Идиот

Шен сидел, нагло закинув ноги в обуви на стол. Свои завораживающе длинные ноги в тонких штанах от «Hugo Boss» ушитых чуть более, чем считается здесь приличным. Он мог позволить себе носить лучшее. Мог позволить себе нагло развалиться на чужом рабочем месте, в чужом кабинете, сложив хоть и чистую, но все-таки обувь прямо на вылизанную и отполированную поверхность стола. Его взгляд без капли сожаления о содеянном без интереса скользил по печатным советским буквам — тонкие пальцы одной руки ловко удерживали книгу: «Федор Михайлович Достоевский. Идиот». Шен даже фыркнул, уловив понятную только ему иронию — никто иной не посмел бы так отзываться о братишке, сидя в его святилище. Стеллаж за спиной пестрил коллекцией советской литературы. Философы, мыслители, художественная, достаточно посредственная литература. Шиан любил собирать этот мусор, и особенно того радовала мысль, что вся эта коммунистическая бредятина была, несомненно, порицаемой, ограниченной в распространении по территории великой Германии макулатурой. Листы с буквами, способные кого то заинтересовать… удивить, переубедить податливые умы. Философское непотребство для особо талантливых и озабоченных, начищающих ствол отечественного самозарядного пистолета Люгера только на свой старательно разработанный рассудок, не затменный ничем, кроме вдалбливания в не столь образованные умы машины пропаганды. Шиан и его любимый фюрер определенно преуспевали. Небось, вновь обедали вместе, пережевывая свои на сто раз известные истины подобно жвачке, превращая те не более чем в словоблудие из желания платонической близости — о физической Шиану было запрещено даже думать. И все же, он находил все новые способы вывести Шена из себя. Два предложения, пять слов. И вот он сидит в чужом кабинете, преисполненный сокрытого гнева и полыхающего в груди жгучего пламени. Почти ревность. Хотя, скорее всего, это она и была — Ир Шен не любил излишние рассуждения. Его должность подразумевала поиск, обработку фактических данных и планирование быстрого, действенного захвата неугодной цели. А не извечные демагогии, как бы закрутить рассудок каждого гражданина в зюзю, чтобы тот гордился страной и облизывался на великого фюрера ещё активнее. Как у некоторых. Нападение было спланировано, засада организована, и Шен терпеливо дожидался окончания перерыва, когда Шиан соизволит вернуться в кабинет и продолжить пахать. Стрелки настенных часов лениво отбивали ритм, заглушенные легко шипящим радио, насвистывающим знакомый мотив хорошей песни. Не о великом, наоборот. Что то приземленное и простое, гражданское, было прямо-таки островком адекватности в этой норе великих умов. Двенадцать пятьдесят семь. Пора бы закончить с трапезой, многоуважаемый министр пропаганды, и вернуться. У тебя две минуты, чтобы подняться по лестнице и дать услышать свои шаги в коридоре по направлению к кабинету, иначе эта эксклюзивная библиотека будет гореть огнем. Полыхать, вместе со всеми его припрятанными по полкам наработками. Ожидание не успокаивало — тлеющий в груди раскалённый комок стальной проволоки жёг грудь насквозь, но никак не остывал. Вероятно, сказывалась практика длительных засад на опер-выездах. Наконец, шаги в коридоре раздались. Торопливые, спешащие, задержавшиеся у двери всего на несколько секунд, чтобы перекинуться парой вежливых фраз с леди Се и не глядя открыть дверь, прежде чем зайти и все-таки поднять взгляд на собственное рабочее место. Осечься. Шен знал, что выглядит восхитительно. Он мог себе позволить. Закинутые на рабочий стол ноги, похабно обтянутые тонким шелком едва ли свободных брюк притянули чужой взор. Было что то крайне завораживающее в этом сочетании заметных за натяжением ткани плавных и уверенных линий тугих мышц и этой тяжёлой военной подошвы, но едва соскользнувший взгляд поймал другой — Шиан растекся в лёгкой, едва виноватой улыбке. Шен был зол. В черных глазах, будто тяжёлых грозовых тучах вот вот и засверкают молнии, оканчивая его небольшой перерыв на обед страшным скандалом. И все же… такому бедствию можно было и поддаться… Шен лениво откинул распущенные чернильные волосы назад, за плечи и спинку кресла, в котором удобно разместился. Высокомерный взгляд был готов ранить насквозь, но ловко балансировал на только Шену понятной границе между отрешенной наглостью и жаждой убийства. Взгляд Шиана, все-таки оторвавшись от лица названного братца, мельком скользнул по книжонке у того в руках. Достоевский. Сощурившись, он неловко отпустил ручку двери за своей спиной и приблизился к столу, стараясь держать лицо. Соизволив отреагировав на появление министра пропаганды, Шен кисло улыбнулся, одергивая книгу к себе так, чтобы собеседник не видел страниц, и отрешённо произнес, словно то были лишь мысли вслух: — Интересная… книжонка. Подумать только, автор столь… грамотно смог передать читателю свой взгляд на мир. — Шен все же скосил озлобленный взгляд на Шиана, будто проверяя, чтобы тот внимал каждому слову. И министр пропаганды действительно покорно слушал, едва склоняя голову, ведь сам знал, где согрешил. — …слог простой и понятный, а самое главное, его может понять даже такой невежда, как я. Удивительно, не правда ли? Шен показательно глянул обложку, словно вдруг забыл как та выглядит, а после поднял взгляд на собеседника, ожидая какой либо реакции по этому поводу. Шиан мягко улыбнулся глазами, словно силясь смазливым личиком задобрить свою бестию, и высказал нейтральное: — Я рад, что тебе понравилось. — темный взгляд напротив метнул молнию, сощурился гневно, но сам Шен молчал, с вызовом глядя в глаза. Подначивал высказать что то ещё. — Коммунистическая литература своеобразна, а автор был глубоко… Шен разжал пальцы, и «Идиот» с хлопком грохнулась на стол в предупреждающее жесте. Старший умолк. — Какая нахрен коммунистическая литература? Это твой личный дневник в обложке Достоевского. Шиан расплылся в мерзенькой улыбке. — Наверное «личный» должно что то значить, Шен? — Ничего! — рявкнул тот, склоняясь немногим ближе к стоящему по ту сторону стола собеседнику, словно отчитывал ребенка, — У тебя от меня — ничего. Никаких тайн, никаких личных дневников. Ты что, думал скрыться от меня? От всей тайной полиции?! Указательным пальцем легко постучав по обложке «коммунистической литературы», Шен уточнил: — Тем более, что ты разбрасываешь их где попало. — не удержавшись от удовольствия прикрикнуть, он все же добил, — Идиот! Шиан, нарочно оставивший дневник на самом видном месте, не сомневался, что Шен понимал его мотивы тоже, но все же позволял тому вести свою линию в этом разыгранном ими представлении, вести себя нагло, вычурно, показательно пренебрегая всеми известными рамками приличий. Пока старший действовал осторожно, незначительными деталями доводя свою бестию до белого каления, с Шена оставалось лишь разразиться гневом, ярким синим пламенем сжигая все, что могло оказаться в его поле зрения. Столь высокомерную и знающую себе цену мразь ещё нужно было найти — Шиан мог поклясться, что обладание этим монстром было высшим из его достижений на своей должности. Пылающий ядовитый огонь в теле человека. Шиан не ослабил хватки рук, даже если бы те начали плавиться. Слишком красив. Слишком вызывающий, разнузданный в своих импульсивных желаниях, что рассудительно обходили стороной коллег и всегда останавливались лишь там, где взрыв эмоций не оставит после себя проблемных последствий — пыточной Шен мог не покидать часами, наслаждаясь беспомощным воем плененных отступников и жалких клочков оппозиции, будто лично сыгранной симфонией, где вместо инструментов служили увечья на ещё живых телах. Его необъяснимая тяга к разрушениям была похожа на смерч, но смерч контролируемый, не мешающий Шену который год крепко держаться в кресле рейсхфюрера СС. И в кресле главного пропагандиста тоже — прямо сейчас. Иногда его сучий нрав останавливался и на Шиане тоже. Не чтобы растерзать его миловидное личико на кровавые ошмётки, нет, но удовлетворить свою совершенно другую, капризную и стервозную натуру, сыграв на крепких Шиановских нервах самый незабываемый мотив. Шен скуксился недовольно, ловким движением подцепляя книгу и раскрывая на нужной странице, тут же ногтем утыкая в свежую заметку, начертанную сюда главным мозгоебом страны буквально вчера вечером. «Люблю фюрера. Он все продумал». Два предложения, пять слов, взрывающих рассудок фейерверком эмоций. Ревность топила рассудок в крови, пусть Шен и понимал, что этот подонок оставил подобную компрометирующую запись специально! Он знал, что Шен залезет в его вещи. Рассчитывал на реакцию и получил ее — прямо у себя в кабинете, с нагло закинутыми на стол ногами. Шен знал, что его провоцируют, но все равно шел на поводу, уверенный — даже если он потеряет контроль, Шиан его подхватит. Их маленькое и яркое представление ещё никогда не выходило за невидимую грань, обоюдно сдерживаемое по обе стороны. — Ты бессовестный изменщик, Шиан. — проворковал Шен и лёгким жестом скинул дважды презренную книгу со стола на пол, прежде чем взглянуть на провинившегося собеседника так, словно то был лишь очередной отступник, — Ты посмел забыть чей ты? Убрав ноги, Шен подманил старшего пальцем, и тот охотно перегнулся через стол, позволяя белым рукам коснуться его губ в наигранно задумчивом жесте. Собранные в своеобразный полупучок волосы упали на поверхность стола, стуча о тот вплетеными бусинами. Большие пальцы скользнули по губам — неторопливо, нажимая мягко, наслаждаясь чужой покорностью и одновременно мешая ответить. — Твоя жалкая душонка со всеми твоими идеями, вся твоя сраная библиотека и каждая марка из твоей премии. — Шен лениво поднял взгляд — расширенные зрачки Шиана дрожали в восторженном спазме, — Чьё? Губы мазнули по подушечкам пальцев, мягко целуя вместо ответа. Зелёные глаза лучились обожанием, обволакивающим и ничем не сокрытым желанием присваивать и быть присвоенным. Как вещь, как цепная псина, без сомнений и лишних раздумий. Шен самодовольно улыбнулся, приказывая: — Ещё раз. Чужое дыхание опалило прохладную кожу рук. Кисти у Шена белые, тонкие и выразительные, даже слишком женственные для того, кто без сомнений управляется с любым видом оружия от заточек до огнестрела. Касаться их было подобно прикосновения к искусству. Разрешение же касаться — благословением богов, не иначе. Шиан ценил, что имел, трепетно целуя доверчиво протянутые ему пальцы, ладони. Каждый дозволенный сантиметр. Ловким движением оголив запястье выше, он прикрыл глаза и припал губами, оставляя после себя холодящий мокрый след, прежде чем отстраниться, переплести пальцы и столкнуться взглядом с младшим. Тот дышал поверхностно, словно испуганный, но спустя секунду вновь улыбнулся глазами — высокомерно, и все же приласкано. Как бы он не старался, он не мог скрыть довольства предложенным ему теплом и принятием. — Иди сюда. — Шен все-таки освободил чужое кресло, но лишь чтобы удобно усесться уже на столе — предусмотрительный старший оставил тот пустым, чтобы ничего не мешалось и не смело отвлекать его от вкушения настоящего искусства. Вот оно, прямо здесь. Приблизившийся Шиан усмехался едва-едва, ещё держа себя в руках, пока Шен продолжал его корить, — Ты так занят, только и делаешь что пропадаешь с великим… фюрером. Последнее слово — плевок желчью, непозволительный тон по отношению к вышестоящему, но Шиану было все равно. На самом деле, все равно было даже самому фюреру, давно отметившему, что пока на людях глава СС ведет себя прилично, пока это не сказывается на его профессиональных навыках, на его шалости можно закрыть глаза. Любящий скалить зубы человек, — таков был Шен, — и он знал, что творит. Ведь чтобы нарушать границы их нужно в первую очередь отлично знать. — Я слышал, ты зацепился языками с белокурым пареньком из Люфтваффе? — отвлёк вместо ответа Шиан, — И за скромными беседами вы едва не вгрызлись друг другу в глотки на глазах у новобранцев. — Он бы не посмел… — зашипел Шен, и ухватив любовника на одежду на груди, подтянул ближе, — Ему придется терпеть меня, он сам прекрасно это понимает. Его фигурка на этой доске не имеет веса. Недовольно хмыкнув, Шиан едва помрачнел: — Если у него развязный язык, и он действительно отозвался о тебе недостаточно лестно… — сухой целомудренный поцелуй остался на щеке, — Одно твое слово. Одно. И в следующий раз он полетит в небо из пушки. Сдержанный сдавленный смех в чужой ворот, и Шен отмахивается так, словно ему решили преподнести несуразно дорогой подарок: — Не стоит, не стоит… Пусть бегает. — темный смеющийся взгляд встретился с другим, остановившись на несколько секунд. От близости, от интимности щекотало что то в груди, — Он забавный. Интересно, каким он вырастет. — Если вырастет. — скуксился Шиан, сжимая доверчиво близкое бедро Шена, чтобы мягко отвести в сторону, раздвигая ноги шире, чтобы притереться теснее сквозь натянутую ткань одежд, вызывая у партнера лёгкое головокружение и соблазнительный вздох сбитого дыхания, что тот пытался контролировать, чтобы не показать, что проиграл с позором ещё в самом начале. Хорошая мина при плохой игре, но набухший при вполне однозначно объяснимом явлении пах сдавал его с потрохами. Впрочем, никто не жаловался. — Ты ему не понравился? Шен осуждающе взглянул из-под ресниц, будто обиженный предположением, но лишь для вида — на деле давно уже разнежился, обласканный вниманием, не способный, нет, не желающий сейчас портить момент слишком острыми словами. Голос у Шиана ровный, привыкший к любым внешним обстоятельствам, в отличие от голоса Шена, что сбивался с дыхания и через раз срывался на шепот. — Вовсе нет… — легко прогнувшись, когда губы коснулись шеи, он наскоро раскрыл несколько пуговиц на своей рубашке, распахнул ворот пошире, предлагая продолжить, — А он миленький. Предупреждающий укус в ответ на слова. Ещё он о других мужчинах не думал, находясь прямо у него в руках! Близко-близко, настолько, что тело накрывает тело, вынуждая отклониться назад, и вот Шен уже локтем упирается в стол, одной рукой пытаясь не глядя расправиться с оставшимися пуговицами — получилось не сразу, а Шиан совсем не помогал, неторопливо выцеловывая на нежной коже дорожку от ключиц до линии челюсти. Наконец, полы рубашки расходятся, и крепкие руки зажимают торс в кольцо, обнимая настойчиво, уговаривая полноценно лечь, и Шен почти соглашается, напоследок сбито уточняя: — Дверь… ты..? — Извините..! — противный голос, и вот едва открытая дверь захлопнулась с грохотом, а Шен рефлекторно дёрнулся, вывернулся, чтобы одарить нежданного гостя озлобленным взглядом из-под каскада спутанных волос, но не успел. — Стучаться не учили?! — грозно крикнул он вслед, мгновенно заходясь в дрожи вспыхнувших, будто зажженная спичка, эмоций, и Шиан грубо развернул его обратно к себе за плечо, чтобы поцеловать в губы. Нагло, не спрашивая разрешения. Разозлить Шена — проще некуда, и успокаивался он тяжело, особенно, если обстоятельства позволяли капризы, и следовало бы отвлечь его сейчас, пока не потерял запал. Тот действительно поддается по началу, но едва отрываясь, вновь принимается бубнеть, — Кого только занесло… — Тшшш… — лицо в руках, лёгкий клевок в губы и попытка поймать взгляд — Шен щурится недовольно, но слушает, — Это Рэн, я забыл, что он должен был зайти. — Это тот, которого в газовой камере трижды удушить не смогли? — Шиан кивает вместо ответа, и рейсхфюрер заходится ругательствами, — Проклятый Ерри унтерменьш, ни гроша за душой, никаких манер… — Тшш… он тоже забавный. — зелёные глаза улыбаются насмешливо, — Живучий. Если бы только не небольшие проблемы с головой, был бы отличным… — Разнорабочим. — отрезал Шен, и обвил длинными ногами чужую поясницу, прижимая теснее, тут же выдыхая с надрывом, когда запястья перехватили и распяли над головой, отчего все тело вытянулось, — Рас-скажи мне ещё! Еврейская душон… мгх… закрой уже чёртову дверь! — Он покараулит. — успокоил Шиан, и едва качнулся, притираясь, выбивая из Шена все мысли и загнанный вздох, — Спокойнее, радость моя, спокойнее. Прикрыв глаза, младший терпеливо ожидал, пока Шиан одной рукой ловко расстегнет хитрую пряжку ремня, стянет ставшую неприлично тесной одежду с его доверчиво раскрытого тела. Пришлось оторваться на томительные пол минуты, прежде чем плоть коснулась плоти — жарко, желанно, уязвимо. Шен вздрогнул, едва поскуливая, и откинул голову назад, зажмурился, кожей ощущая поцелуй на подбородке. Успокаивающий ровный шепот обволакивал со всех сторон. Хватка одной руки вновь уверенно удерживала оба запястья, не давая сместиться или сделать лишнего движения — оставалось только расслабиться и подчиниться, чувствуя, как лопатки упираются в стол, а тело с каждым размеренным движением руки все более наполняет удовольствие. Лёгкий толчок, губы ловят губы, утапливая тихий стон в поцелуе. Нежно, даже слишком нежно, но в движениях уже совсем скоро чувствуется грубость, несдержанность. У них нет много времени. Шен выгибается, от чего грудная клетка на вдохе становится более очерченной, являя под кожей напряжённые мышцы и дуги ребер, а после выдыхает, расслабляясь лишь на мгновение — метаясь от приближающейся разрядки, словно загнанный в угол зверь. Шиан отпускает, позволяет ухватить себя за плечи, и лишь ловит губами чересчур громкий стон Шена, что напрягается в мелкой дрожи на несколько секунд, а после обмякает, и лишь ходящая ходуном грудь выдает, что он ещё жив. Хватка рук становится бессильной, и те опадают вниз. Прикрытые темные глаза закатываются, щурятся довольно сквозь сходящую негу удовольствия, и Шиан не спешит его прогонять, трепетно стирая с торса белесые капли своим платком. — Вставай. — все-таки просит он, и до этого распластанный на столе Шен приподнимается на локтях, требует поцелуя и получает его — долгий, ленивый. Любящий. — Я бы рад разрешить тебе тут валяться, но меня кое-кто ждёт… Фыркнув, Шен поднимается, натягивает штаны и застегивает рубашку. Волосы спутались, и он заправляет их за уши, не собираясь более утруждать себя сокрытием улик. — Окно открой. — просит напоследок старший, и Шен просто соглашается, мельком бросая взгляд на небольшой шипящий радиоприемник, забивающий эфир простыми песнями. Хорошими песнями. Солнце слепит, когда свежий воздух врывается в кабинет. Ни капли гнева не остаётся в его мыслях к тому моменту, как Шен выходит в коридор — только смятая нежность и любовь, что вряд ли способна была сейчас быть чем то потревоженной. Ожидающий «своей очереди» Рэн бросает в него осуждающий растерянный взгляд, уже готовый было вот-вот разразиться ругательствами, но вовремя прикусывает язык. Шен лениво и молча оглядывает его, до этого позорно оставленного караулить кабинет братца, прежде чем направиться к себе, в мыслях отмечая: «Значит, не совсем идиот».