Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, Их родина — дремучий лес Тайгета, Их пища — время, медуница, мята.
Профессор Травологии школы чародейства и волшебства пропал. Это выяснилось не сразу. Точнее как. Только взглянув на тарелку с хлопьями — да, сахар и быстрые углеводы в чистом виде, но он неровно дышал к ним еще со времен спешных завтраков перед магловской школой за столом с отцом — Уилл понял: что-то не так. Где Беверли? Подозрительно тихо во-первых. Никто не лезет с вопросами о характере его времяпровождения с Ганнибалом в уединенной палате после окончания бала во-вторых. Да, технически застал их Брайан, но еще со старших курсов Уилл уяснил, что информация между ним Джимми и Беверли распространяется с поразительной скоростью (иногда казалось, что никому из выше перечисленных для этого не нужно даже раскрывать рта). Но вместо этого — тишина. За завтраком в принципе было немноголюдно: подле Уилла сидела лишь Алана, которая вела свой дежурный допрос на тему его самочувствия, на что получала новую порцию заученных фраз, смысл коих — «все в норме». Ни целителя Прайса, но тот пропускал самый важный прием пищи нередко — профессия обязывает, ни директора, вот это уже было из ряда вон, ни Брайана, ни, Уилл уже придумал себе сотни причин разной степени вероятности, даже Ганнибала. Он прекрасно знал, что связывает всех упомянутых воедино, и тем не менее. До своего собственного кабинета Уилл шел в сопровождении Аланы. Обычно его компаньоном была либо Беверли, аудитория той находилась по соседству, либо Ганнибал, класс того располагался в подземельях, но самого профессора это волновало мало. Держать этот путь в одиночку Уилл не решался, как из-за страха выпасть из хода времени на неопределенное количество мгновений, так и из-за все тех же пресловутых подвижных лестниц, с которыми он не успел найти общего языка и за прошедшие полгода преподавательской деятельности. Поворотов до класса оставалось все меньше, а вопросов, от количества которых пропорционально зависела все разрастающаяся тревога, все больше. Кто знает насколько Уилл смог бы сосредоточиться на предстоящем уроке (тема «Ментальные проклятия», оттягивать еще дальше было непозволительно), если бы не сова, стремительно влетевшая в коридорное окно. Вызвав потрясенный вздох у Аланы, та бросила Уиллу в руки письмо и тут же скрылась, отправившись исполнять свои дальнейшие обязанности, совы народ занятой. Директорскую печать он мог распознать за считанные секунды. — Что там? — Алана, уже скинувшая с себя последствия мимолетного оцепенения, заинтересовано переводила взгляд с письма на Уилла и обратно. Тот вскрывать послание не спешил (в курс дела его подругу так никто и не ввел). Уилл этому и не сопротивлялся — знал какую опасность влечет за собой информация о произошедшей цепочке событий. Делиться ею с еще одним с небезразличным ему человеком определенно было лишним. Посему, быстро вскрыв конверт, приблизил его содержимое к глазам на самое из доступных минимальное расстояние. Мысленно извинился за вынужденную грубость. «Чтоб через секунду был в больничном крыле.» Подписи не было, а она и не требовалась. Сунув конверт во внутренний карман мантии, надо бы уже вернуть ее владельцу, Уилл хотел было начать незамедлительное выполнение ниспосланные ему приказаний, но столкнулся с препятствием. Обеспокоенный взгляд Аланы, что следил за каждым его движением. — Что-то случилось? — Нет, — Уилл врал плохо, — то есть да, — очень, — у директора возник вопрос касательно результатов полугодовых экзаменов. Кажется, средний балл по моему предмету его несильно удовлетворил. В качестве финального аккорда он нервно рассмеялся, чем окончательно добил любую вероятность того, что Алана хоть на секунду ему поверит. Брови в замешательстве поползли вверх, но все же когда Уилл, развернувшись на пятках, зашагал в противоположную сторону, она его не остановила. Спасибо. Больничное крыло. Уилл не давал догадкам заполонить его разум, хотя те в своем стремлении были довольно настойчивы. Преодолев путь до медицинских комнат, лестницы присутствовали, но их количество было щадящим, в рекордные сроки, Уилл остановился у знакомой палаты. Сомнений в том, что Джек пригласил его именно сюда, не возникало. Голоса за дверью велись в полный голос, и сдерживаться никто из присутствующих явно не собирался. Директор, Джимми, Брайан, Ганнибал с его едва заметным европейским акцентом. И кто-то еще. Голос а) слабый б) женский. Уилл дернул за ручку, и дверь, не медля, поддалась. Для тех кто пытался скрыть наличие целого человека, не запирать комнату на ключ они позволяли себе непозволительно часто. Первым в глаза бросился яркий свет, что заливал собой палату, как-никак десять часов утра. Вторым — нечитаемый взгляд Ганнибала, который сразу же был обращен к вошедшему. И наконец третьим. Мириам Ласс полусидела, облокотившись о спинку кровати, пока целитель Прайс возился вокруг нее с капельницей и разноцветными склянками. Глаза открыты, на губах еле заметная и тем не менее самая настоящая улыбка. Их взгляды пересеклись. Уилл обнаружил, что ему срочно нужно сесть.***
Теперь посещение больничного крыла в течение дня возросло до трех раз. Четырех, если Ганнибал не напомнит ему о необходимости хоть иногда посещать Большой зал с целью пропитания. В конце концов он смирился — клал в контейнер собственноручно приготовленный ростбиф и шел в палату вслед за Уиллом. Ко всеобщему облегчению Мириам шла на поправку. Но Солнце для обитателей замка довольно быстро снова закатилось за горизонт. Как и было замечено: Беверли пропала. В момент, когда Уилл впервые увидел открытые глаза Мириам, что робко, будто в первый раз, смотрели на мир, он был слишком занят, чтобы заметить, казалось бы, очевидный факт: Беверли в палате не наблюдалось. До его сознания это добралось не сразу — лишь после того как целитель Прайс практически силой выставил посетителей за дверь, снова апеллируя к так необходимо в делах медицины покою. С помощью Ганнибала ему удалось достичь Большого зала, в коем как раз достиг своего апогея ужин. — Где Беверли? И тут же поймал обеспокоенный взгляд Брайана, мысли которого, очевидно, дословно совпали со сказанным Уиллом. — Я не видел ее со вчерашнего вечера. Головы синхронно повернулись к директору, который, понятное дело, мысленно сейчас находился парой этажей ниже у чужой больничной койки. Тот лишь растерянно помотал головой. Ганнибал тоже никак не показал того, что имеет какие-либо представления о местонахождении коллеги. Вечер омрачил наконец, казалось, наступивший рассвет. Сразу после ужина Брайан, Уилл и Ганнибал (директор, извинившись, вернулся в больничное крыло) направились на поиски. Ни теплицы, ни личные комнаты, ни запримеченная ей еще со студенческих времен скамейка во внутреннем дворе облегчения не принесли. Возможно, если бы Уилл не ушел вчера с бала, сдавшись на милость своих слабостей, этого бы не произошло. Словно почувствовав его мысли на кончике языка, Ганнибал приблизился к тому на расстояние, которое Уилл мог бы окрестить «некомфортным». В любом другом случае. — Профессор Кац в порядке. Уверен, скоро она даст себя обнаружить. Пустые слова, и тем не менее Уилл понял, что ему, хоть немного, но полегчало. Во всей этой череде происшествий, с лихвой наполнивших сегодняшний день, о прошедшей ночи думать времени не было. Это не означает, что Уилл не думал. Теперь любое прикосновение со стороны Ганнибала вызывало желание, то ли в неожиданном приступе неловкости потупить глаза, что ни говори, а со старших курсов Уилл изменился мало, то ли прижаться сильнее. Произошедшее за разделенным куском пудинга (точнее как: Уилл предложил, Ганнибал вежливо отказался, и первому пришлось есть все в одиночку) вторая сторона никак не комментировала. Может для Ганнибала это в порядке вещей. В голову все-таки проникли воспоминания о степени близости Аланы и его — слово друг казалось неподходящим, но другой ярлык Уилл брать пока не решался, так что приобрел самый эмоционально нейтральный — коллеги на старших курсах. Теперь это вызывало странные чувства, никак не вяжущиеся со статусом нервного профессора с замашками затворника. — Пусто, — вместо приветствия бросил Брайан, после того как вернулся после очередного — надеялся, что на третий раз точно повезет —осмотра комнат Беверли. Его взгляд скользнул по руке на плече Уилла, что располагалась там с целью принести некоторую долю утешения, но отчего-то задержавшейся определенно дольше положенного, и тем не менее вслух ничего сказано не было. Уилл в полной мере ощутил волну стыда, что, казалось, мгновение и собьет его с ног. Он не мог позволить себе думать о вещах, больше подходящих для перешептываний в спальнях старшекурсниц после отбоя, в такое время. Ганнибал, к его чести, руку с плеча наконец убрал. Вот и стемнело. Сославшись на то, что поиски всегда можно продолжить утром, когда они явно будут более результативными, Ганнибал позволил себе сопроводить Уилла для подземелий. Брайан продолжал до утра. — Где она? Вопрос был задан в пустоту, только затем, чтобы хоть немного разгрузить голову, в которой похожих роилось уже неподъемное количество, и тем не менее Ганнибал посчитал своим долгом на него ответить. — У профессора Кац вполне могли возникнуть неотложные дела. Она взрослый человек, который в состоянии себя защитить, тебе не следует так волноваться, — в руку гостя, хоть язык и не поворачивался называть Уилл таковым после всей той совокупности проведенных в этих стенах часов, толкнулся до краев наполненный стакан. Если бы он знал Беверли меньшее количество лет, число двадцать все-таки признано считать довольно внушительным, возможно Уилл и поверил. Но времени проведенного с подругой бок о бок было достаточно, чтобы установить — по своему желанию та бы не исчезла. Уж точно не таким образом. По крайней мере Брайан или Джимми, да Уиллу и самому хотелось понадеяться, что он в случае чего вошел бы в их число, определенно владели бы информацией о ее местоположении. И тем не менее слова Ганнибала казались утешительными. Возможно дело не в словах, возможно всему виной голос. Уилл не отрицал. Голова снова стала тяжелой. Застав ее врасплох, Уилл вскочил. Вспомнил о втором не менее важном за день происшествии. — Целитель Прайс настоятельно попросил меня не пускать тебя к профессору Ласс хотя бы до наступления рассвета. Если с директором он еще справится, то вас двоих одолеет, при всем уважении, вряд ли. Ганнибал порыву так стремительно поднявшегося на ноги удивлен не был. Казалось, он мог предсказать это еще в тот момент, когда откупоривал бутылку, знаменующую начало новой беседы. А может и того раньше. Для Ганнибала он всегда был открытой книгой, с затертым от многократного использования корешком. Уилл не знал, что думать по этому поводу. Он снова опустился в кресло. Подземелья всегда действовали на него благоприятно — пресловутый quies не заставил себя ждать. Уилл обнаружил, что глаза закрываются, а стакан, дороговизне хрусталя он не переставал поражаться до сих пор, так и норовит выпасть из ослабшей руки. Но благо Ганнибал предусмотрел и это — предмет посуды был вовремя убран на журнальный столик, к слову, потерь содержимого при этом не произошло, а Уилл аккуратно поднят со своего места. В постели Ганнибала тот оказывался не первый раз — вечера часто затягивались. Простыни, Уилл готов был поспорить, что владелец не пренебрегает их глажкой, пахли свежестью и, как ни странно, Ганнибалом. Он позволил стянуть с себя мантию, все равно та ему не принадлежала, и уложить на маняще мягкую подушку. Только голова ее коснулась — Уилл уснул. Ночи проведенные в подземельях всегда были самыми спокойными. Уиллу было с чем сравнивать: ни кошмаров, ни бессонницы, и даже человек с рогами не спешил освещать его своим присутствием. Вдобавок ко всему прочему завтрак в постель, приготовленный рукой Ганнибала, в качестве легкого бонуса. Уилл уважал его кулинарные навыки, как минимум потому что тот мог позволить себе приготовить Рождественский пудинг, даже если сам праздник давно прошел. О характере их отношений Уилл ничего так и не прояснил. Ни в этот вечер, ни в любой другой за последующий месяц.***
— Рад видеть, что ты идешь на поправку. Начинал Уилл своей привычный обход одной отобранной по особому критерию палаты. — Надеюсь, скоро смогу сместить тебя с должности. Как всегда отвечали ему со слабой улыбкой Уилл садился на край кровати, выуживая из кармана шоколадные котелки, предварительно купленные им в «Сладком королевстве» на выходных. Он не сомневался, что целитель Прайс обеспечивает своим пациентам надлежащее питание, и тем не менее позволить себе прийти с пустыми руками не мог. Каждый раз либо нечто добытое им в Хогсмиде, либо приготовленное Ганнибалом по его же просьбе. Протянул гостинец больной, чем снова вызвал у той улыбку. Она и впрямь шла на поправку. Тем не менее выпускать ее куда-то дальше больничной палаты Джимми еще не решался. Как минимум риск для здоровья все еще был существен. Как максимум бывший профессор Защиты от Темных искусств разгуливающий по замку спустя почти год после своей пропажи, замаскированной под исследовательские экспедиции, привлек бы к себе внимание. Отсутствие руки пришлось бы списать на схватку с горным троллем. Снова Уилл шел вразрез со своей профессиональной этикой. В тишине палаты лишь треск упаковки, Мириам уже научилась справляться с бытовыми действиями, используя лишь одну доступную ей руку, и шум, характерный для передвижения стеклянных склянок — Джимми поручил Мэттью удостовериться, что новая партия пасты для заживления ожогов не пострадала при транспортировке. Возможно только для того, чтобы тот не норовил оказаться у постоянного посетителя под ногами (Уилл не мог утверждать наверняка, но был целителю благодарен). — Я так ничего и не вспомнила. Эта фраза тоже сохраняла свою форму и содержание от одного прихода Уилла к другому. Понятное дело от Мириам требовали ответов. Как-никак здесь преподавательских состав, а точнее конкретные лица, поставленные в известность касательно происходящего, оказались бесполезны. Появление пропавшей в самой высокой точке замка все еще было таким же невероятным событием как и месяц назад, причина — Мириам «так ничего и не вспомнила». Точнее как. — Там было темно. И сыро, — потерянный взгляд неизменно сопровождал произнесенные ею слова. Мысленно Мириам находилась где-то далеко, — помню был человек. Но совсем не помню лица. Уилл каждый раз хотел поинтересоваться не замечала ли она за его головой оленьих рогов, но каждый раз себя останавливал. Он положил руку ей на плечо, готовый идти на физический контакт ради шанса на утешение. — Все в порядке. Ты не обязана заново это проживать. Возможно, директор считал иначе, но в данный момент рядом его не наблюдалось. Иногда Джек мог быть слишком требователен, особенно когда дело касалось тех, кто еще совсем недавно вышел из комы (про полугодовое заточение и говорить нечего). Старые министерские привычки, если дело касалось поимки виноватого, были безжалостны. Мириам неопределенно пожала плечами. Опустила в рот еще один котелок. Аппетит так и не явился к ней ни на секунду со времен пробуждения, и тем не менее все принесенное Уиллом она съедала без лишних вопросов. Как-никак он спас ей жизнь — меньшее, что она могла сделать. — Как дела с Беверли? Теперь очередь неопределенно пожимать плечами, закрывая глаза на столь отчаянно намеренную перемену темы, была за Уиллом. — Все также. — С ней все будет в порядке. Уилл, который за прошедший месяц слышал слишком большое количество вариаций этого предложения, когда дело касалось Беверли, слабо улыбнулся. Явно не стоило скидывать свои проблемы на того, кто только-только начал делать первые шаги на пути к восстановлению, потому Уилл уже в свою очередь постарался быстро переменить тему, сосредоточившись на чем-нибудь более позитивном и полезном с медицинской точки зрения. Рассказ о том, как его ученики чуть не подожгли класс во время вчерашнего урока, вполне подошел. С Беверли и впрямь было «все также». — При всем уважении, директор, — всему приходит конец, и терпение Брайана настиг таковой за ужином в Большом зале пару дней назад, — вы не кажетесь озабоченным пропажей одной из ваших подопечных. Уилл, уже собиравшийся донести ложку с гороховым супом до рта, остановился. Джек затравленно заозирался по сторонам — все, к его счастью, были заняты своими будничными беседами, и слова Брайана, который, понятное дело, не утруждал себя такими мелочами как понижение голоса, остались для посторонних незамеченными. Джимми с Уиллом переглянулись: знали в каком состоянии сейчас находился их друг (да они и сами далеко не ушли). — Ты знаешь. Я делаю все возможное, — Джек говорил сквозь зубы. Глаз от тарелки не поднял. Ганнибал процесса нанизывания на вилку говяжьего стейка не прекратил, естественно, перед этим разрезав его на плеяду кусочков, размер которых удовлетворял всем тем правилам этикета (от них Уиллу обычно хотелось закатить глаза), и тем не менее толику интереса на его лице уловить было можно, если знать куда смотреть. — И в чем заключается ваше «все возможно»? Ждать пока Беверли не свалится на наши головы как Мириам? Если бы Уилл все же донес суп до рта, он непременно бы подавился. — Соблюдайте границы, профессор Зеллер. Брайан, на них наконец стали обращать внимания и другие члены преподавательского состава, привлеченные поднявшимся шумом, резко встал. Вилка упала на пол, чуть не утянув за собой и тарелку с жареными помидорами. Поднявшийся видимо желал добавить к уже высказанному нечто еще, но в последний момент передумал и, молча, но от этого не менее красноречиво, вышел из-за стола. Джимми и Уилл снова переглянулись. Каждый из них думал, что если откроет рот хоть на секунду не выдержит и скажет Джеку абсолютно то же самое. Управление школой, особенно с такими вводными как у Хогвартса, дело непростое. Осложнить и так шаткую ситуацию может вдруг имеющийся у вас за плечами опыт работы мракоборца, которому дай волю, и вот вы уже ставите поимку мифического обвиняемого выше жизней студентов (как оказалось и преподаватели в зоне риска). Возможно стоило обратиться в Министерство еще после первого найденного тела, или его части, а не ждать пока не оставляющий следов преступник вдруг соизволит отыскаться. Возможно, тогда обитатели замка не продолжили бы пропадать. Возможно, жизни доверенных вам людей хоть иногда должны идти первее охоты за тем, в поимке которого вы, давайте признаем, самостоятельно успехов не сделаете. Но вряд ли у кого-то из нас имеется опыт работы директором школы чародейства и волшебства, в которой вот уже полгода как тянется цепь событий, что все больше тяготеет к окрашиванию в бордовые оттенки. Потому только возможно. В остальном ужин, можно догадаться, прошел натянуто. По окончанию пустая тарелка осталась лишь у Ганнибала. Джеку в глаза никто не смотрел. В очередной раз проигралось у Уилла в голове произошедшее тем вечером (реплики всех задействованных персонажей он, сам того не желая, выучил наизусть), пока он в красках расписывал как слизеринец-старшекурсник заставил тюль в его классе самовозгореться. Позже утверждал, что совершенно случайно. Мириам не слепая, отсутствующий взгляд своего визитера опознала сразу, и тем не менее продолжила с улыбкой слушать о профессорских буднях, по которым, уже, если честно, успела соскучиться. Даже по старшекурсникам. Даже по слизеринцам-старшекурсникам. — Пришлось снять с парня пять баллов. Удивительно, как Ганнибал до сих пор разговаривает со мной, после такого разорения его факультета. Лицо Мириам вдруг приобрело особое выражение. То самое, которое способно омолодить даже самых погрязших в серых буднях из нас до возраста, когда все мы были лишь подростками, которым дай только посплетничать да похихикать, застенчиво прикрывая рот рукой. — Кстати о профессоре Лектере. Как у вас там дела? Разговаривать с потерпевшей, у которой и так хватало своих забот, взять хотя бы провал в памяти длиною в полгода, о личной жизни, особенно таких ее щепетильных тонкостях, возможно тоже было не лучшей идеей. И тем не менее Уилл обнаружил, что не ответить не может. — Довольно, — замолчал на некоторое время, подыскивая подходящее слово (безрезультатно), — непонятно. Неопределенно, неоднозначно. Странно. — Брось, — глядя на Мириам сейчас, Уилл невольно снова вспоминал ту гриффиндорку, которую много раз видел в коридорах, с еще горящими глазами и несколькими мечтами за плечами, — кажется, ясно всем кроме тебя. Уверена, что ваши взаимоотношения являются одной из самых животрепещущих тем для обсуждения в гостиных после ужина. Уилл нашел, что глупо улыбается (не нервная усмешка. что-то другое) и потирает затылок рукой. Снова надежда на нечто схожее с тем, что и принято называть счастьем, задребезжала где-то там в отдалении слабым огоньком, который, перестань ты его судорожно задувать, разгорится, освещая собой всю округу. И тем не менее. — В любом случае, — где-то за пределами палаты раздался звук разбитой склянки. Оставалось надеяться, что Джимми вычтет ее стоимость из жалованья Мэттью, — сейчас не время. Мириам фыркнула, одарив его одним из тех взглядов, что всегда имеются в запасе учителей, которые придерживают их для особо непонятливых учеников. — А когда время? Сколько еще вы будете ходить вокруг до около, ссылаясь на обстоятельства, которые, и ты, и я это прекрасно знаем, никогда не закончатся, — напор для человека, чьи последние полгода жизни приблизились к понятию ада больше чем что-либо, был неожиданным. Уилл невольно подпрыгнул, — в конце концов вы взрослые люди. Один разговор никому не повредит. Теперь уже она положила руку, имевшуюся у нее с недавних пор в единственном экземпляре, ему на плечо. — Будь на моем месте Беверли, она бы, уверена, сказала то же самое. Уилл довольно долгое время провел в окружении пропавшей подруги, чтобы найти в себе силы признать — Мириам права. Да, Беверли редко одобряла присутствие Ганнибала Лектера (он с новой силой осознал, как скучает по ее умению генерировать новые ярлыки для мистера «эта бутылка Эльфийского вина досталась мне в наследство вместе с особняком в Европе и коллекцией шелковых мантий» с мало кому доступной скоростью) в его жизни. И тем не менее, если бы Уилла это сделало хоть чуточку счастливее, она бы абсолютно точно также подгоняла его навстречу этому мистеру «счастье». Да, возможно для начала немного поворчала на тему его ужасного вкуса, но Уилл был бы благодарен ей и за это. Потому оставалось прийти к одному единственно правильному выводу — нужно начинать действовать. И чем быстрее тем лучше. Но не сейчас — преподавательская деятельность как-никак прежде всего. А пропускать свои собственные уроки Уилл себе пока не позволял, даже если повод обязывал (тот раз с совой, посланной директором, и последующим обнаружением пробуждения Мириам он в расчет не брал. Ради такого ученики и впрямь могли немного подождать). Взглянув на часы и обнаружив, что еще не опаздывает, но почти, Уилл направился к выходу из палаты, пожелав больной скорейшего выздоровления и заверив ее, что ждет не дождется дня, когда он наконец сможет поприсутствовать на ее лекции в качестве вольнослушателя. — Спасибо. Также было сказано уже у дверей. На самой лекции сосредоточиться было сложно. Обычно это Уиллу приходилось спускать с небес на землю студентов — все чаще с неотвратимо приближающимся днем всех влюбленных — но сегодня по ту сторону был именно он. Оттого об оборотнях третьекурсники сегодня узнали не так много, как им хотелось бы. Уилл пообещал себе, что откопает им еще одного боггарта, даже если до этого придется перевернуть все шкафы в замке, после того как наконец закончит со всем этим. По окончанию урока, благо учеников, те, казалось, уловили особый даже по его меркам настрой их профессора, с вопросами по прошедшей лекции не осталось, Уилл уверенным шагом направился в сторону подземелий.Чуть ли не в первый раз он был без своего неизменного сопровождающего, который ориентировался в пространстве замка куда лучше, и тем не менее надеялся, что назначенного пункта удастся достигнуть без приключений. Очередной приступ, что приходил только по ему одному известному расписанию, сейчас был бы очень не кстати. С другой стороны — была бы весомая причина отсрочить диалог, что должен вот-вот состояться. Такие не полагающиеся сыну факультета, в отличительную черту которому вменяют прежде всего храброе сердце, мысли Уилл сразу старался отогнать. Чем ближе подкрадывался он к кабинету Зельеварения, было пройдено уже четыре из шести лестниц, что само по себе небывалый прогресс, тем сильнее осознавал — возможно, у службы в Министерстве были свои минусы. Помимо очевидных, перечисление заняло бы слишком большое количество времени, которого в запасе и так немного, вырисовывался еще один, вроде лежащий на поверхности, и тем не менее несильно волновавший Уилла до недавних событий. Когда ты отдаешь себя посту мракоборца шесть, нередко, вопреки трудовому договору, все семь, дней в неделю, на личную жизнь времени попросту не остается. Раньше его этот факт заботил мало — собак хватало с головой. Но видимо момент, когда придется галопом нагонять упущенный пласт жизнь, наконец настал. Тот, чьи рабочие дни долгое время включали в себя хотя бы одно свидание с массовым убийцей за смену, стоял у двери кабинета, не решаясь войти. Переступив с ноги на ногу, постучал. Обычно таких формальностей не требовалось — Уилл просто врывался к Ганнибалу, на ходу начиная рассказывать о взволновавшем его сегодня. Но в такой момент все хотелось сделать официально. Ответа не последовало. Уилл не то чтобы обладал магическим мышлением, хотя казалось бы, и тем не менее уже готов был принять секундное молчания за знак, знаменующий собой срочную необходимость, развернувшись, стремительно покинуть подземелья и, по возможности, попыток никогда больше не совершать. Ганнибал и впрямь не дал ему поводов думать, что то касание губами, слово «поцелуй» не могло проскочить даже в мыслях, было чем-то из ряда вон, чем-то значимым. Было ли это касание вообще. Что касается реальности, Уилл никогда не мог быть уверенным. Кажется, у Ганнибала раньше что-то было с Аланой. Сейчас это казалось важным. И даже каким-то, не знаю. Неприятным. А тем временем тишина, да и только. Возможно, стучать и правда не стоило — дверь оказалась не заперта, и Уилл, раздумывая куда меньше мгновений чем требовалось по нормам этикета, вошел. Ганнибала на его законном месте не оказалось. Ни в классной аудитории, ни в личных комнатах — даже следов дорого парфюма, что не менялся со времен старших курсов, обнаружено не было. Возможно, и впрямь знак. Кажется, их отношениям так и суждено остаться недосягаемо высокими. Без таких опостылевших определенностей и ярлыков. Уилл пнул ни в чем неповинное кресло, в котором провел не один вечер. Уже направившись к выходу из подземелий, он сделал достаточно, во всем можно было винить содружество из Вселенной и судьбы, Уилл тем не менее решил ненадолго задержаться. Его внимание привлек шкаф, приоткрытый как раз настолько, чтобы это стало интригующим. Манящим. Быстро заключив сделку с совестью, Уилл, который до этого мгновения никогда не испытывал удовольствия от возможности покопаться в чужом гардеробе, подошел к деревянным, кажется, дуб, дверцам, что протяжно заскрипели, лучше любой сирены, стоило их тронуть. Странно, Уилл был уверен, что у такого человека как Ганнибал будет куда больше отведено пространства для предметов одежды, но шкаф с его резной отделкой хоть и имел претенциозный вид, в размерах ничем не отличался от своих собратьев. Мантии идеально выглажены и развешаны по недоступному Уиллу и тем не менее несомненно имеющемуся порядку. Пахло все тем же парфюмом и дорогой тканью. До настоящего момента Уилл и не думал, что у той есть особый запах. Проводя рукой по шелковым галстукам, имелась полная палитра, Уилл чувствовал, что проникает в еще один аспект жизни Ганнибала. Конечно степень несравнима со сном в постели последнего, и тем не менее. Осознав, что последнее чего он хочет это быть застуканным владельцем и шкафа, и вещей в нем в такой момент, Уилл заставил себя отойти от него на безопасное расстояние. Но перед этим последний раз пробежался пальцами по шву одной из мантий. Возможно, цена и впрямь благоприятно влияла на то, как ткань льнула к коже — Уилл с его одноцветными мантиями с распродажи в «Мантиях на все случаи жизни» о таком мог только мечтать. И снова что-то побудило его задержаться. Но на это раз причина была куда более объяснима. Даже имела под собой какие никакие вещественные обоснования. Красная куртка. Материал, заявленный как кожа, на самом деле торжество синтетики и масс-маркета, резко контрастировал с шелком здешних одежд, среди которых куртка, надо сказать, держалась достойно. По крайней мере так бы искренне посчитала Беверли, которая никогда не расставалась с этим элементом гардероба, предпочитая его сначала студенческой мантии, а потом и профессорскому одеянию, кто бы что ни говорил. Уилл прикоснулся к протертостям на локтях, проследив пальцем след из царапин, появление которых неизбежно, особенно если носить что-то с такой частотой, при этом занимая должность профессора Травологии в школе чародейства и волшебства. Даже ради Рождественского бала Беверли никогда не делала исключений в выборе одежды. Красная куртка мелькала среди платьев и парадных мантий. Конечно, обо всем этом Уилл задуматься не успел. Придаваться ностальгии или с улыбкой вспоминать о причудах своей подруги было некогда — он как-никак был занят более важными вещами. А именно. Резкая волна осознания, еще не сбивающая с ног, но почти. Иногда эмпатическое расстройство личности особо молчаливо. В частности, когда дело касается конкретных людей. Еще уже — только Ганнибала. Уилл рывком стащил куртку с вешалки, на которую та еще секунду назад была заботливо, как мило со стороны владельца, повешена. Поднес ее клицу так, что в нос сразу же бросился запах дешевых красителей и чего-то еще. Беверли. Никогда Уилл особо чувствительным носом не отличался, но сейчас он был готов дать руку на отсечение — ошибки быть не могло. Осознание снова замаячило где-то на внутренней стороне черепной коробки. Кажется, грозилось пробить ту насквозь. Конечно, в голове тут же образовалась вереница доводов, причин и самых логичных объяснений от «Беверли потеряла свою фирменную куртку аккурат пред собственной пропажей» до «у Ганнибала в гардеробе имелась ровно такая же, просто случая надеть еще не представлялось». Но насколько спасительным бы не был плен отрицания Уилл знал — ни к чему хорошему тот никогда не приводит. Быть рациональным на бумаге одно, а вот претворять то же самое в жизнь уже совершенно другой уровень. Но Уилл пытался. И, надо сказать, для человека, что только что обнаружил элемент гардероба, точно принадлежавшей его месяц как пропавшей подруге, в шкафу у того с кем в другом, идеальном мире уже должен был состояться разговор, расставивший все точки над и, он держался молодцом. Ну конечно, Запретная секция не могла до добра довести, все-таки, оказывается, не просто так существуют предписанные уставом правила. Ну конечно, абстрактные путешествия по Европе с размытыми целями не могли служить благим целям. Ну конечно, Кэсси Бойл, тело которой нашли на рассвете аккурат после выпускного, не могла стать жертвой так зачастившего в этих стенах несчастного случая. Как и Фредди Лаундс. Как и Мириам. Как и Беверли. О, Господи, Беверли. А куртка тем временем еще у него в руках. Уилл хватается за нее как за последнюю соломинку, но, увы, идти ко дну он начал уже давно. Примерно в тот день, когда не справился с базовыми принципами управления метлой, чтоб ее. Руки трясутся, стеллажи с фолиантами, от справочников по использованию беладонны в лечебных целях до собраний трудов по вполне магловской мифологии начинают плыть перед глазами. А злосчастному шкафу все ни по чем. Как стоял призывно хлопая дверцами, так и стоит. Пока он еще может осознавать происходящее (делал ли он это вообще когда-либо?), нужно двигаться к выходу. Хвататься за весь тот рациональный способ мышления, что багажом висел у него за спиной, на службе по другому никак. Попробовал сделать шаг по направлению к двери — неожиданно вышло. С трудом, но вышло. Хотелось разрыдаться. Лечь здесь, накрывшись все той же курткой, ее запах, уже пробрался в легкие, вытесняя любые остатки кислорода, и дождаться прихода. Ганнибала, Джека, Эбигейл, Уинстона, Кэсси, Мириам, Фредди, Беверли. Особенно Беверли. Да даже пусть человек с рогами. Уилл был бы только рад. Вот только тот вдруг решил скинуть с себя всю пелену анонимности, за которую раньше так цеплялся, черты лица стали узнаваемы до боли. Высокие скулы, уложенные волосы, ореховые с примесью глаза. Заговори он, из рта полился неспешных европейский акцент, Уилл не сомневался. Ногти впились в куртку, оставляя пару новых отметин (владелице вряд ли уже будет до них дела). Не только соломинка, теперь еще и вещдок — с ней хоть какой-то шанс, что Джек после услышанного не выставит Уилла за дверь, хлопнув пару раз по плечу и посоветовать съездить куда-нибудь отдохнуть на ближайшие полгода-год. Сейчас Уилл понимал Беверли, но что ей теперь от его понимания. О, Беверли, что оказалась единственной зрячей, даже когда под боком был высоклассный эмпат с многолетним опытом работы в Министерстве. — Amor caecus. Голос в голове прозвучал знакомо, но просить его убраться восвояси не было уже никаких сил. Вход был все также далек, сколько бы шагов Уилл не предпринимал. Как будто этого было мало. Только в его голове закрепилась последовательность надлежащих к выполнению действий (попасть в кабинет Джека, ткнуть ему в лицо материальным, не способным в любое мгновение раствориться в пространстве, доказательством и наконец со спокойной душой провалиться в небытие. По возможности уснуть, в идеале не проснуться), все они раз! и сгорели до тла. Но они, честно, не специально лишь ведомыми пошли за курткой — та первая раз! и сгорела. Кожа вспыхнула. От рукавов до вечно заедающей молнии — все развеялось прахом в одно мгновение. Аромат Беверли сменил запах гари, что выжигал глаза, легкие и, кажется, даже сердцу досталось. Огонь стал подвластен волшебникам еще с древних лет, что простирались глубже тех времен, когда четыре основателя воздвигли эти стены. Уничтожение улик таким способом тоже не первый раз происходило у Уилла на глазах, пресловутые годы службы, раз! и вместо вещдока с разбросанными по нему отпечатками пальцев, что редко бывают лишними, когда дело касается судебной экспертизы, магическое сообщество не исключение, на руках у мракоборцев лишь насмехающийся над ними пепел. Ганнибал, или та его часть, о которой доступно было знать окружающим, доступно было знать Уиллу, никогда опрометчивостью не отличался. Тщательная продуманность в мелочах сопровождала все — от взмаха головы до расцветки сегодняшнего галстука, что никогда не совпадала со вчерашней. Конечно его (о теперь подбор ярлыков стал еще мучительнее. снова пришлось остановиться на чем-то не имевшем эмоциональной окраски. на чем-то данном ему еще задолго до знакомством с Уиллом) Ганнибал не мог позволить себе отправиться в Азкабан — там его лоску и изяществу пришлось бы пройти определенную проверку на выносливость — и тем не менее не отказал в удовольствии оставить себе некоторый трофей. Помимо прочих. Отсутствующее правое легкое. Корнуэльский пирог. Печень иже с ним Пастуший. Неизвестно, что стало с Беверли. Омлет с сосисками. О, Боже, Беверли. Свежий ростбиф. — Он их ел. Риск избавиться от содержимого и так, слава Богу, пустого желудка заставил Уилла наконец сдвинуться с места. Пепел уже давно разлетелся по тишине комнаты, оседая на дорогой софе и деревянном, кажется, дуб, столе. — Он их ел. Нащупав ручку входной двери, пальцы дрожали, а ноги не слушались, он оказался на пути к тому, чтобы оставить подземелья позади. Знал, что никогда не сможет оставить это позади. — Он их ел.***
Мэттью Браун проживал сегодня свой стандартный будний день, как и сотни до этого. Уроки магловедения, Джеку Кроуфорду и впрямь стоит серьезнее относиться к выбору персонала, на которых помимо зачитывания лекций по методичке иногда проскальзывали не самые этично-лестные выражение об объектах, являющихся сутью, доверенного Мэттью предмета. Хлопоты медбрата в больничном крыле — Джимми не вычел из жалованья ту, так неудачно соскользнувшую из рук склянку, «в самый последний раз» (она была четвертой за неделю) — пока еще не окупились, но он надежды не терял. Не то чтобы Мэттью желал Уиллу плохого самочувствия или внезапных производственных травм, но прокрутка в голове различных сценариев об их совместном времяпровождении в палате за ширмой — единственная отрада во время измерения температуры еще одному студенту, которого черт дернул напутать что-то в граммовке на уроке Зельеварения. Следующим пунктом в устоявшемся распорядке дня было посещение Большого зала, на столах которого уже намечались первые признаки скорого ужина. Мэттью голоден не был — наблюдение за студентами, испытывающими последствия заклинания с говорящим названием «Ешь слизней», не особо располагает к увеличению аппетита — и тем не менее свернул в сторону места предстоящего сбора и студентов, и профессорского состава, который хоть и был вечно занят, но выкроить пятнадцать минут свободного времени для Пастушечьего пирога позволить себе мог. Там, скорее всего, если жизнь имеет в своем составе хоть какое-то подобие справедливости, будет Уилл Грэм. А жизнь имела и даже больше. То ли Мэттью, разбив склянку, спас несколько студентов от побочных эффектов новой поставки пасты для заживления ожогов, то ли как-то еще, сам того не желая, поработал на благо своей кармы — в коридоре, доверив весь свой вес подоконнику, в который он вцепился всеми имевшимися в запасе пальцами, стоял, очень громко сказано, Уилл Грэм. Последний подарок на Рождество Мэттью получил на втором курсе, но похоже Вселенная, одумавшись, решила вернуть все с лихвой. На мгновение, но только на него, запнувшись, Мэттью ускорил шаг. Секунда — Уилл, не без усилий, поднял голову, как раз для того, чтобы увидеть перед собой размытые очертания кого-то вроде даже, сейчас утверждать он не брался, знакомого. Рогов, что устремились к потолку из макушки, или трехцветного галстука не наблюдалось. Спасибо. — Уилл, — Мэттью приложил пятерню к его лбу, как-никак самые базовые навыки оказания медицинской помощи он в больничном крыле да приобрел. Обнаружил кативший градом холодный пот, — ты меня слышишь? — одна рука, к ее несчастью, в знакомом жесте легла на плечо. Уилл опустил голову — трата сил, связанная с держанием ее в привычном положении, была неразумной. Насчет рогов был уже на так уверен. Да и те пятна, что маячили перед глазами всю дорогу от подземелья до сюда (не то чтобы пустой коридор был какой-то строго намеченной в маршруте точкой) перед глазами, вполне могли слиться в первоклассного представителя одного из тех европейских магазинов, что специализируются исключительно на галстуках. — Ганнибал. Подумал Уилл. А может и сказал вслух — еле слышно, так что разницы по сути никакой. И тем не менее Мэттью, кажется, понял. — Что он сделал? — в картине мира, которую Мэттью бережно создавал на протяжении всей своей жизни, оберегая от влияния извне, Ганнибал всегда занимал не самые выгодные позиции, исполняя роль неизменного антагониста, без которого не мог обойтись ни один набросанный в мыслях сценарий. До этого, они, правда, редко выходили за переделы черепной коробки. Раз уж на то пошло — никогда. Но уже было установлено, что сегодняшний день решил стать для Мэттью персональным Рождеством. Уилл неопределенно помотал головой. Вряд ли намеренно. Рука же променяла подоконник на ткань, не шелковая, к хорошему быстро привыкаешь, чужой мантии. — Уилл, — Мэттью отчаянно пытался поймать его взгляд. Как будто он был способен сделать это и в более благоприятные дни, — Я всегда рад оказать услугу другу. Не в состоянии оценить тон «своего друга», который определенно стал странным, даже по меркам Мэттью, Уилл снова покачал головой. Вряд ли адресатом его жестов был стоящий напротив, участь досталась кому-то другому. Кому-то кто стоял чуть поодаль. Рога рисковали проткнуть собой доспехи рыцаря на висевшем под потолком гобелене. — Уилл, — не имя. Заклятие, молитва, мантра, — я могу убить Ганнибала Лектера. Мэттью в это верил. Мэттью мог. Чуда не случилось — ответа не последовало, Уилл и на этот момент был в заложниках у пронизывающей все вокруг — от обратной стороны глазных яблок до середины затылка — дымки, что давно вышла за рамки будничного приступа, от которого вполне можно было спрятаться в теплой постели больничного крыла с ложкой настойки во рту и посетителем со свежим выпуском «Практики зельеварения». А Мэттью он, собственно, был и не нужен. «Одержимость» классифицировала бы его случай стайка психиатров, немного посовещавшись. В какой-то мере они конечно правы, не зря каждый отдал медицине и мозгоправству в частности лучшие годы своей жизни, но сухие определения, потерявшие весь заложенный в них смысл за годы практики, вряд ли сумели бы хоть набросками описать творившееся в разуме, сердце и легких, что отказывались поставлять кислород, когда в поле зрения Мэттью Брауна попадал один конкретный человек. В последнее время, если быть точным, начиная со второго полугодия первого курса, у него были проблемы со сном. «Стоящий внимания симптом» сказали бы все те же, на что Мэттью посоветовал бы им подавиться своими языками. Отсутствие сна не всегда удручающе — в сутках автоматически появляется большее количество часов, от двух до девяти, как пойдет. Их теперь, как удобно, можно заполнить чем-то новым. Мыслями. Да, мысли вполне подойдут. А, так те еще и о Уилл Грэме? Несите двойную порцию, и ожидайте, что попрошу добавки. Да, это определенно была одержимость. Та самая из учебников по психиатрии для самых маленьких. — Подожди пока здесь, — Мэттью отвел, надо отдать должное, довольно бережно, их двоих, Уилл с его ватными ногами был на буксире, до ближайшей скамьи — обещаешь вести себя хорошо? Как только разберусь со всеми неприятностями, сразу же доставлю тебя до больничного крыла. Расположив Уилла в комфортной, на его взгляд, а Мэттью в таких вопросах доверять не стоило, уж поверьте, позе, он еще раз невесомо провел рукой по чужому лбу, врачебные привычки начинают сказываться еще до того, как ты официально становишься врачом, и двинулся в диаметрально противоположную от Большого зала сторону. Где-то там, говорят, расположены подземелья. Уилл все еще был не здесь. Так и не вышел из знакомого (знал ли он о Ганнибале Лектере что-либо когда-либо) кабинета, не сумев преодолеть напор дубовой двери. Или рассыпался по холсту, что лежал здесь же рядом с заточенными карандашами и орудием — скальпелем, вместе с пеплом-прахом. Хотя скорее прахом-пеплом, если отдавать должное хронологии. Знобило. Зубы стучали друг об друга, вторя дрожи в руках. Человек с рогами, теперь заимевший себе и лицо, и дорогую мантию, и даже имя, что, говорят, имело финикийские корни, участливо сел сюда же на незанятый край скамейки. Осмотр зрачков проводить не стал — одного взгляда на Уилла хватало, чтобы установить диагноз. Optimum medicamentum quies est. Кажется, докторов все же слушаться нужно. Не желая находиться сейчас где-либо кроме небытия, Уилл с силой зажмурил глаза. Сознание сегодня было милостивым — быстро передало бразды правления спасительному состоянию, что разделяло в себе элементы и привычного человеческого сна, и непробудной комы. И если человеку с рогами такой уход от диалога показался невежливым, он этого никак не показал.***
Потолок больничной палаты — плеяда неглубоких трещин, что разбежались по белой, как и полагается, штукатурке. Немного выделяется среди общей присущей интерьеру замка атмосфере, но такая уж у медотсека работа, винить бы его никто не стал. Но до потолка Уилл еще не добрался. Куда там — следующие несколько дней только чернота, что изредка оказывается разбавленной размытою конвою сна. Прямо как сейчас. Снится Ганнибал. Снится Мэттью. Снится смерть первого и торжество последнего. Через пару часов то же самое, но с перетасовкой ролей. Уилл ворочается с боку на бок, а Мэттью и впрямь исполняет задуманное: дарует Ганнибалу плод гранат, получая взамен лишь символическую плату — его сердце. Бьется так, что у Уилла стучит в висках. Но вот затихает, и смерть Ганнибала неоспоримым фактом оседает в подвластной ткани сна голове Уилла. Хочется кричать, плакать и задушить Мэттью голыми руками (да, снова придется как-то справляться с дрожью, но он уже наученный). Все заканчивается так же резко, как и начиналось — одна смерть сменяет другую, место Фредди на опушке по наследству передается Мириам, которую иногда сменяет и Беверли в своей кожаной куртке, куда же без нее. Роль в происходящем Уилла величина не постоянная — то он видит занесенный над собой скальпель, которым так удобно точить карандаши, то заносит этот скальпель сам, пока его поддерживают под руку, говоря на ухо слова одобрения на латыни. Калейдоскоп с остекленевшими в последний раз глазами вместо цветастых стеклышек мог бы идти еще долго — из сансары, как известно, выхода не наблюдается — но, стараниями целителя Прайса (бедный, теперь ему приходится содержать больничное крыло в одиночку. Не то чтобы присутствие Мэттью особо сильно помогало, и все же), Уилл был обратно втиснут в собственное сознание. Вот теперь он мог сосчитать количество трещин, располагающихся на потолке аккурат над его постелью. Примерно тринадцать. Кровать показалась знакомой. Ну конечно — злополучная ширма уже здесь, маячит перед глазами, что с трудом открываются после затянувшегося сна, белым пятном. Мыслей много, но первая, пробивающаяся сквозь другие на основании занимаемого места в пирамиде Маслоу — «Воды». О чудо, иногда Вселенная слышит посланные ей сигналы. Знакомым движением отталкивая ширму, перед глазами Уилла появляется целитель Прайс, привычно нагруженный стопкой дурно пахнущих и в закрытом виде склянок. Благо среди них оказывается и стакан воды, из которого немыслимым образом, дело в многолетней врачебной практике, по итогу не пролито ни одной капли. За глотком воды следует расплата — неизбежная ложка настойки. Джимми не начинает по обыкновение фоново ворчать о частоте попадания Уилла в больничное крыло или жаловаться на то, как Мэттью чуть не дал первокурсникам с отравлением лошадиную дозу костероста. Значит, за время его отсутствия, только предстояло выяснить насколько большим оно было на этот раз, в замке что-то произошло. Взгляд метнулся на стоящее здесь же кресло, что так учтиво поджидало предполагаемых посетителей, но те видимо отклонив приглашение, увы, так и не появились. Ни Эбигейл (как, интересно, проходит ее подготовка к зачету по Трансфигурации. Или, если установившаяся сегодня дата успела перевалить за первую неделю февраля, как, интересно, она его сдала), ни Ганнибал. Ганнибал. Захотелось приложить к голове что-то холодное или, за досадным неимением такового, разбить ее о ближайшую поверхность. Сны мешались с явью, которой и так доверять не стоило, и грозились вырваться из черепа через уши, рот и глазницы, правую и левую. Провести рукой по лицу с целью проверить не потерял ли он базовые способности управление опорно-двигательным не вышло: конечности неподъемным бременем лежали на простынях. Очередь дошла и до языка — тот проявил себя уже лучше. — Сколько времени? От долгого неиспользования голос слегка заржавел. Вопрос, ради которого связки Уилла проделали столько усилий, на самом деле мало его волновал. Ночь, утро или обед в Большом зале в самом разгаре — пока перед тобой маячит паутина растянувшихся по потолку трещин особой разницы нет. Как дела у Эбигейл? Вспомнила ли Мириам? Был ли его заместитель также блекл и скучен как женщина, которую Джек Кроуфорд выписал в качестве срочного временного профессора Травологии? Кто кормил Уинстона? Он мог бы озвучить любой из них но выбрал что-то нейтральное, завязанное лишь на независящем от него ходе времени. — Около полудня. Где Ганнибал? События предшествующие его долгому отпуску разыгрались в голове с новой силой. Но, храни Господь механизмы человеческой памяти и ее защитные реакции, отчетливо помнилось мало. Весь тот вечер лишь дымка с хороводом из четырех лиц — он сам, Мириам, Мэттью, человек с рогами; Мэттью, Мириам, он сам, Ганнибал. Ганнибал. Запах горелой кожи со следами синтетики (или синтетики со следами кожи) ударил ему в нос, не спрашивая разрешения и мало с кем советуясь. Вместо легких — две кучки пепла, что еще недавно висели у кого-то в шкафу. Шкаф. Джимми, устроив лучшим образом принятие настойки и измерение температуры (увы, большему лечению приступы Уилла не поддавались. Факт был установлен еще на первом курсе), направился к выходу. Но перед этим. — Тут тебе просили передать. На прикроватную тумбу легла картонная коробка, треть метра в длину, треть метра в ширину. Бордовая упаковка, по которой отчего-то так и хочется провести рукой. Было видно, что Джимми нелегко далось решение доставить посылку адресату вовремя — все-таки клятва Гиппократа обязывает думать прежде всего о состоянии пациента, а не о социальных нормах. Но он все же распрощался с коробкой, вновь исчезая за ширмой. Напоследок не бросил ничего про ударную дозу покоя и крепкий сон. Кажется, в Хогвартсе и впрямь произошло что-то из ряда вон, способное повлиять даже на замашки целителя, которому по должности полагается быть несгибаемыми. Уилл заставил себя — опорно-двигательный наконец подал слабые, но грех жаловаться, признаки жизни — взять коробку. В руке та ощущалась легко, даже в нынешнем состоянии он смог это установить. После некоторых раздумий потянул за шелковый бант, коим та была щедра перевязана. Хруст оберточной бумаги, на ощупь та и впрямь оказалась приятной, и вот содержимое: упаковка шоколадных котелков и письмо, запрятанное в узнаваемый конверт. Уилл не разрешил себе думать. Было нелегко, и тем не менее он освободил письмо от необходимой по формальным соображениям оболочки. А затем начал читать. Алгоритм для выполнения этого действия тоже слегка подзабылся — Уилл не сразу собрал выведенные каллиграфическим почерком буквы воедино. «Дорогой Уилл, Сожалею, что не смогу быть рядом на момент твоего пробуждения, и искренне надеюсь, что целителю Прайсу не помешают его служебные обязанности доставить мое послание вовремя. Сухие строки не заменят живого разговора, которому свойственно содержать в себе элементы зрительного контакта, посему лишь кратко изложу причины моего отсутствия на срок, которому, увы, не суждено в ближайшее время стать определенным. Я пишу для тебя, когда мои вещи уже собраны, а Джек стоит за дверью готовый сопроводить меня до здания суда Министерства Магии, ландшафт которого тебе наверняка знаком. Спешу тебя успокоить (optimum medicamentum quies est): я предстану лишь в качестве потерпевшего. Мэттью Браун принял попытку покушения на меня, которая, снова уповаю на милость ко мне рока, вышла неудачной. Выбираю пока не сообщать тебе подробности, оставляя это до твоего выздоровления и последующей личной встречи. Все же, считаю не лишним поделиться с тобой некоторыми аспектами — пропажа мисс Кац и тело мисс Лаундс лежат на совести Мэттью. Плен Мириам также был выдвинут ему в обвинения. Бедняжке пришлось явиться в суд для опознания. Исход дела ясен, и тем не менее мне предстоит задержаться вдали от Хогвартса на некоторое время для соблюдения необходимых формальностей. Ожидаю твоего выздоровления не меньше нашей встречи — и то, и то произойдет в ближайшие сроки, можешь довериться тому, кто посещал факультативы по Прорицанию всю старшую школу. P.S. C четырнадцатым февраля тебя, Уилл. Надеюсь, мой чисто символический подарок придется тебе по вкусу. Amor caecus. Ганнибал» не-думай-не-думай-не-думай. Отложил письмо. Взял в руки коробку шоколадных котелков. Цветастость упаковки прямиком с полок «Сладкого королевства» не вязалась с именем Ганнибала Лектера на конверте. не-думай-не-думай-не-думай. Разорвал упаковку, вышло не с первого раза. За ней еще слой — матовая верхняя часть коробки, отделяющая от приторно сладкого вкуса шоколадных бобов с каплей огневиски, что полагалась по выверенной рецептуре. Так просто и не разглядишь, что там дальше. Прийдется открывать до конца. не-думай-не-думай-не-думай. Как будто конфеты, призванные скрасить чей-то День Святого Валентина (господи, сколько дней он провел в больничном крыле не-думай-не-думай-не-думай), смогут дать тебе ответы. Да хотя бы вопросы. И тем не менее. не-думай-не-думай-не-думай. Наконец избавился от крышки, обнажил содержимое, представив его на суд больничному потолку. Сердце — символ праздника с незапамятных времен, изображение которого давно потеряло какую-либо связь со своим анатомическим прародителем. Но Ганнибал всегда был приверженцем старой классики. Аорта, клапаны, правый, левый желудочек. За годы службы Уилл насмотрелся на каждого из них достаточно. Сердце Беверли Кац — чтобы установить факт принадлежности думать было не обязательно — лежало там, где по задумке производителя абсолютно точно должна располагаться роща шоколадных котелков. Раз! и никакого сердца, а тем более конфет. Пепел, да и только. не-думай-не-думай-не-думай «Amor caecus.» не-думай-не-думай-не-думай. Приглашение. Ухаживание. Протянутая рука. Для Аида гранат всегда был сродне сердцу. не-думай-не-думай-не-думай. Уилл чувствовал, что задыхается. Он задыхался.