ты же хотел убить его, верно? — В следующее мгновение перед ним возникает Осаму, небрежно и брезгливо держащий что-то тонкое, кровавое… С лица сползает карта. Сердце Гоголя, до этого замершее вместе со временем, совершает короткий, болезненный удар. Двоящаяся перед глазами картинка складывается, когда Николай неосознанно делает шаг навстречу. Он не верит тому, что видит: перебинтованная, окровавленная рука. Гоголь склоняется над ней, бережно обнимает и притягивает к груди, отмахиваясь от Дазая, который и вовсе не должен был к ней прикасаться. — Да… — Срывается с губ. Гоголь рассматривает ладонь, пока его лицо покрывается мимическими морщинами. Пошатываясь, он опускается на землю. — Нет. — Хрипло перечит сам себе. Перед глазами проносятся воспоминания его с Фёдором бесед, и, кажется, губы Николая вторят им, озвучивая обрывки фраз. В тот момент Гоголь абсолютно ничего не чувствовал. Только пустоту. Будто вместе со смертью Фёдора он утратил и самого себя. Освободился. Никакой боли, никакого счастья, никаких чувств, никаких привязанностей, никаких человеческих оков. Ведь именно этого он и хотел? Почему теперь его лицо всё горит, а из глаз текут слёзы? Сердцу так больно, что хочется расцарапать грудь и вырвать его. Слишком много… Слишком много чувств, что стаей птиц клюют внутренности Гоголя. Обида — за то, что Фёдор оставил его одного — выжигает кишечник, выворачивая его наизнанку. Вина — за то, что Гоголь стоял, словно прикованный кандалами к полу, и не помог, не спас Фёдора — душит, сжимает горло и заталкивает в него лёгкие, чтобы Николай ими подавился. Ненависть — и к Фёдору, и к самому себе, за то, что не смог отпустить — пытается выклевать глаза и напиться кровавыми слезами. Гоголь кричит, бьётся в истерике, вжимаясь в спинку кресла. — Ты обещал! — Хрипло воет шут, путаясь пальцами в белоснежных волосах и царапая кожу головы. — Обещал избавиться от меня за то, что я пытался тебя убить! — Гоголь кашляет, подавившись слезами, и зажимает себе рот, чтобы заглушить болезненные крики. Он впивается ногтями в кожу, оставляя глубокие царапины и размазывая по лицу липкие разводы крови. Гоголь поджимает колени к груди, утыкается в них лбом и опускает размытый взгляд на руку, что покоится на его бёдрах. Маленькая, тонкая, хрупкая… Всё, что осталось от Фёдора — его перебинтованное, разодранное до крови запястье, худые пальцы с кучей ссадин и заусенцев. Резкий, трупный запах бьёт в нос. Николай бережно поднимает руку Фёдора, разворачивает её и льнёт щекой к ладони, точно пёс к ноге своего хозяина, ластится об неё, зажмуривая глаза. — Почему ты не сделал этого… — После криков голос хрипит, в горле застревает комок из солёных слёз и вязкой слюны, он давит на связки, делая каждое произносимое слово болезненным. Воротник рубашки, точно петля, начинает душить. — Ты должен был убить меня. Ты должен был выжить и убить меня! Тогда почему? — Потому что ты не пытался меня убить. В ушах у Николая резко звенит. Он распахивает глаза и сузившимися зрачками смотрит на руку Фёдора. От знакомого смеха голова идёт кругом, а картинка перед глазами покрывается рябью. Слабость разливается по всему телу и приковывает к креслу, Гоголь роняет руки с подлокотников, не в силах пошевелить ими. Озноб и резкий голод прошибают его. Последним, что смог услышать Гоголь, пока мир заволакивала чёрная пелена, а сознание угасало, был самодовольный, тихий смех и следующий за ним нежный, знакомый шёпот: — Я знаю, когда ты играешь и просто пытаешься привлечь внимание, а когда ты серьёзен.

***

Гоголь находит себя прилипшим лицом к твёрдой поверхности и пробуждается от того, что в нос попадает какая-то жидкость, мешающая сделать вдох. Он резко подрывается, открывая один глаз и озираясь. Его пошатывает и перед лицом всё плывёт. «Я разбил голову?» — встревоженно думает Николай, хватаясь за то, что под руку попадётся. Где-то вдалеке слышится звонкий треск. В носу неприятно щиплет. С подбородка срывается несколько капель. Николай проводит ладонью по щеке и поднимает её перед своим лицом. На удивление на коже не обнаруживаются красные разводы, а только вода с золотистым оттенком, из-за чего Гоголь какое-то время пытается понять, где и когда он успел загореть. Мысль сменяется новой мыслью, не давая Николаю сфокусироваться на происходящем, пока его сознание полностью не просыпается. К горлу подступает тошнота. Гоголь, закашлявшись, с трудом сглатывает кисло-горький ком и делает глубокий вдох. Моргает. Картинка перед глазами начинает постепенно вырисовываться, и Гоголь узнаёт очертания своей кухни, опускает взгляд на стол, за которым сидит, непонимающе хмурится и проводит ладонью по янтарного цвета луже, несколько капель срывается на его брюки. Затем Гоголь осматривает себя: жабо и воротник рубашки мокрые, чёлка липнет ко лбу, на бёдрах пятна. На полу под столом валяется фарфоровая чашка с отбитым краешком. Николай снова смотрит на стол: как оказалось, лужа вытекала из блюдца с золотой каймой. Он наклоняется, улавливая терпкий аромат, и проводит языком по краю стола. — Чай… — Недоумённо заключает Николай и, оперевшись рукой о деревянную поверхность, поднимается со стула. Он хватается за гудящую голову и вдруг одёргивает руку. Что-то пушистое покоится на его макушке. Он медленно стягивает это что-то и прижимает к груди, будто инстинктивно защищая. Николай пытается вспомнить, как он добрался до кухни и тем более когда он приготовил себе чёрный чай. Да ещё и с таким апофеозом, будто устроив себе целую церемонию. Гоголь, держась за голову, подходит к холодильнику и ящикам, чтобы найти хоть что-то съестное. Видимо он потерял сознание. Постепенно Николай вспоминает свою истерику, и его плечи опускаются. Он находит какое-то чёрствое печенье, но есть уже не хочется. Гоголь вздыхает и всё таки заталкивает себе в рот сладость, потому что в противном случае его либо стошнит, либо снова вырубит. Либо всё вместе. Организм норовит вывернуться наизнанку от всего произошедшего. Гоголь возвращается за стол вместе с пачкой печенья. Его трясёт. И пока он всухомятку пытается насытиться, рука сама тянется к блюдцу, где ещё осталось немного чая. Николай мотает головой и одёргивает руку, прижав её к груди. Он вроде не хотел его пить. Где-то за спиной слышится раздосадованное цоканье. Гоголь напрягается, горбится, сжимая в пальцах что-то пушистое и мягкое. Это отвлекает его. Наконец он опускает взгляд на свои колени и видит белую шапку-ушанку. Гоголь забывает, как дышать. Сердцебиение усиливается. Эта вещь принадлежала Фёдору. Николай её обнимает и отводит потерянный взгляд в сторону. — Как быстро ты очнулся. Даже чаем не дал насладиться. Тишину разрезает хриплый, некрасивый смех, прерывающийся истеричными всхлипами. Гоголь закрывает лицо шапкой, заглушая себя, и трясётся, сгибаясь на стуле. Он сходит с ума. Любимый чай Фёдора, его вещи — неужели Гоголь пытался забыть о его смерти? — Так и быть, я позволю тебе самому приготовить мне новый чай. Голос слишком отчётливый, звучит совсем рядом, не похоже на проекцию из воспоминаний. Гоголь вздрагивает, озирается по сторонам и чертыхается на русском. Он вскакивает из-за стола и, прижимая к груди ушанку, бежит осматривать каждую комнату. Пусто. Нигде обладателя этого голоса нет. Коля опускается на колени, обречённо смотрит в пол. Его рука невесомо скользит вдоль края тумбочки, подкрадывается к радиоприёмнику, пальцы касаются нескольких кнопок, и комната погружается в нежную, успокаивающую мелодию. Гоголь поднимает широко распахнутый взгляд, медленно убирает свою руку от радио и тупо смотрит в ладонь, пока не теряет фокус и та не начинает двоиться. Разве он хотел включить музыку? И откуда он знает частоту, где играет классика? Но убаюкивающая мелодия обволакивает его, будто погружая в невесомые объятия, помогает расслабиться и забыть тревожные мысли. Гоголь вздыхает, прикрывает глаза и сидит так бессчётное количество часов. За окном уже светает. Тёплые, ласковые лучи солнца касаются веснушчатых щёк Николая, он поднимает голову, приоткрывает один глаз, щурится, и смотрит на голубое небо. Птицы щебечут, встречая новый день, и Николай слабо улыбается, радуясь вместе с ними. Он не спал всю ночь. К тому же был глубоко травмирован. Наверное поэтому его психика начала транслировать ему обрывки каких-то фраз голосом его дорогого друга. Злорадный смех звучит прямо в затылке, вкрадчивый шёпот льётся в ушко: — Всё намного проще, друг сердца моего. Гоголь дрожит. Его пробирает благоговейный страх. Он поднимает голову, смотрит через плечо, но никого не видит. Ещё более надменный, наслаждённый смех оглушает его со стороны другого уха. Гоголь дёргает головой за ним, но опять не может запечатлеть его обладателя. Зрачки разноцветных глаз начинают бешено мельтешить. Николай жмурится. — Боже, где ты? — Сокрушённо шепчет Гоголь. Его тихий голос дрожит. Шут сжимает на груди руки, комкая белую шапку, и шепчет имя друга, будто находясь за решёткой в исповедальне и безнадёжно умоляя сжалиться над ним, унять его мучения. — Я прямо здесь. — Сладко шипит Фёдор, его вязкий, тягучий голос обволакивает неспокойное сознание Гоголя, на что тот закатывает глаза и млеет под тяжестью невидимой улыбки. Фёдор продолжает с придыханием и победной усмешкой. — В твоей голове. — Господь милостивый. — Всхлипнув, шепчет Николай, его зрачки дрожат, пальцы бешено комкают белый мех. Он вспоминает все те действия, совершённые бессознательно или непроизвольно, и ужасается. Его тело ему больше неподвластно. Даже когда Гоголь в сознании, Фёдор способен управлять им. Хрипловатый, проникновенный смех над ухом заставляет сокрушённо сгорбиться. — Как ты мог? — Шепчет Николай, упираясь ладонью в пол. Он хочет засмеяться, защититься, скрыв свой страх за непробиваемой, острой улыбкой. Но наверняка Фёдор и его мысли может услышать, почувствовать его чувства. Значит играть было тщетно. Достоевский обнажил его, лишил маски и неприкосновенности рассудка. — Занять мою голову, моё тело… Ты контролируешь меня? Сделаешь своим пленником? Мысль о том, что это всего лишь слуховые галлюцинации, слабо утешает. Потому что сердцем Гоголь хочет верить этому голосу. Хочет, чтобы Фёдор оказался жив. Хочет спасти его. Даже если за это Николаю придётся или уже пришлось расплатиться собственной свободой. Очередная дилемма между рассудком и чувствами. Он не в ладах с самим собой, всё ещё не понимает, чего жаждет на самом деле. И это играет только на руку Достоевскому, который утешающе гладит Гоголя по щеке его же ладонью. — Только ты мог спасти меня. — Ласково шепчет Фёдор, и Гоголь чувствует, как его обнимают за плечо. Голос столь проникновенный и мелодичный, словно гудящая тишина в храме, завораживает, заполняет собой голову, вытесняя неспокойные мысли. — Ах, милый друг, прости, что лишил тебя свободы. — Издевательски мурлычет Фёдор, перебирая белоснежные локоны, скользя вниз и наматывая косу на ладонь. — Я ведь прекрасно знал, как ценна она для тебя. Этот бесконечный бой, на который ты обрёк свою душу, делал тебя собой. Единственное, что заставляло тебя чувствовать себя живым и настоящим. — Фёдор властно тянет за косу, заставляя Гоголя запрокинуть голову к потолку. По его горлу растекается довольное рычание, точно он хищник, кружащий вокруг своей жертвы и наслаждающийся её страхом. Достоевский сладко, голодно мурлычет. — Эта вычурная деталь, наигранные реплики — умело демонстрируют то, что на самом деле является правдой. Демонстрируют так, чтобы другие не поняли, как сильно ты перед ними обнажаешь свою душу. Ты бросаешься речами о свободе всем подряд и при любом удобном случае. Отчаянно жаждешь понимания, но при этом заставляешь остальных поверить в то, насколько ты несерьёзен. Гоголь открывает рот, пытаясь сделать глоток воздуха, и хрипит. — Такие разговоры… — Он тяжело сглатывает и дёргает головой, пытаясь вырваться из хватки, но другая рука сжимается на его горле и сдавливает, заставляя повиноваться. — Тоже делают меня живым. Гоголь закатывает глаза, его сердце бешено колотится, пальцы коченеют от тревоги и не желают реагировать на его попытки ослабить хватку. Фёдор слишком хорошо его понимал. Он раздел его только что, будто кожу с костей содрал. От этого чувства полного контроля становится не по себе. Противно. Или приятно… Его понял и приструнил единственный человек, кому Гоголь мог довериться. Стало обидно, что Фёдор использовал это против него. Вторгся в его разум и вывернул там всё. Обнажил самое сокровенное. Подло. Однако в голосе Достоевского осуждения Гоголь не услышал. Тот просто констатировал факт, наверное, чтобы ослабить контроль Николая над собственными эмоциями и телом. Да и провернул он это чересчур мягко. Чего он хотел добиться? Фёдор усмехается и отпускает распушившуюся косу Николая, гладит его вдоль острой челюсти и касается пальцами губ. — Тебе нравится, когда тебя унижают? Гоголь ошарашенно моргает и глупо смеётся, прикусывая губу. Наверное, он просто неправильно понимает Фёдора, но от его слов по телу проходит будоражащий импульс. — Ты не унижаешь. — Мотает головой Гоголь. Он пытается расстегнуть наконец воротник рубашки, но Фёдор не позволяет ему отдышаться. — Ты меня препарируешь. Фёдор смеётся, и Гоголь представляет, как его друг изящно прикрывает губы ладонью, точно знатная особа. Николай нежно улыбается собственным спонтанным фантазиям. — Ты ещё бы в платье меня представил. — Издевательски воркует Фёдор, легонько щёлкая Гоголя по носу. Николай распахивает глаза, со всей силой дёргает рукой, пытаясь взять над ней контроль. Из-за ласковых речей он начал забываться. А ведь Фёдор проник прямо в его голову, в его мысли, лицезрея каждую. Абсолютно лишил его личного пространства. — Убирайся! — Возмущённо вскрикивает Гоголь. Возмущает его всё: отсутствие конфиденциальности, присутствие в его теле и мыслях личности, которая прекрасно промывает мозги другим, и никакого уединения. Страх. Страх за собственную свободу, за свои границы, которые и так за всю жизнь размылись, их разорвал каждый, кто только мог, от чего количество этих границ только увеличилось, заковав Николая в цепи. О чём Достоевский прекрасно знал! — Убирайся из моей головы, дьявол! — Надрывно кричит Гоголь и зажмуривает глаза до звёздных вспышек. Его истерика усиливается. Фёдор толкает его в грудь на пол. Отпускает. И безэмоционально командует: — Глубокий вдох. Задержи дыхание. Медленный выдох. Повтори. Гоголь трясётся, пытается сжаться, по его шее прямо под воротник рубашки стекают нагревшиеся от температуры тела слёзы. Он не хочет слушать Фёдора в знак протеста — и задерживает дыхание. Нет, он не позволит сделать из себя марионетку на привязи. — Николай. — Фёдор звучит строго. Гоголь чувствует напряжение в челюсти, будто человек, занявший его тело, пытается стиснуть зубы. — Если ты потеряешь сознание, я получу контроль. Гоголь открывает один глаз и всё таки делает рваный вдох. Кашляет. — В чём минусы для тебя? — Хрипит он и хватается за горло, наконец расстёгивает чёртову рубашку, откидывая жабо в сторону. Это могло оказаться обычной манипуляцией со стороны Фёдора, чтобы втереться в доверие к Николаю. Но, несмотря на большую вероятность правдоподобности этой теории, Гоголь действительно хочет верить, что Достоевский забеспокоился о нём. Блондин поднимается с пола, прихватывая шапку-ушанку и прижимая её к бедру. Фёдор, в первую очередь, — его друг. И только во вторую — тот человек, из-за которого Николай попал в клетку привязанности. — К тебе нужен другой подход. Ты слишком волевая личность. — Честно отвечает Фёдор на язвительный вопрос Николая. И Гоголь от чего-то глупо улыбается. — С тобой проще договориться. Я действительно понимаю, как для тебя важна свобода. Этому твоему стремлению я вряд ли помешаю. Гоголь идёт в ванную комнату, пока внимательно слушает Фёдора. А затем перебивает его, ярко жестикулируя руками и взмахивая указательным пальчиком: — Ты сидишь у меня в голове! Слышишь и видишь всё, что я думаю и что представляю! — Коля-Коля. Будто ты всем этим со мной не делился раньше. Николай капризно хмыкает, включает воду и наклоняется прямо в раковину, ловя губами струю тёплой воды, чтобы утешить саднящее горло. — А если! — Николай выпрямляется и упирается руками в раковину. С его белоснежных волос капают осколки воды. — Я захочу уединиться и подрочить? Фёдор надменно усмехается. — Когда членам «Смерти Небожителей» приходилось собираться всем вместе, каждый слышал, как ты стонешь в свободное от собраний время, Николай. — Это не одно и то же! — К тому же. — Фёдор не даёт Гоголю вспыхнуть от возмущений и продолжает свою речь. — Я знаю, что для тебя ещё важно: получать желаемое. Потому что это входит в твою концепцию свободы. — Достоевский делает паузу, чтобы наверняка заинтересовать коллегу. — Я помогу. Гоголь давится водой, когда снова наклоняется к струе, чтобы заодно и умыться. — Поможешь подрочить? — Бездумно выкрикивает Гоголь и звонко, немного нервозно смеётся. А потом резко замолкает, вновь выпрямляясь над раковиной. Николай широко открывает глаза, взмахивая ресницами, как белоснежными крыльями. Он неверяще смотрит перед собой. В зеркало, где начинает различать тёмный силуэт друга, который постепенно растекается по стеклу и наполняется акварельными красками. Николай замирает с открытым ртом. Его брови съезжают к переносице. На лице гримаса боли. Гоголь поджимает губы, тянется к зеркалу дрожащей рукой. Его друг… Настоящий, живой, только отделённый от него тонкой стеной из стекла. Сердце так сжимается, что Гоголь забывает обо всём, что сказал ему Фёдор. Но Достоевский не позволяет забыть и сладко улыбается из зеркала своими блёклыми губами. — Я ведь могу покопаться во всех твоих грязных мыслишках и… Помочь тебе с этим тягостным грехом, который так сильно давит на твои брюки. У тебя же стояк, Николай, я прав? Честно? Николай уже почти простил Фёдору наглое вмешательство в свою голову только за то, что тот перед ним живой явился и невредимый. Да и то, что Достоевский выбрал именно Гоголя, говорило об их близкой связи. Но то, что озвучил Фёдор, заставило Николая ещё громче смеяться и нервно теребить концы чёлки. Как же тяжело было без маски. — С чего ты взял? — Глупый вопрос. — Пожимает плечами Фёдор из отражения. — Ты и возбуждение моё чувствуешь? — Экспрессивно вскрикивает Гоголь и опирается о раковину, совсем близко наклоняясь к зеркалу. Он снова перестаёт верить в происходящее. Осознание себя в пространстве и времени полностью пропадает, эмоции слетают, самоконтроль рушится к чёрту вместе с актёрским профессионализмом. У Николая действительно стояк. И сильный стресс. Он смеётся и упирается рукой в зеркало, приближается к лицу Фёдора, скалится и хрипло шепчет. — Ну помоги, благодетель. Поцелуй меня. Он точно сходит с ума. Эмоции зашкаливают и норовят разорвать его тело на части. И отдаться дикому, животному желанию, где нет места философии, морали и постоянному самоанализу — лучшее решение. Он не хочет ни чувствовать боль, ни разбираться в происходящем. Фёдор победно усмехается, вплетает пальцы в белоснежные космы Гоголя, тянет их, на что Николай прикусывает губу и сдавленно мычит. Фёдор облизывается и резко давит на затылок, толкает к зеркалу и грубо впечатывает в него лицо Николая. Гоголь вскрикивает и шипит от резкой боли. Косо смотрит на невинно улыбающегося друга. — Ой, не получилось лишить тебя сознания. — Сладко тянет Достоевский и утешающе гладит Николая по волосам. — Придётся играть по правилам. Гоголь чувствует, как прижимается бёдрами к раковине и как тесно становится в брюках. Секс с призраком… Безумие? Нет, безумие это то, что заставляет страдать. А то, на что решается Гоголь, называется умением пользоваться моментом и ловить возможности.

***

Рука проводит вдоль твердеющего ствола, гладит его сквозь ткань и дразняще обхватывает пальцами. Коля кусает губы и неотрывно наблюдает. Он чувствует лишь пульсацию на кончиках пальцев, но управлять рукой не может, чувствует напряжение в мышцах, но, будто в сонном параличе, конечность не слушается его и совершенно не реагирует. От осознания того, что его ласкает Фёдор, Николая мутит, его губы растягиваются в одержимом оскале. Достоевский усмехается ему на ушко и расстёгивает ширинку, скользит рукой под бельё и обхватывает напряжённый орган, проводит вдоль него, сдавливая так сильно, будто на пробу, что брызгает предэякулят, и, наслаждаясь сдавленным полустоном Гоголя, начинает мягко поглаживать, двигать ладонью вверх и вниз, пока Николай жалобно мычит, раздвигает ноги шире и пытается толкнуться навстречу. Холод серебряных колец, которые Гоголь любит таскать в большом количестве, неприятно отвлекает от жгучего удовольствия, но зато украшения приятно трут возбуждённую плоть и больно передавливают выпирающие, пульсирующие вены. — Какой нетерпеливый. — Воркует Фёдор и мягко усмехается, от чего ноги Гоголя начинают в предвкушении дрожать. Он тихо шипит, потому что не хочет сдерживаться, но Достоевский мешает ему полноценно двигаться. Он чувствует злорадную улыбку и прикусывает губу. Почему он настолько легко теряет самообладание именно от прикосновений Фёдора? А тот ещё и наслаждается, сильнее и мучительнее дразня. — Волшебное слово? — Игриво мяучит Фёдор, потирая головку указательным пальцем, очерчивая дырочку уретры и толкаясь в неё ногтем. Гоголь сдавленно вскрикивает, что походит на тоненький писк, и сам себе удивляется, отворачивая горящее лицо в сторону. Самого смущения он не почувствовал, но жаром его окатило знатно. — Пожалуйста? — Низким голосом спрашивает Гоголь и краем глаза с любопытством наблюдает, как Фёдор ласкает его красную головку. Рука сильно сжимается и дёргается вверх, вырывая из Николая сдавленный стон. — Да. — С томным придыханием звучит где-то в горле, и рука мягко проводит по всей длине. Гоголь мычит, кусая губы до крови. От очередного рваного движения он дёргается бёдрами вперёд и выкрикивает: — Пожалуйста, Фёдор! — Что «пожалуйста»? — Не унимается Достоевский. Его нежный голосок звучит так невинно и беззаботно, что Гоголь закатывает глаза от такого контраста между прикосновениями и интонацией. Николай чертыхается, покрывая друга ругательствами на их родном языке. На что Фёдор ласково хихикает и гладит Колю вдоль скулы, касается его губ, отпечатав алый след на подушечках пальцев, а затем касается лба и оставляет на светлой коже невесомый поцелуй, будто даря свой собственный. Коля аж поперхнулся от наплыва тёплых чувств и в смятении отвернулся, бурча под нос: — Пожалуйста, трахни меня. Фёдор смеётся громче: — А как же «раздели кров со мной и позволь отдаться любовным утехам», мой театральный друг? — С добродушной издёвкой воркует Фёдор, поглаживая напряжённый член кончиками пальцев. Гоголь показательно возмущённо хмыкает, а после и сам смеётся ему в ответ: — Давай уже. — Низко требует блондин, не в силах терпеть мучительно растущее возбуждение. — Повежливее. — Осаждает его Фёдор, крепко стиснув основание члена, и хищно шипит, с особым удовольствием сжимая шею Гоголя другой рукой, чтобы он почувствовал голос друга в собственной глотке. — Здесь я тобой командую. Захочу — смилуюсь и подарю наслаждение. Если будешь подобающе себя вести. — А если нет? — Хрипит Гоголь, едва различая собственный голос. — Хочешь проверить? — Усмехается Фёдор и щёлкает пальцами по мокрой от смазки головке, с вызовом бросая на Гоголя взгляд из отражения его серебряных колец. Николай наслаждённо скулит, когда колючая пульсация проходит по всему его телу. Его дыхание сбивается от предвкушения. Он чувствует на себе взгляд тёмных глаз, такой властный, жгучий и одержимый, но не может понять, откуда Фёдор наблюдает со стороны. Достоевский усмехается и плавно скользит ладонью вдоль члена, поворачивая её тыльной стороной к Гоголю. И тогда Николай замечает едва различимый блеск аметистовых глаз на собственных кольцах, которые уже успели нагреться от его возбуждения. Он улыбается Фёдору и, вздёрнув нос, мягко усмехается, отвечая на вызов. Игры ему всегда нравились. Особенно с Фёдором, который соглашался на них не ради победы, а ради эмоций. Благодаря этому Коля чувствовал единение со своим другом. — Трахни, пожалуйста. — Мелодично жалобно зовёт Николай, моргая белоснежными ресничками и наигранно капризно поджимая губы. Фёдор низко смеётся, двигает рукой вдоль члена, сдавливая его кольцами, и наслаждается несдержанным скулежём Гоголя, который, запрокинув голову, стонет всё громче с каждым безжалостным рывком от основания до головки. — Молодец. — Вкрадчиво шепчет Фёдор, сжимая член сильнее, что определённо доставляет дискомфорт и даже боль, но Гоголь, вскрикивая, просит не останавливаться и безропотно благодарит, широко раздвигая дрожащие ноги. Николай становится ещё громче, и тогда Достоевский затыкает его пальцами другой руки, толкается в рот и давит на корень языка. Гоголь послушно сглатывает, затягивая пальцы глубже, и вылизывает их, влажно постанывая. Вдруг хватка ослабевает, Гоголь опускает взволнованный взгляд вниз и вопросительно мычит. Влажные пальцы освобождают его рот и скользят вдоль яиц, окольцовывая их, гладят выемку между ягодиц и касаются пульсирующих мышц ануса. Николай очарованно выдыхает и приподнимает бёдра, брюки неприятно сковывают движения, но Фёдор не спешит от них избавиться, вместо этого он проталкивает сразу три пальца внутрь Гоголя, вырывая из его горла громкий стон и сбивчивое «да, да, да…». Достоевский методично растягивает Гоголя, прокручивает пальцы внутри него и изучает чувствительные точки, пока Николай жалобно скулит, пытаясь взять контроль над одной из рук и продолжить дрочить себе. Но Фёдор лишь смеётся и не позволяет ему этого сделать, дразняще, едва касаясь, поглаживает подрагивающий член. Мучительно медленно, выверено прокручивает пальцы внутри Гоголя, сгибает и разводит их в стороны, разминая тугие стенки. А Николай кусает губы и неосознанно сводит колени, чтобы между бёдер зажать обделённый член. Он ещё никогда не трахал себя пальцами, на которых были кольца. Фёдор усмехается и убирает руки, посчитав Гоголя достаточно подготовленным. Точнее — ему наскучило безобидно растягивать его, хотелось уже приступить к чему-то поинтереснее. — Все твои игрушки лежат в этой тумбе, верно? — Фёдор тянется в указанную сторону и выдвигает ящик. Николай кивает и на трясущихся ногах поднимается с кровати, пошатываясь, подходит к тумбочке, чтобы Фёдор мог посмотреть. — Надо же. — Достоевский экстатически усмехается, как аристократ, заканчивающий свой надменный тост, изучает содержимое, и выбирает самый широкий фаллоимитатор вырвиглазного розового цвета, перед которым подготовки всего тремя пальцами явно не хватит. — Дай угадаю. — Не надо. — Наигранно расслабленно усмехаясь, прерывает его Гоголь. Но Фёдор его пять копеек не учитывает. — Ты вводишь его без какой либо подготовки. Это даже не вопрос. Гоголь сглатывает, с его губ срывается шумный выдох вместе с протяжным «нееет». — Мазохист. — С довольной кошачьей улыбкой заключает Фёдор и берёт в другую руку смазку, после кидая её на кровать. Гоголь считывает это как приказ к действию. Он неожиданно чувствует сильное напряжение мышц в одной из рук, неуклюже дергает ей, едва ли не ударившись об изголовье кровати, и, осознавая, что сейчас она под его контролем, нетерпеливо стаскивает с себя брюки, которые чёрно-белой рябью растекаются по полу. Гоголь забирается на кровать и приподнимает бёдра, чтобы снять наконец трусы, в которых стало чертовски жарко, Фёдор помогает ему раздеться. Гоголь сгибает одну ногу в колене и выпутывает её из белой ткани с розовой надписью «Barbie», но Достоевский не удосуживается снять трусы с Николая окончательно и оставляет их висеть на его изящной ножке. — На колени. — Вкрадчивым, едким шёпотом приказывает Фёдор. Коля от такого тона сжимает ноги вместе и шумно выдыхает, сладко мычит, выгибаясь и оглаживая свою грудь. Он прикрывает глаза, когда по его телу разбегаются мурашки, вызванные предвкушением того, что Фёдор сделает с ним, и трепетом перед властным тоном. Гоголь наслаждается пробившим, точно током, возбуждением. Он переворачивается на живот, упирается локтем в кровать, выгибается в спине и поднимает задницу, широко разводит ноги и, укладываясь щекой на подушку, протяжно стонет, чтобы привлечь внимание Фёдора. Достоевский замахивается и ударяет Гоголя по ягодице, на что тот вздрагивает, кричит и только сильнее подставляется, виляя задницей из стороны в сторону. — Пожалуйста, ещё… — Хрипит Николай, поглядывая из-за плеча. Фёдора он, к своему сожалению, не видит. Но новый шлепок обрушивается на ягодицу и заставляет кричать, отвлекая от гнетущей мимолётной мысли. — Ещё! — Просит Николай и получает новый болезненный удар. И так повторяется снова. И снова. Пока его ягодицы не становятся такими же красными, как едкая помада на его губах, а ноги не начинают подкашиваться и бешено дрожать, как у загнанной в ловушку лани. Фёдор приставляет горлышко тюбика со смазкой ко входу Гоголя и лёгким движением вгоняет его внутрь, а затем сжимает, выдавливая большое количество вязкой жидкости, та с хлюпаньем брызгает на ягодицы и стекает вниз по бёдрам. Николай стонет и трясётся, пытаясь свести ноги. Смазка слишком холодная. Но ему так нравится напор, с которым жидкость брызгает внутрь и заполняет его, что голова идёт кругом. Тюбик смазки падает на кровать, когда Фёдор убирает руку и тянется за дилдо. Николай подбрасывает бёдра и прижимается к подставленному резиновому члену, Достоевский мягко давит на него и вгоняет внутрь Гоголя массивную, округлую головку. Николай стонет и падает грудью на кровать, теряя равновесие. Вторая рука вновь переходит под контроль Фёдора. Он звонко бьёт Гоголя по бедру. Блондин вскрикивает и сжимается, выталкивая стенками член обратно в ладонь, а Фёдор лишь давит сильнее, резко заталкивает наполовину. Николай кричит и жалобно стонет, прикусывая край подушки и размазывая по наволочке алую помаду. Фёдор вновь шлёпает его и вгоняет член ещё глубже. — Дай мне привыкнуть! — Умоляет Гоголь, надрывно скуля, но Достоевский не останавливается, двигает фаллосом назад, оставляя внутри лишь головку, и резко толкает его обратно, рассекая тугие стенки. Повторяет действие чуть быстрее: достаёт дилдо полностью и заставляет мышцы ануса нетерпеливо сжиматься, хлюпая смазкой, на что Николай жалобно мычит, виляет задницей и расслабляет покрасневший вход, приглашая войти. И Достоевский вгоняет розовый дилдо обратно, мышцы входа жадно засасывают его, тугим кольцом сжимаясь вокруг и подрагивая. Фёдор двигает член вперёд и назад, пока он не начинает скользить свободнее, и вводит его практически на всю длину, давит на основание, будто пытаясь затолкать его весь. Гоголь кричит, кусает наволочку и зарывается лицом в подушку. Фёдор скользит рукой под его живот, обхватывает член и начинает грубо его надрачивать. Его пальцы входят внутрь Гоголя вместе с основанием фаллоса и удерживают его там, ладонь давит на член Коли, прижимая его к животу, чтобы почувствовать тяжёлые толчки и как выпирает массивная головка. Николай не может двигать рукой, но он чувствует, как с каждым резким движением дилдо врезается в живот, как пульсирует собственный член и как холодеют от напряжения пальцы. Он пытается вырваться из власти Фёдора и ускориться. И в наказание Николай получает медленные, мучительные поглаживания. Его тело пробивает предоргазменная судорога, Гоголь дёргает бёдрами навстречу движениям, насаживается на толстый фаллос, и Фёдор сразу же глубоко заталкивает его вместе с несколькими пальцами. Гоголь нетерпеливо трётся о ладонь и надрывно стонет. Фёдор понимает, что Коля уже близко, и от того только сильнее оттягивает оргазм, мнёт твёрдый член пальцами, сдавливает между раскалённых от жара тела колец. Мучает и выжидает, пока Николай не начинает жалобно скулить, кричать и… Умолять. — Фёдор, прошу тебя! В ответ лишь хриплая усмешка и властное «ещё». — Пожалуйста, Дост-кун! — Взывает Гоголь, глядя из под влажных ресниц помутневшим, расфокусированным взглядом. — Умоляю… — Хрипит Гоголь, жмурясь и едва держась на трясущихся коленях. И звонко кричит, когда рука крепче обхватывает его член. — Умоляю, Фёдор! — Движения ускоряются, рука постепенно набирает темп, на что Гоголь хаотично подбрасывает бёдра и рвано стонет. — Умоляю, дай мне кончить! Николая оглушает зловещий, высокомерный смех. Фёдор наслаждённо выдыхает и шепчет вкрадчивым, ласковым голосом: — Какой хороший, надрессированный пёс. — Фёдор делает несколько грубых толчков внутри Гоголя, хлюпая вспенившейся смазкой, крепко сжимает его член, заставляя тот краснеть ещё сильнее, дёргает рукой вперёд и назад, пока струя спермы не брызгает на живот и простыню. Гоголь закатывает глаза, бессвязно шепчет что-то про то, что гавкать не будет, и падает на кровать, зарывается носом в подушку и глубоко стонет. — Спасибо… — Шепчет Гоголь, вздрагивая и толкаясь в ладонь. Его тело трясёт от оргазма, мышцы входа быстро сокращаются, туго сжимаются вокруг фаллоса, которым Фёдор продолжает трахать Николая, разрушая его нутро грубыми толчками. Мелодичный голос Гоголя постепенно набирает высоту, наполняется хрипами и пошлыми всхлипываниями, пока не срывается на крик. Николая бешено трясёт от оргазма, но Фёдор продолжает надрачивать его член. Быстрее и грубее прежнего. Протяжные стоны Николая выливаются в ругательства на родном языке, из глаз брызгают горячие слёзы. — Пожалуйста! — Гоголь вытягивает шею, пытается отползти к изголовью кровати, но тело, разомлевшее после оргазма, не слушается. Ноги сводит судорогой, пальцы пробирает колючей дрожью. — Я не могу! Белая чёлка липнет ко лбу, со спины стекают жемчужины пота. Николай поворачивается на бок и сжимает ноги вместе, угол проникновения меняется, а внутри становится ещё теснее. Гоголь надрывно стонет, а Фёдор наполняет его голову маниакальным смехом. Николай вновь протяжно чертыхается, его член ноет от чрезмерной стимуляции, болит от грубых прикосновений. И твердеет. Плоть пульсирует и горит, прося ещё больше удовольствия наперекор тому, что от прикосновений тело Гоголя прошибает точно током и подбрасывает на кровати. Внизу живота становится нестерпимо тяжело. Фёдор, наслаждаясь жалобными и весьма красноречивыми стонами Гоголя, звонко шлёпает по члену. Шлёпает сильнее, грубо проталкивая дилдо внутрь. — Хочешь кончить? — Сладко шипит Достоевский, пока поглаживает Колю между ягодиц, давя кончиками пальцев на вход и не позволяя фаллосу выскользнуть. Николай активно кивает и демонстративно стонет, не теряя своей театральности. — Умоляю, Фёдор-кун… — Хрипит Коля, мычит и развратно кусает губы, но на долгую игру его не хватает, и, стоит Фёдору легонько сжать пульсирующий член ногтями, он звонко выкрикивает. — Да! Да, я хочу кончить! Николай утыкается красным лицом в подушку и хрипло стонет, вновь срываясь на скулёж. Соблазнять Достоевского и пытаться обыграть его — бесполезно, Гоголь сейчас в слишком зависимой позиции, из которой, как бы не хотелось, сложно противодействовать такому садисту. Подчинение и слепое следование приказам противоречат принципам Гоголя. Однако Достоевский является исключением. От случая к случаю, конечно. Да и принципы — те же самые оковы. Главное, что сейчас шуту чертовски весело. Животные желания берут верх, мутят рассудок, притупляя все философские мысли. Николаю даже нравится это унизительное повиновение… — Ещё? — Ласково усмехается Фёдор, мурлыча над ухом Гоголя. — Ещё! — Выкрикивает Николай, извиваясь на кровати и размазывая грим по подушке., Ощущение скованности рук и невозможность ими управлять, пульсация напряжённых мышц, которые пытаются привести конечности в движение — напоминают связывание. Связывание тугими, шершавыми верёвками, от которых немеют пальцы и зудит кожа. Гоголя мутит, он хрипло стонет, выкрикивая имя дорогого друга, выгибается, раскрываясь навстречу толстому члену, то сводит колени вместе, то широко раздвигает, толкаясь в ладонь. — Фёдор, я хочу кончить! — Кричит Гоголь, запрокидывает голову и протяжно стонет. — Пожалуйста! Но Достоевский, нежно, слащаво усмехаясь, убирает руку от члена Гоголя, не позволяя ему достигнуть оргазма. Николай скулит, сжимает ноги вместе и продолжает сбивчиво умолять. Фёдор ласкает его слух своим тяжёлым, хрипловатым дыханием, по-животному вбивается фаллосом в жаркое нутро, и вкрадчиво шепчет: — Ты такой послушный. Николай, ты хорошо себя вёл. — В горле слышится низкое рычание. Гоголь чувствует, как сильно напрягаются его скулы от широкой улыбки Достоевского. — Но без испытаний никак. Ведь Господь наказывает того, кого любит. — Влажная от спермы рука касается шеи и крепко сжимает её, выдавливая изо рта Гоголя сдавленные хрипы. Достоевский низко мурчит, точно дикая, сытая кошка. — И бьет каждого, кого принимает как сына.* Рука соскальзывает с шеи. Звонкий шлепок. На щеке Гоголя остаётся след от ладони, кожа пульсирует и краснеет. Николай вскрикивает, широко распахивает глаза и тут же поддаётся навстречу, кусая пальцы. Быстрая реакция. Но Фёдор оказывается хитрее, на мгновение передавая контроль над рукой. И из-за этого боль от укуса чувствует именно Николай. Он жалобно мычит и недовольно щурится. Фёдор нежно гладит его по щеке, утешая холодными подушечками пальцев обожжённую святым касанием кожу. — Тебе лучше не отвлекать меня от удовольствия. — Хрипло усмехается Николай. Его лицо разрезает оскал: острые зубы влажно сверкают, точно отполированный металл. — Я заметил, что ты пытаешься довести меня либо до предобморочного состоянии, либо… — Либо до состояния послушного пса, который стелется подо мной, лишь бы получить свою вкусняшку. — Невинно смеётся Фёдор, нагло перебивая Гоголя. — Кхм… Да. — Николай тихо усмехается. А затем и вовсе смеётся в голос. Ему определённо нравится то, что Фёдор становится чуточку разговорчивее. Секс и правда сближает людей. (Даже шутки шутит глупые, а не интеллектуальные, на удивление простые. Правда после священных цитат…) — До состояния, когда я сам готов тебе отдаться. Но физически я сильнее тебя. И, будь я в здравом рассудке, мог бы отнять у тебя власть над телом. Не так ли? Фёдор улыбается, тянет с ответом, нежно касаясь разгорячённого члена, на что Гоголь закатывает глаза и сладко мычит. Вкрадчивый, сладкий, точно белый зефир из России, голос обволакивает раскалённое от перевозбуждения сознание Николая: — Договорились. Считай это платой за аренду твоей головы. Гоголь звонко смеётся, делает шумный вдох и заигрывающе протягивает низким голосом: — Одного раза будет недостаточно. — Ах, ещё и условия для сделки ставишь. — Аметистовый взгляд вспыхивает в кривом отражении на серебряном кольце, Гоголь замечает его, когда опускает голову. Партнёры одаряют другу друга ухмылками. Фёдор обнажает зубы и покровительственно шепчет. — Николай, ты намного предусмотрительнее, чем многим кажешься. Хитрый и наглый, как и подобает иллюзионисту. Гоголь плавится от похвалы, щурится, как сытый кот, глупо улыбается и низким, довольным голосом отвечает: — Это всего лишь правила нашей маленькой игры. — Блондин пошло облизывает губы. — А теперь трахни меня. Пожалуйста. Гулкий скрежет смеха наполняет комнату. Два аметистовых глаза горят, как у дикого хищника, который властно смотрит в глаза жертвы в последние её мгновения. — Ты сам напросился. — Ты же знаешь, что бы ты не сделал, Фёдор-кун, мне это понравится. — С вызовом отвечает Николай, облизывая губы в предвкушении. — Мазохист. — Воркует Фёдор. — Садист. — Сладко напевает Гоголь, передразнивая друга. Дилдо, которое ранее успевает наполовину выскользнуть, входит на всю длину. Гоголь кричит, а Достоевский тянется к тумбочке, хватает первый попавшийся фаллос поменьше и заталкивает его рядом. Николай вытягивается, надрывно кричит до звона в ушах. Его тело пробивает сильная дрожь, мышцы плотно сжимаются, внутри совершенно нет места. Но Фёдора это не заботит. Он немного вытаскивает розовый фаллос и затем вгоняет внутрь оба более чем наполовину. Гоголь громко стонет, срывая голос, сжимает бёдрами член и кончает. Он тяжело дышит и сладко мычит, по телу разливается расслабляющая нега. Когда орган смягчается и перестаёт так сильно пульсировать, Гоголь начинает ярче чувствовать, как же сильно его растягивают два резиновых члена. Фёдор не останавливается и заталкивает их глубже. Гоголь вскрикивает от боли и кусает губы, до вспышек в глазах жмурясь. Достоевский давит ещё сильнее, рука пульсирует от напряжения. Рывок, точно выверенный удар кулаком, — и дилдо входят ещё глубже. Удерживая их основания одной рукой, другой Фёдор касается члена Гоголя и начинает надрачивать. — Третий раз?! — Завывает Гоголь и, откашлявшись, хрипло стонет. В горле ужасно саднит. Бёдра бешено дрожат. Перед глазами стремительно темнеет. Последнее, что слышит Гоголь, это победная усмешка Достоевского. Сперма брызгает на ладонь. Фёдор валится на спину и потягивается, сладко выдыхая. Ноги приятно пульсируют и подрагивают. Руки ноют от долгих, интенсивных движений, и наконец их можно раскинуть в стороны на широкой, мягкой кровати. Внизу живота всё приятно тянет. Веки тяжелеют, норовя закрыть влажные глаза от яркого света, бьющего через стекло в окне. Фёдор изначально хотел спрятаться в подкорках сознания Гоголя, иногда незаметно занимая его тело. Но Николай оказался слишком непокорным и волевым. Может оно и к лучшему. Фёдор умеет из всего извлекать выгоду. Раз он не смог незаметно управлять телом Гоголя, то заставит его самого подчиниться. Тихо сидеть в голове тоже скучно, ему этого хватило в клетке в Мёрсо. А с Колей было весело, чего не скажи. Фёдор чувствует себя великолепно. Он наслаждается обволакивающей слабостью в теле, тягучей сонливостью, комфортным теплом, мягкостью простыней и одеял. А ещё двумя фаллоимитаторами, медленно выскальзывающими из него, и пульсацией барабанных перепонок от недавних надрывных молитв Николая. Лучшая музыка.

***

Фёдор расчёсывает прекрасные, слегка вьющиеся локоны Гоголя, любуется красивым лицом в отражении зеркала. Он достаёт косметичку своего друга и роется среди множества разноцветных тюбиков и склянок. Несколько минут уходит на поиски менее вырвиглазного цвета помады, и Фёдор красит губы в чёрный, довольно улыбаясь. Обычно на подобное тратить время он не любит, но, находясь в теле Гоголя, приходится соблюдать его правила, а главное из них — соответствовать образу. Фёдору нужно выделяться, чтобы никто и ничего не заподозрил. Невероятный парадокс! Достоевский припудривает лицо, высветляя кожу, пытается нарисовать стрелку, но быстро отказывается от этой идеи и делает лишь несколько аккуратных точек близ внешних уголков глаз с отсылкой на клоунскую эстетику. Это лицо — чудесный холст. Фёдору становится даже интересно понаблюдать за тем, как гримируется Гоголь. Что ж, это на случай, если Достоевского одолеет скука. Фёдор одевается чуть проще, чем это делает экстравагантный Гоголь: находит в его шкафу белую рубашку с одним черным рукавом, шёлковый галстук с принтом карт, какие-то цепочки, которые цепляет сверху, и, конечно, полосатые брюки. Достоевский не особо задумывается, на самом деле, это просто те вещи, которые первыми бросаются ему на глаза. Он накидывает на плечи плащ и перед выходом, стоя у зеркала, нежно приглаживает белый мех шапки-ушанки. Гоголь успел всем рассказать о том, какие они хорошие друзья. Значит ничего удивительного в том, что «Николай» прогуляется в шапке «покойного товарища», нет. Фёдор блаженно улыбается и выходит на улицу. Солнце прячется за облаками, птицы низко летают, тёплый ветер скользит между серебристых локонов. Он планирует прогуляться в чайный магазин, потому что Гоголь накануне разлил последнюю порцию чая, что была в его квартире. А ещё Фёдор ненавязчиво размышляет о том, чтобы наведаться к Гончарову. Траур по дорогому другу, поиск поддержки и желание сблизиться с погибшим через то, что ему нравится — Фёдору даже не придется вести себя слишком шумно и эпатажно, достаточно наигранно смеяться и притворяться тем, кто скрывает свою боль за маской шута. Достоевский достаёт из кармана телефон Гоголя, легко снимает блокировку и ищет среди цветастых ярлыков значок мобильника. Обои у Николая ярких голубого и розового цветов, на них изображены небо, птицы и глитчевые помехи. Какие-то виджеты местами украшают страницы рабочего стола. Фёдор усмехается, читая тексты на русском, особенно ему нравится картинка, где написано «я боюсь идти к психотерапевту, потому что он вправит мне мозги и я больше не буду смешным». Фёдор прочищает горло и наконец нажимает на контакт «бро с бинтами». — Гоголь-кун! — Гудки прерываются почти сразу же весёлым, раздражающим голосом. — Если ты звонишь, чтобы забрать Сигму, то я тебе его пока не отдам! — Николай, заберите меня домой! — Через помехи слышится жалобный писк Сигмы. Очнулся таки. Фёдор делает глубокий вдох. Его глаз дёргается. Точно. У Николая с Иваном отношения слишком натянутые, он точно не мог назвать его «бро». Однако Достоевский рассчитывал дозвониться именно до Дазая, чтобы выяснить, что с его коллегой из «Смерти Небожителей». — Тогда может устроим ночёвку у тебя все вместе? — Смеётся Достоевский в трубку, натянуто улыбаясь и щуря глаза. — Конечно! Ой… Осаму замолкает и будто издалека слышится голос его рыжеволосого друга: — Эй, придурок, иди сюда! Он опять вырубился! — Гоголь-кун, договоримся о ночёвке позже! — Хихикает Осаму и быстро сбрасывает звонок. Отлично, значит Сигма ещё не успел полноценно восстановиться. Значит у Фёдора полно времени, которое он может уделить долгожданному чаепитию. Он вновь листает контакты и невольно улыбается видя своё имя и множество смайликов с сердечками, губами и довольными мордашками рядом с ним. Сразу после он видит ник «золотая чаша». Была не была. — Ваня-я. — Мелодично протягивает Фёдор голосом своего дорогого друга. — Не до вас, Николай. — Сухо отвечает Гончаров. —Я хочу чай, который любит пить Фёдор-кун! — Достоевский театрально вздыхает, понижает голос и шепчет проникновенно. — Мне его так не хватает. Давай же разделим эту утрату вместе. Будем оплакивать его с почестями! — Вы с ума сошли? — Гончаров явно не впечатлён сим заявлением. — Я уже бегу! Иван тяжело вздыхает, но сбрасывать звонок не спешит. Вместо этого он мнётся и наконец слегка понурым голосом обращается. — Не хотите потом прогуляться до церкви? Фёдор прикрывает губы ладонью и смеётся, он оставляет Ивана без ответа и выключает звонок.

***

До особняка (читать как «подвала») крыс Фёдор добирается без происшествий. Гончаров заранее присылает ему координаты шифром из смайликов (другие шифры Гоголь не умеет декодировать), потому что место проживания приходится менять часто. Молча он пьёт тёплый, идеально настоянный чёрный чай с чабрецом, слушает классические мелодии и рассматривает Гончарова: слегка понурый, с тёмными мешками под глазами и, как и всегда, благородным, спокойным лицом. Неужели в печали? Иван опускается за стол напротив, подпирает щёку кулаком и гладит пальцами книжку, которую когда-то читал Фёдор, отдыхая в прошлом убежище крыс. — Отчего ты такой грустный? — Фёдор, поперхнувшись чаем, всё же невозмутимо озвучивает продолжение фразы. Гончаров смотрит на него осуждающе и заметно напрягается, замечая знакомый головной убор. Но дворецкий быстро отводит скучающий взгляд в сторону маленького окошка, перекрытого решеткой. — Что ты понимаешь, шут. — Ты же не можешь грустить! — Дивится Фёдор в теле Николая и демонстративно охает в красную перчатку. — В том то и дело, Николай. — Голос Ивана безэмоциональный и холодный. Фёдор уже привык, что практически все в его подчинении шумные и вечно восторженные. Тем более человек, у которого отсутствует часть мозга, отвечающая за страдания. Фёдор позволяет себе грустную улыбку, кривя чёрные губы. Гончаров даже оплакать его не может. Человека, который подарил ему бесконечное счастье. Иван чувствует себя должным страдать, знает, что потерял дорогого человека, но не чувствует этого. Фёдор задумчиво смотрит между металлических прутьев. «Люди — удивительные существа», — думает Достоевский, находясь в теле человека, который страдает от того, что чувствует боль, во власти которой находиться не хочет. Пока напротив него сидит человек, страдающий от того, что испытывать эту же самую боль просто физиологически не может. Позже они сходили в храм, откуда тело Гоголя чуть не выгнали за то, что Фёдор оставил след от чёрных губ на иконе. А ещё из-за жалоб старушек. Богохульство. И тщеславие. Зато никто не поверит, что Достоевский может совершить подобное. К тому же Фёдор не любит места, где лжецы прикрываются Богом. Ещё Достоевский прикупил несколько молитвенных свечей специально для Гоголя. Ведь тот очень любит жгучие ощущения. Наказание чем-то святым — Достоевский считает идеальным вариантом, к тому же красивым. С Гончаровым он расходится после посещения храма. Иван на прощание неловко обнимает Николая, откинув на второй план свою неприязнь к этому шуту. — Вы же друзья, Николай? — Бросает напоследок он. — Если бы я умел, я бы завидовал твоему счастью и твоей боли. Я всегда считал, что глупы те, кто говорят «без горя не познать вкус счастья». Наверное, глупцом был я сам. Фёдор беззаботно улыбается и машет рукой на прощание, а, развернувшись, хмурится — он думает над тем, что почувствовал бы Гоголь, услышав слова Гончарова. Николай — тот человек, который не позволит пудрить себе мозги и читать морали. Однако ему было бы полезно подумать над тем, что считает проблемой Иван. Фёдор пожимает плечами. Всё же это не его дело. Птицы громко, встревоженно щебечут. Облака сменяются тучами. Фёдор осматривается и любуется тем, как мрак укутывает улицы. Он поднимает взгляд к небу и наслаждается хаосом звуков: торопливые шаги, свист шин об асфальт, гудки, цоканье собственных каблуков, непрерывный шелест листвы. Фёдор вдыхает спёртый, горячий воздух, предшествующий дождю, и сладко улыбается. Прогулка приносит ему спокойствие и удовольствие.

***

Гоголь резко открывает глаза, по ушам бьёт обилие громких звуков. Где-то за спиной гудит машина, от чего Николай вздрагивает, спотыкается о трещину на тротуаре и падает прямиком в лужу. Он успевает схватиться руками за фонарный столб и опереться о него. Страдают только полосатые брюки, стремительно промокая ниже колен. — Какого чёрта… — Непонимающе шепчет Гоголь, приподнимаясь с земли. По лицу бьют тёплые капли, колючая, мокрая чёлка липнет ко лбу и лезет в глаза. Голове становится всё тяжелее и тяжелее из-за пропитавшегося водой меха. Николай моргает и осматривается. Всё вдалеке двоится. Шумный вдох. Николай ныряет рукой в лужу и ищет карту, которая, по всей видимости, сползла с его лица, когда он упал. Дождь усиливается. Гоголь выпрямляется, взмахивая рукой, отряхивает маску и надевает её обратно, крепя под чёлкой. Распущенные волосы вьются от влаги и холодят плечи. Николай смотрит на вывески ближайших магазинов, пытаясь понять, где он вообще находится, и бежит в какую-то кафешку, чтобы укрыться от дождя. Каблуки цокают по лужам и скользят на асфальте. Гоголь убирает чёлку со лба и зачёсывает её мокрой перчаткой назад, едва не скидывая с себя ушанку. — Фёдор-кун, как это понимать? — Пребывая в культурном шоке, громко возмущается Гоголь, перепрыгивая через, на вид, глубокую лужу, в которой замечает отражение змеящейся улыбки. Чёрные губы кривятся и Николай слышит мягкий шёпот. — У меня слабый иммунитет, друг мой. Не хотелось бы промочить ноги и слечь с простудой. Николай недовольно вздыхает, но, поворачивая голову к витрине, чтобы не отводить взгляда от аметистовых глаз, понимающе кивает. Подбегает ближе и рассматривает своё лицо. — Как же криво ты накрасил губы. — Цокает он и усмехается. — Тебе бы этот цвет пошёл. — Гоголь любуется едва различимым отражением Фёдора, поверх которого видит своё лицо. Чёрные губы накладываются на бесцветные губы Достоевского, и Николай нежно улыбается. Теперь и на лице Фёдора цветёт острая улыбка. Николай касается щеки отражения и стремительно убегает к дверям кофейни. Прошмыгнув внутрь, он снимает с себя шапку и трясёт головой, собирает волосы в кулак и выжимает их. — А косу ты почему мне не заплёл? — Оглядываясь, тихо спрашивает Николай. — Мне нравится, как ты выглядишь с распущенными. Николай глупо улыбается. Топчется на пороге, оставляя множество мокрых следов от каблуков, и идёт к кассе. — Как легко тебя задобрить. — Ласково, с ноткой высокомерия усмехается Фёдор. Гоголь тут же поджимает губы и демонстративно вздёргивает носом. — Я всё ещё злюсь. Что вытащил меня в такую погоду на улицу. Нагло занял тело. И! — Гоголь активно машет руками и загибает пальцы, импульсивно перечисляя все грехи Достоевского. — И не дал насладиться третьим оргазмом! Мучитель! — Гоголь упирает руку в бок и поворачивается к юноше за кассой. — Самый сладкий и горячий кофе! — Фу. — Шутливо фыркает Фёдор и шепчет Гоголю прямо в ушко. — Меня настолько возбудили твои стоны, что мне тоже захотелось испытать удовольствие. Гоголь шумно выдыхает через нос, разворачивается и идёт искать столик поближе к окошку. Усевшись в кресло, он тупо смотрит в окно. Его губы дрожат от улыбки, а щёки немного согреваются, от накатившего жара. Он невзначай ёрзает задницей по креслу, на что натёртые мышцы начинают ныть. Тихое мычание. Гоголь прикусывает губу и бросает капризное «ладно», делая глоток только что принесённого напитка. От погружений в воспоминания о бурном утре Гоголя отвлекает оповещение на телефоне. — Почему Дазай-кун зовёт меня на ночёвку? Фёдор беззаботно усмехается и взмахивает смольными ресницами в отражении на испещрённом каплями дождя окне. Гоголь невидящим взглядом смотрит на свой напиток, где в пленке нарисовано сердечко. — Он ни о чём не догадается? Не придёт за нами? — Хрипло спрашивает Николай, царапая ногтями через перчатки картонный стаканчик. Он неловко усмехается, потому что слышит собственный голос слишком серьёзным. Ему тревожно. Он думает о том, что Фёдор только недавно вернулся к нему. О том, что именно Дазай-кун чуть не убил его друга. Николай кривит чёрные губы и делает глоток приторного кофе. Он не понимает, что ему чувствовать. — Кто знает. — Пожимает плечами Фёдор. Ему непривычно видеть Николая встревоженным, что Гоголь даже не особо скрывает. Неужели доверяет Фёдору свои эмоции? Желая отвлечь друга, Достоевский в отражении кивает на стаканчик с горячим напитком. — Дай мне попробовать. Николай мгновение молчит, находясь где-то в прострации. Коротко усмехается и, приготовившись натянуть на себя маску шута, активно кивает. Он подносит к губам стаканчик и делает большой глоток. — Как ты это пьёшь! — Смеётся Фёдор, морща лицо от слишком яркой и навязчивой приторности.

***

Фёдор, до этого погружённый в свои мысли, неожиданно чувствует тепло и лёгкость во всём теле. Он поднимает голову. Белоснежные, тяжёлые от воды волосы падают на спину. Фёдор садится и слышит плеск воды. А после и чувствует, как слабые волны, вызванные его движением, лижут грудь. Неужели Гоголь уснул в ванной? Вода не успевает полностью остыть, когда контроль над телом переходит Фёдору. Достоевский сладко улыбается, вытягивает ноги и укладывается затылком на бортик ванной. Он понимает, что Николай ранее сидел в горячей воде и, дождавшись состояния полудрёмы, передал власть Фёдору, чтобы тот тоже согрелся после их весёлой прогулки под дождём. По радио звучит классическая музыка, а на поверхности розовой воды вьются разводы пены и плавают лепестки белых роз. — Как романтично. — Усмехается Фёдор, делает глубокий вдох, втягивая густой, горячий пар, и сладко стонет от удовольствия. Ему хочется сделать глоток терпкого красного вина, но под рукой его не оказывается. Когда Фёдор покидает ванную комнату, он туго кутается в полотенце, потому что во всей остальной квартире ему прохладно. Он приходит в спальню и, не одеваясь, забирается в пушистый плед. Падает на кровать и довольно мурчит, наслаждаясь минутами покоя и тишины. Он выключает основной свет, потому что лампа неприятно режет глаза, и тянется к ночнику. Тихий щелчок. Фёдор замечает на тумбочке какую-то записку. Он поднимает листок, поворачивает его на свет и читает размашистый почерк: «Я там для Фукучи уже как месяц должен какие-то бумажки заполнить. Сделай работу за меня. А ещё разбери почтовый ящик» и в конце чёрный след от поцелуя. Фёдор усмехается. «Дурачок, — шутливо думает Достоевский, — Фукучи мёртв». Николай хитро придумал сваливать на Достоевского всё, что ему делать не хочется. В отместку за дождь, видимо. Но в эту игру могут играть двое. Фёдор поднимается с кровати, напевает лёгкую мелодию, и подходит к столу. Он беспрекословно делает работу за Николая, не особо напрягаясь, разбирает письма со спамом и задолженностями за электричество и воду, планируя в скором за них заплатить, после чего прикрывает глаза и с наслаждением предвкушающе улыбается, придумывая план контратаки. У него имеется преимущество: он может наблюдать за Гоголем когда пожелает, а Николай в свою очередь может слышать Фёдора, только когда бодрствует сам. Однако, чтобы игра была честной, Фёдор решил иногда не копаться в мыслишках Николая, чтобы тот реализовал все свои невероятные фантазии и смог удивить Достоевского.

***

Николай просыпается, по ощущениям адской головной боли, после очень долгого сна. Конечности ноют, в горле саднит так, будто он лезвий на досуге наелся. Тошнит. Сколько дней он провёл в отключке? И как Фёдор умудрился так долго держать Николая в подсознании (или где там ещё можно было его держать)? Значит, всё-таки Коля захворал после прогулки под дождём. Не может быть! Да чтобы Фёдор страдал вместо него? Абсурд! Гоголь тяжело поднимается с кровати, так и не придя к окончательному выводу, и шипит, у него сильно горит плечо, напоминает вывих. Он хватается за него, прижимая холодную ладонь к домашней рубахе, чтобы утешить боль. Под льняной тканью блондин чувствует какую-то мягкую выпуклость. Метнувшись к зеркалу и попутно расстегнув пуговицы свободной рукой, Гоголь впивается в своё отражение на грязном стекле: на ключицу наложена повязка. На бинтах виднеется несколько фиолетовых поцелуев. «Это ж как нужно было шею извернуть?» — думает Коля, пока до него не доходит, что Фёдор скорее всего оставил следы заранее, до того, как прилепил повязку к ключице. Николай невесело усмехается, аккуратно снимает сложную, но бережно наложенную, конструкцию и широко распахивает глаза. С его губ срывается украинское ругательство. Гоголь касается пальцами кривой выпуклости на коже, уродливой, покрасневшей и с запёкшимися бисеринками крови. Римская цифра пять. — Поехавший. — Безумно смеётся Гоголь, хватаясь за голову. Достоевский клеймил его! Чёрт возьми, оставил на нём пятно принадлежности к организации, в которую Николай вступил лишь для того, чтобы пойти в обратную от серой массы сторону! Выжег на его коже вечное напоминание о том, что Николай Гоголь во власти этого дьявола. Но шут не может не рассматривать этот унизительный след на своей острой, изящной ключице. Тонкая работа всё-таки. В готическом стиле. Ему несомненно идёт. Да и что-то внутри, прямо под кожей, кипит — что-то постыдное, заставляет краснеть и млеть от мыслей о том, что это тело теперь принадлежит ещё и Достоевскому. По крайней мере, в кровати это выгодно. От самолюбования Николая отвлекает настойчивое головокружение, тошнота вновь накатывает. Ноги подкашиваются, дрожь скребётся во всём теле, в желудке неприятное жжение. Ещё чуть-чуть и Николай свалится в голодный обморок. — Он ел хоть что-нибудь, пока бодрствовал? — Недовольно рычит Гоголь и, опираясь о стену, ковыляет в кухню. В нос ударяет приятный, сливочный аромат. Почти свежий. Николай впивается взглядом в тарелку, что безмятежно покоится в центре стола ещё и на специальной, кружевной скатерти. Он срывается с места, отталкиваясь рукой от арки, ведущей в кухню, и плюхается на табуретку. Макарошки со сливочным соусом! Даже ещё тёплые. Хотя вывод за этим следует неутешительный — Николай проспал всего ничего. — Ладно уж, задобрил! — Выкрикивает Гоголь и набрасывается на еду. Он понимает, что Фёдор действительно вряд ли заставлял себя есть только ради своего соседа по телу, но хоть завтрак ему приготовил. От этого осознания Николай невольно широко улыбается и одновременно хмурит брови, не контролируя собственные смешивающиеся друг с другом эмоции. Вскоре он находит в холодильнике небольшую коробочку молочного коктейля и довольно хихикает, неаккуратно протыкая специально подготовленную фольгу. Шоколадная жидкость брызгает ему на лицо, потому что Гоголь случайно сжимает упаковку со смешной лошадкой. Сухими губами он присасывается к трубочке и жадно пьёт холодный напиток. Вкусно! Но за клеймо всё ещё обидно! В светлой головушке уже начинают мельтешить гениальные планы гениальных розыгрышей, которые Фёдор будет обязан узреть.

***

Гоголь приходит в сознание в незнакомой машине на заднем сиденье. Что на этот раз? Наручники. Гоголь неверяще охает и поднимает руки перед собой. На нём блестят металлические браслеты, такие зеркальные, наверняка новенькие. Николай смотрит между своими запястьями и замечает двух людей на передних сиденьях. В полицейской форме. Он смеётся, и один из мужчин оборачивается, смотрит на него недовольно, на что Гоголь примиряюще машет скованными ладонями. «Ну даёшь, Дост-кун», — с восхищением думает Николай и прикидывает воспоминание, за которое Фёдор мог поступить с ним так радикально. Наверное, это за тот раз, когда Гоголь нарвался на отряд мафии и его вырубили со спины. После чего все избиения на себя получил Фёдор, не способный даже активировать дар Гоголя и сбежать. Но это было случайно и глупо. Да и после очередного удара, Николай очнулся и застрелил того, кто стоял над ним — скорее всего именно тот человек избил Фёдора, пока Коля был в отключке. Так что не за это. Гоголь стучит кончиками пальцев по подбородку. Точно! Скорее всего за тот раз, когда Гоголь захотел подработать детским аниматором, но, заскучав на середине мероприятия, передал контроль Фёдору. Его друг не любит шумные компании. А ещё когда его в клубе тошнило, Николай тоже передал контроль Фёдору, который, по всей видимости, чуть не упал в унитаз в грязном, вонючем туалете подпольного гей-клуба. Да и недавно он грабил какой-то офис, очень похожий на лабиринт. Ему было весело там прятаться от охраны и он захотел, чтобы Фёдор тоже повеселился. А ещё он однажды ворвался на показ мод, вырубил модель в чересчур откровенном фиолетово-розовом платье и решился пройти по подиуму в нём сам. На середине передавая контроль Достоевскому. Но ему и правда пошло бы это платье. В конечном итоге, когда Гоголь пришёл в себя, этот наряд он нашёл в шкафу и после долго улыбался как дурачок. В общем, много за что на него уже можно было точить зуб… Попасться полицейским — это ещё даже безобидно. Хотя Гоголь считал, что всё, что он натворил — лишь маленькие шалости. — Федя! — Шёпотом зовёт Гоголь и поднимает взгляд на лобовое зеркало, ища отражение друга. Аметистовый взгляд ослепил его. Тёмная бровь вопросительно изогнулась. Николай влюблённо улыбнулся. — А за что нас повязали? Достоевский поджимает губы, смотря куда-то в сторону и делая вид, что чем-то очень увлечён. —Ну Федя! Достоевский усмехается и, пока Коля на него жалобно смотрит, всё же проявляет снисхождение. — Я соскучился по тюрьме. — Ты шутишь! — В недоумении хмурится Гоголь и смеётся. Фёдор улыбается ему в ответ. — Мне просто не хотелось признавать, что я случайно попался. Меня ударили сильнее, чем я предполагал. — А за что? — Не унимается Гоголь. Он восхищённо распахивает глаза и с упоением слушает рассказ дорогого друга. Ему нравится эта беззаботная шутливость Достоевского. Кто-либо другой с таким Фёдором вряд ли знаком. — Сюрприз. — Сладко воркует Фёдор и лукаво улыбается. Гоголь хищно скалится ему в ответ. Он обожает сюрпризы. — Лучше скажи ты, Николай. — Чуточку строго обращается Фёдор. — У тебя что, стояк? Николай кашляет, отводит взгляд и хрипло смеётся. Дежавю. Дежавю. Дежавю. Его не прикрытый маской глаз косит вбок, устремляясь к небу. — Возможно. — С ноткой загадочности тянет Николай, усмехаясь. — Ну ты вообще помнишь, как сексуально смотрелся в полицейской форме! — Оправдывается Коля и косит хитро прищуренный глаз обратно на зеркало. Фёдор с улыбкой на лице закатывает глаза. — Ещё и эти наручники… — Будут звенеть, если я решу подрочить тебе прямо здесь. — Заканчивает за него Фёдор, на что Николай смотрит в зеркало совсем уж с диким восхищением и даже лёгким волнением. Гоголь отводит взгляд и кладёт ладони поверх паха, складывает их в молитвенном жесте в качестве ненавязчивого намёка. — Только ты меня понимаешь, милый друг… — Восторженно шепчет Гоголь. С его губ срывается шумный выдох, и он предвкушающе облизывается. — Как же ты любишь публику. Великолепно. — Гулко где-то сверху смеётся Фёдор, наслаждаясь своей особой властью над Гоголем. — Эксгибиционист. — Без осуждения заключает Фёдор и, одаряя Гоголя хищным оскалом, скользит руками в полосатые брюки. Николай рвано вздыхает и прикусывает губу. Пальцы ныряют под резинку трусов, касаются полузатвердевшего члена, нежно щекочут чувствительную кожу. Холодные наручники упираются в живот, а цепь соскальзывает прямо в бельё. Николай вздрагивает от контраста температур и едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть в голос. Когда член поднимается и упирается в ширинку, Фёдор опускает руки глубже в брюки и окольцовывает цепью основание, слегка затягивая. Гоголь поднимает широко распахнутый глаз и с восхищением смотрит в лобовое зеркало на отражение друга, плавится от его хищной, покровительственной улыбки и томно, беззвучно стонет. Фёдор обхватывает его член обеими руками, крепко сжимает и начинает плавно двигать вперёд и назад. Николай откидывается на спинку сидения, задирает подбородок и делает глубокий, тихий, на сколько у него получается, вдох. Он уже еле сдерживается от столь безобидных ласк. Фёдор надменно смеётся, любуется покрасневшим личиком Николая и наслаждается тем, насколько он сейчас беззащитен, наслаждается своей властью и зависимостью Гоголя. Достоевский весьма маниакально любит крики Николая, но видеть его сейчас таким: беззвучно скулящим и нетерпеливо ёрзающим, с устремлённым на Фёдора умоляющим, покорным взглядом — тоже доставляет незабываемое удовольствие. Оба чувствуют безграничную вседозволенность, но по-разному. Достоевский хищно рычит на ушко, дёргает запястьями друг от друга, чтобы сжать член цепью, и постепенно набирает темп. Гоголь до боли кусает губы и от тянущего внизу удовольствия мычит. Он сглатывает обильную слюну. Его трясёт. Он немного разводит бёдра, толкается в ладони и закатывает глаза, широко открывая рот. Из горла рвутся хрипы и беззвучные стоны. Обстановка сводит с ума. Взгляд Гоголя мечется от одного полицейского к другому. Сердце бьётся быстрее от лёгкого волнения за то, что их могут заметить. Но когда Фёдор ускоряется, а цепь сильнее стягивает член, Николай зажмуривает глаза, прикладывается виском к прохладному окну, которое стремительно запотевает от шумного дыхания, и более не обращает ни на кого внимание. Главное, что Фёдор смотрит на него. От этой мысли ноги начинают дрожать. Гоголь откровенно подбрасывает бёдра. Достоевский довольно усмехается, одной рукой скользит под членом, огибает яйца, раздвигает пальцами ягодицы и касается входа. Николай, прерывая несдержанный стон, активно кивает и умоляет Фёдора войти внутрь. — Как покорно. — Уголки губ дрожат от низкого смеха, Фёдор немигающим взглядом смотрит на Николая, будто он хищник, который гипнотизирует свою личную жертву, наслаждается её смирением перед собственной участью и ищет на её шее точку для смертельного укуса. Одержимый оскал ослепляет Гоголя, приоткрывшего жёлтый глаз. Николай скулит. И Фёдор мысленно набрасывается на него, вгрызается в шею и толкается тремя пальцами в его нутро. Сухое проникновение ощущается болезненно, Николай хрипит и благодарно смотрит на Достоевского. Фёдор восторгается, маниакально смеётся и скалится. Он по-животному трахает Гоголя, каждый раз беспощадно утыкаясь в простату, до нездоровой красноты трёт его гиперчувствительную кожу металлической цепью. Грубые, интенсивные движения вдоль члена и бешеные толчки внутри доводят Гоголя до оргазма. Он, ничего не стесняясь, толкается бёдрами в ладони. Наручники звенят и лязгают друг о друга, Николай звонко стонет, упираясь затылком в мягкую спинку сиденья. Он изящно выгибается, слышит где-то совсем рядом грубые голоса полицейских, но тяжёлое дыхание Фёдора не даёт на них сосредоточиться. Гоголь трясётся, рвано толкается бёдрами и на протяжном крике обильно кончает прямо в бельё, пока Фёдор продолжает безжалостно трахать его нутро и грубо стимулировать простату. — Делай с ними, что хочешь. — Вкрадчиво шепчет Фёдор, поднося к губам Гоголя пальцы, по которым стекает белая жидкость. Николай послушно слизывает её, а Достоевский хитро кивает на остановивших машину полицейских. — Это твой подарок. Сердце бешено стучит. Гоголь шумно дышит. Его лицо искажает безумная улыбка. Он использует шинель и направляет на одного из полицейских свой любимый револьвер. — Напомните, кто из вас ударил меня по голове? Фёдор любовно улыбается и кивает своему бешеному псу на мужчину за рулём. Гоголь стреляет в другого, выхватывает у него дубинку и замахивается на того, кто накануне посмел навредить Достоевскому.

***

И всё таки Фёдор и Гоголь попали в тюрьму. — Ты серьёзно соскучился по клетке? — Шипит Гоголь, когда его закрывают за решёткой. — Коленька, это всего лишь обезьянник. — Улыбается Фёдор в отражении на очередных наручниках. Гоголь вздыхает. Он терпеть не может всё, что лишает его свободы. Его накрывает тревогой, но он утешает себя тем, что как только захочет, сразу же сбежит. — Лучше бы на БДСМ-сессию сходил, там бы тебя тоже к стене наручниками приковали. — О… — Заинтересованно протягивает Фёдор. Всё-таки средневековые темницы сейчас сложновато найти. А идея Гоголя звучит заманчиво. — Где ты такие места находишь, друг мой? Гоголь дерзко усмехается, поднимает руку и смотрит в кривое личико Фёдора в отражении на металле. И хитро шепчет, будто рассказывая страшилку: — Достаточно наведаться в портовую мафию и хорошенько потрепать им нервы! Гоголь довольно смеётся, разворачивается и, опираясь бёдрами о решётки, оглядывает место своего заключения и временных сокамерников. На скамейке сидит всего один человек. — Ой, здравствуйте! — Он подскакивает к поникшему мужчине, наклоняется перед ним и активно машет рукой. — Ты же… — Мужчина поднимает голову и поправляет очки, соскользнувшие на кончик носа. — Тот террорист, который распилил себя. — Русые брови сходятся у переносицы. — И подставил агентство. Гоголь беззаботно смеётся и широко улыбается. — А Дазай-кун вам не рассказал? Мы теперь приятели! — Гоголь усаживается на скамейку рядом и закидывает ногу на ногу. Он приближается к лицу Куникиды, игнорируя наличие его личного пространства, и с интересом смотрит под очки. — А почему вы за решёткой? Я думал, агентство уже отстояло свою честь! — Я не могу разглашать подробности о делах и коммуникации агентства. — Куникида переводит строгий взгляд на Николая, а затем на решётку перед собой и наклоняется в сторону, потому что террорист кажется ему слишком громким, к тому же напрягает своей непредсказуемостью. Он вздыхает, сплетая пальцы в замок, и говорит устало. — Хотя вряд-ли это всё имеет смысл, когда демон Фёдор наконец-то повержен. Гоголь тут же поникает. Его острые плечи неестественно резко опускаются, как у марионетки с обрезанными нитями. Он хочет услышать похвалу о том, как великолепно отыгрывает чувство боли от утраты дорогого человека. Но он не играет. Он всё ещё помнит, каково это. Уверенность в реальности всего произошедшего вновь затуманивается. Куникида замечает перемены в настроении шута и растерянно смотрит на него. Он помнит его, как человека с очень яркими всплесками эмоций, так что ничего удивительного и не происходит. Но от его пустого взгляда становится не по себе. — Вы ведь были коллегами, верно? Гоголь медленно кивает. Кивает активнее. И вдруг машет головой, отрицая своё предшествующее согласие. — Друзьями. — Тихо отвечает он и смотрит в расплывающийся под ногами пол. «Дазай ещё не поделился с агентством», — заключает Николай. Значит, ему только на руку не скрывать свою скорбь. Да. Так им и задумано. И это вовсе не случайная эмоция, выбившаяся из под маски. Самообман. Зато всегда работает. — Вот как… — Куникида мгновение молчит, но Николай этого и не замечает. Потому от неожиданного прикосновения он вздрагивает и поднимает взгляд на детектива. — Соболезную твоей утрате. Искренне. Грудная клетка у Николая сжимается. Этот человек перед ним, как и все, жаждал смерти Фёдора, но даже так сейчас он проявляет настоящее, от чистого сердца, сострадание к Гоголю, треснувшему где-то под маской точно цемент, которым залит труп в неестественной позе. Человеческие чувства отвратительны. И почему Фёдор молчит?! — Для кого-то он был чудовищем. — Срывается с губ Николая. — А для кого-то он — весь мир. Куникида молчит. Смотрит в лицо Николая, который старательно этого взгляда избегает. — Да, мир не делится на чёрное и белое. — Пересилив себя и сев поближе, Доппо наконец нарушает напряжённое молчание. Он хочет поддержать и утешить. Гоголь кажется ему ребёнком. Куникида сжимает его плечо крепче, чтобы Гоголь почувствовал рядом его присутствие. Чтобы почувствовал, что он сейчас в своей печали не один. Николай звонко, сумасшедше смеётся, и Доппо неохотно, лишь чтобы обезопаситься, убирает с его плеча руку, отводит взгляд к замочной скважине на решётке и, когда смех замолкает, отвечает на те вопросы, которые проигнорировал ранее, чтобы поскорее переключить внимание Гоголя от негативного. — У меня встреча. Со знакомым. Гоголь моргает. Смотрит на Куникиду, а потом вперёд, туда, куда повёрнута голова мужчины. И разражается смехом, придерживая карту на лице. Но его бурную реакцию прерывает возникший у решёток красивый, подтянутый юноша, который звучит как дерзкий, неуправляемый подросток: — Куникида, это за что тебя посадили, раз рядом с тобой мужик на шпильках? А ещё я слышу, как на его ногах скрипят колготки в сетку. — Да ну! — Гоголь восхищённо хлопает ладонями, приподнимает полосатую штанину, будто он принцесса, спускающаяся по длинной лестнице, и демонстрирует ногу, обтянутую колготками. — Как вы это услышали, лейтенант? Командир? Сэр? «Это Дзёно? Дед Фукучи про него ведь рассказывал?» — мысленно спрашивает Николай, пока все увлечены его оголившейся щиколоткой. «Ты неисправим, Гоголь. Да, это ищейка Дзёно», — шепчет на ухо Достоевский, его взгляд загорается, он с интересом наблюдает за всем происходящим. Колготки они решили надеть для антуража. Гоголю очень хотелось постоять на коленях по приказу Фёдора и содрать сетку до дыр. Но отдельную камеру им, конечно, не выделили. Куникида опускает взгляд к ногам Гоголя и заливается краской, бурча под нос «срам какой». Зато груз с его плеч наконец спадает, Николая удалось отвлечь, хоть и всей тюрьмой. Мужчина в военной форме издевательски усмехается и отвечает Куникиде: — А у самого-то в книжке что написано? — Там такого не написано! — Строго, чуть выше, чем следует, заявляет Доппо. — Ты не мог прочесть мои записи. — Подловил. — Соглашается Дзёно и растягивает губы в хищной, самодовольной улыбке. — Но твоя бурная реакция говорит сама за себя. — Блондин поворачивает голову вбок, пока Куникида краснеет и отнекивается. Звучит протяжное «хм» и теперь Дзёно обращается к Гоголю, совершенно точно определив его местоположение. — Когда ты двигаешь ногами, я слышу дополнительный шорох ткани, который накладывается на основной. Как эхо. Будто на тебе тесно сидят брюки, но между ними и кожей точно есть что-то ещё. Разумнее было бы предположить, что это подштанники, но зачем они в такую погоду? Однако двигаешь ты ногами без стеснения, да и острые шпильки очевидно намекают на то, что личность ты эпатажная. Либо дурная. Так что вряд ли дело в том, что ты какой-нибудь турист из страны, где все постоянно мёрзнут. Гоголь хихикает и щурится, впиваясь жёлтым глазом в довольное лицо члена военной полиции. Дзёно слышит это и зловеще улыбается ему. — Но сейчас не до тебя. — Он закрывает решётку, когда Куникида покидает камеру, невозмутимо разворачивается и уходит вместе с детективом. — Увидимся. Доппо напоследок смотрит из-за плеча, но ничего не произносит. — Он забавный! — Восклицает Гоголь и качает ножкой, царапая острым каблуком пол. — Интересно, а он услышал, что я был в стрингах? Такое можно услышать? Фёдор ласково усмехается и бросает загадочно-таинственное «возможно». Он гладит Гоголя по бедру и легонько шлёпает его. — Кажется, я должен расплатиться за то, что ты согласился попасть за решётку для меня. — Вкрадчиво воркует Фёдор, явно раздразнённый всем произошедшим. — Должен. — На томном, хриплом выдохе отвечает Гоголь. Он глядит через плечо и, убеждаясь, что никого поблизости нет, раздвигает ноги. — Как приятно заключать сделки с дьяволом. Фёдор хрипло, выразительно смеётся, поднимает руку и целует запястье Гоголя со внутренней стороны. Ему и самому с каждым новым разом всё сильнее нравятся условия проживания в голове Николая. Авось притрутся друг к другу. — Тогда. — Тянет Фёдор, накрывая ладонью промежность Гоголя. Дразняще гладит, поддевает ногтями собачку, но расстёгивать ширинку не спешит. Его голос становится низким и холодным, как и наручники, когда их только затянули на запястьях. — На колени, Николай. — Требует Фёдор и щёлкает пальцами по выпуклости в штанах, а затем указывает в сторону. — К решётке. Гоголь сдавленно мычит, поднимается со скамейки и подходит вплотную к прутьям. Он обхватывает рукой железную палку, сжимает и проводит по ней вверх и вниз. Фёдор усмехается. Николай прикусывает губу, прижимается щекой к решётке и смотрит жалобно исподлобья. Он ищет отражающую поверхность, но его клетка оказывается слишком мутной и потрёпанной временем, потому, не найдя лика друга, блондин раздосадовано цокает. Гоголь крепко хватается за металлический прут и опускается на колени, скользя ладонью по шершавой поверхности. Он широко разводит ноги, расстёгивает ширинку брюк, стягивая их с бёдер, и покорно опускает руки, ожидая дальнейших указаний. — Используй дар. — Командует Фёдор, и Гоголь притягивает к себе край плаща. — Я хочу посмотреть, как ты отсасываешь сам себе. Николай смотрит на свои руки, в упор на наручники, где пытается разглядеть наглое лицо Фёдора. Гоголь хмурит брови, демонстративно возмущаясь, но, стягивая с себя трусы, послушно накрывает член шинелью и телепортирует его прямо перед своим лицом. Только прутья решётки отделяют Николая от собственного стояка, он сглатывает и приоткрывает рот, обжигая головку неровным дыханием. — Бери в рот. — Голос Фёдора беспощаден и твёрд, как будто он озвучивает приговор для своего заключённого. — Так сразу. — Нервно усмехается Гоголь. — Какую роль ты играешь? — М? — Фёдор на мгновение выходит из образа и с издёвкой усмехается. — Мы с тобой в мафию что ли играем, маленький маньяк? Пускай надзирателя. — Чудесно. — Шумно выдыхает Гоголь и растягивает губы в предвкушающем оскале. Он поддаётся вперёд и проводит языком по головке, тут же вздрагивая. Николай смотрит исподлобья на твердеющий член, развратно открывает рот и насаживается на него, после отстраняется и заигрывающе шепчет, дерзко вскидывая бровь. — Пользуетесь полномочиями, товарищ охранник? — Вам лучше помолчать, гражданин. — Парирует Фёдор, не сдерживая наглую ухмылку. Достоевский слегка давит на ладони Гоголя, чтобы тот не убрал их. Ах, если бы была такая возможность, он бы наступил и на его руки, и на его промежность, а затем притянул за затылок, насаживая на свой член и утыкая лицом в решётки. Гоголь видит эту фантазию перед глазами и краснеет, пока Фёдор развратно шепчет ему на ушко все подробности этой ситуации. Гоголь жмурит глаза и вбирает член в рот наполовину, он наклоняется вперёд, шумно выдыхая через нос, сглатывает тягучую слюну и мычит от обилия стимуляции. Головка упирается в его горло. Николай чувствует и ртом, и самим членом нарастающее напряжение и пульсацию. Такой твёрдый и горячий… Коля несдержанно толкается бёдрами в шинель и загоняет стояк ещё глубже. Он сдавленно стонет, приоткрывает глаз и смотрит из под подрагивающих белых ресниц. — Бери глубже. — Вкрадчиво и настойчиво мурлычет Фёдор, наслаждаясь видом. Николай кивает и наклоняется вперёд, утыкается острыми скулами между прутьев решётки и вбирает в рот всю длину. Он сдавленно стонет и мычит. Ему нравятся вибрации собственного голоса, дразнящие его возбуждённый член. — Какой послушный заключённый. — Надменный голос звучит прямо над головой. Фёдор усмехается, будто уличив Николая в какой-то пакости, и с издёвкой отмечает. — Когда отсасываешь сам себе, сразу такой покладистый становишься. Собственное удовольствие дороже максимализма и свободолюбия. Гоголь возмущённо фыркает и резко отстраняется, недовольно смотря на отражение Фёдора в наручниках, норовя ему ответить. — Как легко тебя подначивать! — Противно хихикает Фёдор и примирительно улыбается Гоголю. Но его голос звучит строго, твёрдо и требовательно. Совершенно противореча его миролюбивому личику. — Продолжай. Гоголь сглатывает и смотрит в пол. Его щёки горят, член подрагивает от нетерпения, а сердце бешено колотится в груди с металлическим звоном, будто бьётся о решётки. Такой диктаторский тон заводит Гоголя настолько, что он действительно перестаёт думать о том, чтобы как-то демонстративно бунтовать против Фёдора, возомнившего о себе слишком много. Николай поднимает голову и прикрывает глаз. Его грубо и жестоко ставят на место… И на это так всё равно. Гоголь не понимает: дело тут в чрезмерном возбуждении и отлившей от мозгов прямиком в член крови или в Фёдоре? Да и неужели в нём самом — в Коле, который Достоевскому, собственно, и доверился? — Мне понадобится твоя рука. Ты слишком медленный. — Недовольным, грозным голосом приструняет Гоголя Фёдор, потому что блондин слишком мешкает и не двигается, лишая откровенного зрелища. Гоголь вскидывает бровь и усмехается. Он достаёт украденный ключ и расстёгивает один наручник, высвобождая запястье. — Знаете, я и со скованными руками опасен, а уж без наручников я вас и убить могу! — Довольно смеётся Гоголь, прильнув щекой к металлическому пруту. Хоть собственное возбуждение и сводит с ума, мешая мыслить хоть о чём-либо, кроме животного желания достигнуть оргазма, но игра — дело ответственное! Фёдор фыркает и забирает контроль над рукой. Он гладит Николая по голове, зарывается пальцами в его белоснежные волосы, комкает их у основания косы и грубо тянет назад, заставляя друга запрокинуть голову. — Ты настолько плохо сосёшь, что ещё говорить способен? — Гоголь снова накрывает член шинелью, головка упирается в его щёку, когда Фёдор дёргает Колю за голову и наклоняет к прутьям. Николай сглатывает вязкую слюну и показательно недовольно шипит, хотя на самом деле ему уже хочется жалобно скулить… Настолько его восхищает игра Фёдора. Точно восхищает! Гоголь очень ценит актёрское искусство! И Достоевский настолько на высоте, что Николаю и самому уже поскорее хочется достичь пика. А реплики Фёдора, ах, они такие проникновенные и правдоподобные, что у Гоголя уже ноги дрожат. Он так хочет подарить Достоевскому овации… В виде восторженных криков и благодарных стонов. Хватка становится грубее, Фёдор вновь дёргает Гоголя за волосы и прижимает его губами к члену. Недовольное, высокомерное шипение звучит над ухом: — Я войду в твою глотку так глубоко, что ты браниться не сможешь. Я вышибу тебе мозги этим членом. Гоголь шумно выдыхает через нос и открывает рот, вбирая собственный стояк. Ладонь давит на затылок, грубо толкает вперёд, заставляя Гоголя прижаться лицом к металлическим прутьям. Он сладко мычит, горячим языком вылизывает головку и, когда Фёдор насаживает его на всю длину, стонет и сглатывает обильную слюну. Николай начинает активно двигать головой сам, закатывая глаза и наслаждаясь двойной стимуляцией. Один только его вход жадно сжимается, тоскуя по растянутости и наполненности. Гоголь несдержанно толкается в шинель, трахая себя в рот. Твёрдая головка упирается в горло. Николай хрипит и поскуливает жмуря влажные глаза. Фёдор низко, довольно рычит у него над ушком и бесконечно хвалит, от чего в груди Гоголя становится невероятно тепло, а на щеках расцветает румянец. Он старательно сосёт, подкидывает бёдра и влажно стонет. Слюна брызгает на губы и подбородок, хлюпает, когда Николай опускается до основания. Дыхание становится чаще, а мычание громче. Фёдор усмехается, дёргает Николая за волосы, вжимает его лицо в прутья и грубо насаживает на член. Толстый орган растягивает рот, болезненно упираясь в горло. Николай надрывно стонет и обильно кончает, горячая, вязкая сперма заливает его горло. — Глотай. — После низкого рычания следует быстрый приказ. Николай подчиняется, сглатывает всё, сжимаясь на члене, и жалобно стонет. Фёдор отпускает волосы Гоголя, тот отшатывается от решётки, кашляет, делает глубокий вдох и слизывает остатки спермы с губ. На его лице довольная, сытая улыбка. Он натягивает брюки и усаживается на пол, откидываясь на прутья. Его грудь часто поднимается, дыхание постепенно выравнивается. — А помнишь, как в Мёрсо, пока Дазай-кун спал… — Довольно смеётся Коля и поднимает перед собой руку, на которой ещё висел наручник. — Мы тогда с тобой по дружбе сексом занимались. — А теперь? — Заинтересованно выгибает бровь Фёдор. — А теперь ты мне нравишься. — Лицо Николая озаряет широкая, счастливая улыбка. Он потягивается и отводит взгляд. То-ли после оргазма на душе так тепло, то-ли действительно между ним и Фёдором есть что-то особенное. — Ты на свободу мою не покушаешься. Так, шалости устраиваешь, как и я впрочем. Я ценю это. — А если я покину твою голову, сможешь ли ты вынести эти чувства? — Спрашивает Фёдор, рассматривая лицо Николая. Голос его звучит пытливо и грубовато, но лишь для того, чтобы скрыть взволнованность. Николай немного тушуется, но быстро отгоняет наваждение, мотает головой и уверенно заявляет: — Я не любитель о будущем беспокоиться. Пока я чувствую себя счастливым и свободным, значит я живу лучшую жизнь. Избегать чего-то из-за страха о том, что это приведёт к беде — это несвобода! Это будет значить, что страх сильнее меня, понимаешь? Фёдор ласково усмехается и шутливо передразнивает друга: — А наслаждаться счастьем — это не зависимость от положительных эмоций? Гоголь вздёргивает нос и демонстративно мотает головой, фыркая на Фёдора. Достоевский смеётся громче. Открыто и по-доброму.

***

— Фёдор, мне что-то в глаз попало! Помоги! — Гоголь наклоняется к зеркалу и пытается разглядеть своё лицо за призрачным отражением друга. Фёдор внимательно осматривает его. Рука становится лёгкой, Гоголь позволяет ей управлять, и тогда Достоевский поправляет его ресницы и аккуратно подушечкой пальца очищает глаз от соринки. Гоголь нежно улыбается, поправляет грим и, томно вздыхая, радостно щебечет. — Я так рад! Так рад! Ты придумал прекраснейший план, как мне занять место главного актёра в сегодняшнем спектакле! Я так давно хотел сыграть Труффальдино! Петь песни, шутить шутки! Чудесно! Николай совсем недавно очнулся в этой гримёрке, куда Фёдор прокрался, пока тело было под его контролем. Он захотел сделать Гоголю подарок. И вместо билетов на первый ряд подарил ему пропуск прямиком на сцену. — Ставили бы Гамлета, я бы тебя и на него провёл. Хотя уверен, что ты и сам легко справился бы с подобной задачей. — Достоевский с нежностью наблюдает за тем, как Николай наряжается. Привык он к этой суетной бестии. Гоголь довольно щурится, наклоняется к зеркалу и с жаром целует отражение друга. Вместе они противно смеются, Гоголь рассказывает о своих идеях, о фокусах, которые он хочет ненавязчиво пропихнуть в сюжет, о сцене, где он использует настоящую птицу. — Публика будет в восторге! — Торжественно возвещает Николай. На что Фёдор подбадривающе кивает. — Ах, был бы ты здесь! Тебе бы несомненно подошло платье Смеральдины! — Тебе оно подойдёт больше. — Мягко уклоняется Фёдор. Гоголь на мгновение замирает на месте, поджимает губы, а потом восторженно ахает. — Украдём после спектакля!

***

Гоголь сбегает прямо со сцены и звонко смеётся, зрители поддерживающе хлопают, свистят и восклицают восторженное «браво», даже не осознавая того, что эта концовка не является частью сценария выступления. Николай машет руками и посылает воздушные поцелуи благодарной публике. Двери захлопываются за его спиной, и Гоголь исчезает из театра. Всё-таки его поймали на слишком яркой импровизации, раскусили его блеф во время представления, но позволили доиграть. И, чтобы не попасться на нежелательные разборки, Николай сбежал прямо во время поклонов всех коллег-актёров. Укрывается он в ресторане через улицу. — Ты выступил великолепно. — Вкрадчиво шепчет Фёдор, смотря на Гоголя из отражения на идеально чистой, блестящей салфетнице. На лице Гоголя расцветает счастливая улыбка. Его губы приоткрыты, потому что блондин пытается привести дыхание в порядок. После Гоголь откидывается на спинку бархатного кресла и притягивает к себе меню. — Хочешь что-нибудь? — Спрашивает Николай, ища интересненькое, то, что привлечёт его внимание. Но пока всё кажется ему скучным и банальным. — Вино. — Фу! — Фыркает Николай, но всё равно открывает винную карту. Вскоре им приносят бутылку дорогого вина и ярко-розовый молочный коктейль с логотипом Барби из детского меню, тарелку с морепродуктами и красной икрой, нарезанный белый хлеб, какой-то салат с ананасом и ещё несколько блюд, которые Николай выбрал из-за интересного сочетания продуктов. Гоголь придвигает к себе тарелку с совершенно не впечатлившими его морепродуктами, выковыривает оттуда икру и накладывает её на ломтик батона. Официантка вежливо спрашивает: «вам что-то не понравилось?», на что Николай вежливо отмахивается и обращается к Фёдору: — Фёдор, ты скучаешь по Родине? — А ты? — Не знаю. Не люблю привязываться к местам, я всё-таки птица свободного полёта! — Взмахивает Николай ручкой, чуть не разметав красную икру со своего бутерброда на других посетителей. — Но, когда мы вернёмся, слепим вместе снеговика? — Сначала мы слепим новый мир, Николай. — А может… Сбежим? — Неожиданно голос Николая звучит хриплым и обессиленным, сдавленно жалким. Гоголь прочищает горло неловким смехом и тут же начинает невпопад нарушать нависшую тревожную тишину. — Я просто хочу, чтобы ты тоже был свободен! А этот план по изменению мира звучит как предначертанная судьба. Обрывки фраз тонут в звонком смехе Николая, он даже не даёт себе договорить, пытаясь спрятаться от неожиданного неприятного чувства, которое сдавило грудь.

***

Они возвращаются домой глубокой ночью и навеселе. Гоголь голосит песни Юрия Каплана на русском и украинском, а Фёдор хрипло ему подпевает. Они сворачивают в парк недалеко от временной квартиры. Гоголь опускается прямо на влажную от росы траву и опирается плечом на клумбу. Листва щекочет его лицо, и он смеётся, срывает фиолетовый цветок и убирает его за ушко. — Федя, это тебе. — Хихикает Николай и поднимает голову к небу, испещрённому яркими звёздами. Гоголь снимает карту с лица. В его глазах кристальные огни двоятся и расплываются, напоминая поляну ромашек. Николай расслабленно улыбается и глубоко вдыхает холодный воздух. В голове лёгкость и воздушность, будто мозг Гоголя превращается в мягкое, тёплое тесто для пирога. Мысли вязнут в нём и тонут. Такие липкие и расплывчатые. Алкоголь, который вообще-то пил один Фёдор (а опьянели оба), дарит лёгкое забытье, притупляет все чувства и неосмысленные тревоги. Гоголь глупо хихикает, но ночной холод не даёт ему покоя, заставляет существовать в реальности. Хоть Николай и самозабвенно притворяется, что он совершенно беззаботен в этот самый момент. И он верит себе. Но от чего-то губы сами шепчут хриплые слова: — Жаль, мне теперь не убить тебя. Я ведь и сам умру! — Николай взмахивает руками и откидывается на клумбу, ныряя в россыпь фиолетовых, спящих бутонов. — Хотя звучит заманчиво! И романтично! Представь, только смерть разлучит нас! — На лице цветёт безответная улыбка, а в груди прорастают семена тоски, на белых травинках ресниц выступает холодная роса, и Николай тянет хрипло. — Но я не хочу разлучаться. Гоголь не видит лица друга, но чувствует, как напрягаются щёки не по собственной воле. Николай не может коснуться его, но чувствует, как Фёдор накрывает его алые губы подушечками холодных пальцев. Они теперь одно целое, единый организм. Две души в одном теле. И Николай не позволит себе умереть, потому что это только его свободный выбор. А значит и Фёдора он защитит. Даже в его сумасшедшем плане. Теперь Гоголь точно всегда будет рядом и не позволит случиться тому, что случилось в день их долгожданного воссоединения на крыше тюрьмы Мёрсо. Николай пытается убедить себя в том, что делает такой выбор только потому, что Фёдор дарит ему положительные эмоции, которые хочется испытывать, но шелест чужого шёпота, проникающего прямо в мозг, заставляет сердце замереть. Всю кровеносную систему замереть. Мир вокруг замереть. Кажется, что небо падает и окутывает Николая в плед из бесчисленного количества бриллиантов. Он слышит только ласковый шёпот, как в самый первый раз: — Всё, что пожелаешь, Николай. Ты же помнишь условия нашей сделки.