прячет за собою ночь.

До выхода остаются считанные двадцать минут, все в десятитысячный раз перепроверяют всё, что можно и нельзя, ищут неисправности. Зал гудит в ожидании, а сердца внутри бьются в предвкушении. А двух кудрявых голов и в помине не слышно. — Ладно, Серафим, до его выхода еще хуева туча песен. А Глеб-то где блять? — Он куда-то съебал минут пять назад. И Сер за ним следом. — Пиздец. А Глеб медленно сползает по стене, не в силах удержаться на дрожащих ногах. Тихо стонет сквозь сжатые губы, пока Серафим держит его плечом и ме-е-едленно ведет по члену. — Какой же ты ненасытный. Возбуждаешься от каждого слова, — тянет Серафим, пальцем размазывая выступивший предъэакулят по головке. Глеб выдыхает мелкими порциями и кладет тяжелую от возбуждения голову на его плечо. — Тебе выходить к обожающим тебя фанатам, а ты и со стояком себе помочь не можешь. Очаровательно, — повернув голову, шепчет прямо на ухо и улыбается, поймав в ответ уничтожающий и умоляющий одновременно взгляд потемневших глаз. Серафим резко ускоряет движение руки, от чего Глеб почти падает, задохнувшись так необходимым кислородом. Горячая ладонь проходится по всей длине именно так, как нужно, сжимает там, где нужно. Глеб кончает, полностью падая на Симу, и только благодаря благоразумности последнего не пачкает все своей же спермой. Минуты стремительно утекают, пока кудрявая голова приходит в себя под маты Серафима. Глупо улыбаясь, Глеб благодарит того за «прекрасную дрочку», тут же получает по затылку за: — Пиздато справляешься со своей обязанностью, — и под красочные описания топающего следом Серафима о том, как его выебут после концерта, выходит из гримерки и успевает к группе минута в минуту. Концерт начинается.