Мне нужен только он,
азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон.
Я номер не забыл.
* * *
Когда Влад приезжает в Питер, Миша принимает это как должное. Где-то льёт дождь, словно из ведра, где-то шпарит жара под сорок, Влад приезжает в Петербург к нему после долгих съёмок или на выходные, когда точно знает, что у него нет дел и срочных встреч. Не очень быстро, но достаточно, чтобы это не успело вылиться в серьёзную проблему, Горшок твёрдо решает: если они доведут такое поведение до привычки, то ничем хорошим это не закончится. Проблему нужно решать до того, как он заленится и позволит себе спустить ситуацию на тормозах. Подгадывает удачно: когда у Влада заканчиваются свободные не рабочие дни, у Горшка они как раз начинаются. Он невзначай интересуется не купил ли Влад разом билеты туда и обратно, потому что тот мог озаботиться вопросом возвращения в Москву заранее, чтобы не париться позже, но Мише везёт — Влад пока ещё не покупал. Но после непрозрачного намёка Горшка засуетился, полез в приложение РЖД и Мише в спешке пришлось отвлекать его на себя, разыгрывая в лицах весь МХАТ зачитывать недоделанные главы собственной книги, по своей наполненности напоминающей пьесы Шварца, нелепицы Хармса и раннего Заболоцкого. Забористая дума вслух. Влад с интересом погружается в повествование и благополучно забывает про билет, а потом им попросту становится не до разговоров. Горшок, конечно, вспоминает позднее, что купленный билет можно сдать и не стоит чинить себе лишних проблем там, где их нет, но в таком случае поездка с самого начала не заладится и… Он хочет сделать сюрприз, но опасается, что Владу не до подобных сюрпризов — видал он их в гробу и белых тапках. Такие вопросы следует обговаривать заранее. Но, так или иначе, Горшок по утру решает положиться на свою хвалёную удачливость, и будь что будет. Пока Влад спит — он много спит, сегодня Мише это на руку — Горшок заезжает в театр, а по пути домой заскакивает на вокзал. Утром Миха стащил документы Влада из кармана. В этот раз он рванул налегке, потому что квартира Миши за всё время их романа, интрижки, отношений — нужное подчеркнуть — успевает заполниться вещами желанного гостя в достаточном объёме, чтобы Владу не было нужды всякий раз брать с собой битком набитый чемодан — достаточно ручной клади. Миха покупает билеты и возвращается. Влад, растянувшись на кровати, недавно купленной Горшком, сладко спит: закутался с головой — не разобрать, где что, а рядом устроился клубок из кошки и Миша их нисколько не беспокоит. Нервяк немного сходит, ведь у Михи есть ещё время подумать, как это преподнести: торжественно вручить? Помучить? Сказать в лоб? Плюнув, Миха просто кладёт билеты на видное место и выходит из комнаты, оставляя Влада с этим наедине. Пусть сам решает, что делать с тем, как Горшок бестолково навязывает своё общество и корячится, распинаясь в жесте внимания. Изнутри Горшок изводится, но снаружи занимается домашними делами, чтобы отвлечься, пока, наконец, из комнаты не выходит тихий Влад с билетами в руках. Сверяет время, имена, недоверчиво выпячивает глаза на Миху и у них случается молчаливая клоунская пантомима, в ходе которой они и выясняют, что билеты не от банка приколов — Миха вообще, нынче, не приколист. Никаких крайностей не происходит. Владос открыто улыбается, благодарит, делится тем, что давно не ездил в купе. Миха подкалывает: — Зазвездился, Владос. Как плацкарт выглядит по-любому уже забыл. А то и не знал! — цокает языком Горшок. — Почему же? Запах говяжьего дошика и вяленой ростовской рыбы нежно берегу в сердце. Оба смеются. Миша негромко вздыхает. Сколько часов в поездах ему довелось провести во времена существования «Короля и Шута» — не сосчитать. Сейчас он осел в Питере и давно не выбирался никуда поездом. Миха ни сном ни духом, как выглядят новые их поколения. Во времена Тодда ещё активно катался из Петербурга в Москву, а потом темп существования поменялся. Поездная романтика перестала быть неотъемлемой частью гастрольной жизни и Горшок не солжёт, если скажет, что скучал по громыхающему стуку колёс, пустым, необжитым километрам, несущимся непрерывным кино в припылённых окнах. Хорошо было. Теплом в сердце отзываются моменты, когда они дружной компанией, всем составом, набивались в одно купе и рубились в карты до утра, пили пиво, курили в тамбуре, подолгу разговаривая ни о чём и обо всём. Как они с Князем прятали подальше вонючие гады, чтобы Машку не тянуло блевать. Влад замечает минуту меланхолии. Миша ему улыбается с тёплой, бережно хранимой болью и они заговаривают про поезда. За последнее время Влад много катается по стране и может посвятить его в поменявшуюся специфику передвижения на наземном виде транспорта — как минимум скорых поездов не самого дальнего следования. Вспоминается много забавных историй, Влад делится с Мишей наблюдением, что его, Влада поколение, поразительно спокойное. Году в восемнадцатом оказавшись в купе ещё с тремя незнакомыми между собой людьми, примерно ровесниками, они пришли к молчаливой гармонии, когда по негласной договорённости весь путь прошёл тихо, с едва различимым шорохом вскрываемых пачек печенья. Сычевавшему на верхней полке Владу протягивали угощения снизу, а он в ответ раздавал поломанную на квадратики шоколадку попутчикам. Миша беззлобно ворчит на поколение Влада и их «спокойствие», пока тот смеётся и тащит Горшка на улицу, потому что ещё день, а их рейс поздний и поедут они глубоко в ночь. Когда Влад воодушевлённо гадает насчёт попутчиков, Миха держит язык за зубами, совершенно не желая делиться тем, что выкупил купе полностью, потому что эта поездка и так волнует его слишком сильно. Горшок не подаёт виду, но он страшно нервничает при одной только мысли, что их узнают. Личности они публичные, вся жизнь и так на виду: ни вздохнуть, ни пёрнуть так, чтобы на другом конце не сказали — обосрался. Особенно после отгремевшего сериала. В метро не покатаешься, на концерты не походишь — в лучшем случае пальцем показывают, в худшем лезут облапать или облизать, не по себе ему. А в поезде особенно стрёмно. На ходу с пути не соскочишь, а нервы и так шалят. Ближе к вечеру, сам не свой, Горшок долго собирает вещи, будто разучившийся это делать. Трижды перепроверяет, что оставил достаточно корма и воды кошке — когда-то Влад предлагал купить автоматическую кормушку, которой можно управлять дистанционно, но своевременно Миха не придал значения и не прислушался. Теперь жалеет. Волнение окатывает тяжёлыми волнами и Миха отвлекается на то, чтобы написать своему мозгоправу и предупредить близких, чтобы его не теряли и не вызывали МЧСников и пожарных со скорой. Два дня — это мало, это быстро, они пролетят одним махом, зато он даст Владу основание считать, что ему тоже важно и он готов сделать ещё один шаг на пути……хрен знает к чему.
Влад как чует, не даёт погрузиться в экзистенциальные муки и рывком выдёргивает Горшка за руки из болота, громко зачитывая прогноз погоды на эти пару дней, чтоб сориентировать Миху в выборе одежды и Горшок с заметной радостью погружается в хлопоты, чтобы через руки занять и гудящую голову. Они даже почти не опаздывают на поезд — во всём виноваты пробки, точно, а не дурачества в прихожей. Пользуясь предотправной сумятицей усаживаются в купе и Миха с облегчением выдыхает, занимая левую нижнюю полку и скидывая натянутую на глаза кепку на стол у окна. Влад удивляется, что тут никого кроме них, а Горшок отстранённо жмёт плечами, постеснявшись врать и списывать всё на позднее время суток, потому что дело не в этом. Он не врёт нагло, в глаза, но замалчивает. Может, Влад догадывается в чём дело, но ничего не говорит, мирится с упрямством — это не худшее, с чем ему приходится мириться в Мише. В поезде Горшок вообще становится не разговорчивым: через плечо желает спокойной ночи, быстро готовится ко сну, наскоро раскатывая выданное постельное бельё и укладывается на бок, к стене лицом, надеясь поскорее уснуть и проснуться, желательно, по прибытию в Москву. Влад копошится дольше. Наверное, потому что прилично дрых с утра. Горшок успевает задремать, когда чувствует руку, поглаживающую затылок, и как Влад натягивает на его плечи одеяло. Изнутри поднимается щекотка и Миха жмурится, ощущая ненормальный ворох эмоций: от острого раскаяния, до ноющей жалости. Он ничего не успевает выразить или хотя бы разобраться и, наконец, засыпает. Но ненадолго. Подступает кошмар и Горшок подпрыгивает, чуть не ударяясь головой о верхнюю полку. Настороженно смотрит на Влада — не разбудил ли? Да вроде нет… — и медленно поднимается, выходя из их купе. За окном торопится-бежит изумрудный в ночи, мрачный и таинственный лес. Нервный, Миша шастает туда-сюда по вагону, плавно укачиваясь от равномерного движения поезда. В пальцах он мнёт сигарету, осыпающуюся пыльцой-табаком. Трижды пробует подпалить, прикусывает фильтр, оставляя отпечаток зубов, но пальцы мажут мимо колёсика зажигалки, выбивая быстро исчезающую рдяную искру. Притопывает ногой и злится в такт ощутимым толчкам, которые поезд амортизирует. Из прохода показывается взъерошенный Влад. В тамбуре под потолком, похожие на вешенки, горят медовые светильники: свет путается вверху, будто он легче воздуха, а у пола клубится ночная темнота. Миша хмурится: всё-таки разбудил. Влад вплотную заглядывает в тёмное лицо, произносит рябящим шёпотом: — Что ты психуешь? Отдай сигарету, отдай мне. Не помнишь? На ходу теперь нельзя курить. — Забирает вместе с зажигалкой, прячет в кулаке. — Понавыдумывают, блядь, правил. Глядит Миша исподлобья, сбычившись и разглаживая языком незашкуренные, какие-то задранные губы. У Влада руки вернее. Влад просит Мишу замолчать капризный, неугомонный рот. — Не спится тебе? — Кошмары, Владос. Достают. Сука. Не могу спать, — прерывисто рубит Миха, отделяя слова друг от друга быстрыми выдохами. — Насмотришься на ночь ленты, ё-моё. Потом лезет всякое. Ебал я этот Твиттер. — А главное — котики. — Чё? А, да. Котики-хуётики. Понавыведут пород, которые по три года живут как хомяки. Вот после блокады в Петербург… Влад тихо накрывает его рот сухой тёплой ладонью. — Не молоти, ты как мельница. Пробовал говорить: куда ночь, туда и сон? — Не пробовал. А что, помогает? Да бред это всё околомистический. Откуда ты этого понабрался? Влад становится рядом, под бок, греется. Греет, заглаживает поднявшиеся мурашки на руках, чувствует вставшую дыбом поросль волос на предплечьях Миши. — Дома. Бабушка так говорила. Когда маленький был, снилось страшное, я повторял и сразу легче. Честно, — признаётся Влад. Миха не торопится влезать с нравоучениями о зашоренности глубинки и суеверном невежестве, в котором пребывают жители маленьких городов и дремучих посёлков городского типа, и Влад продолжает, губами задевая ворот футболки: — Давай, пойдём. Зябко тут. — Зябко ему, ну нихуя чё выдумал, зяблик. Зачем поднялся? Куда я на полном ходу сойду? Лежал бы себе, ё-моё… — ворчит Миха, но дышит резче, дышит чаще, приобнимая в ответ за шею. — Да кто тебя знает? Может, скоро остановка и ты сбежишь в лес, на вольных харчах жить захочешь, аскетом станешь, как Толстой. Что ты ржёшь? Читал Гарри Поттера? — От дочек слышал. Это про очкарика и говорящую шляпу? Потт… горшок же вроде, да? — посмеивается Горшок, сверкая поразительными знаниями английского. Всё чаще Влад видит Мишу с тетрадкой, словариком и англоязычным аналогом уже имеющейся в домашней библиотеке книги. Мишка постоянно жалуется, что без практики и разговоров с носителями языка нихрена не получается, но всё равно упрямо не прекращает пытаться, Влад к этим стараниям относится с, если так можно выразиться, уважением, и его успехам, и даже маленьким подвижкам радуется, как своим, ведь Мише важно, а это главное. — Вот там в последней части был забег по крыше поезда на полном ходу. Прикинь? — Бред, — зевает Горшок, покачиваясь с поездом. — Бред. Пойдём? Буду тебя спать укладывать. — И сказку расскажешь? — Не расцепляясь и косолапо переваливаясь, они бредут в купе, на счастье выкупленное для двоих. — Как в детстве? — мягко спрашивает Влад, прикрывая за ними дверь, пока Миша устраивается на нижней полке, путаясь в одеяле и встряхивая подушку. — Да, — шепчет Мишка, уступая краешек, чтобы Влад сел рядом, склонился и поцеловал в висок, в лоб, в глаза, подлез руками под голову, снова попросив подняться, чтобы обнять его, поглаживая по спине и напевая ласковое, доброе «баю-бай». Мишке неловко, он ведь не ребёнок, дед уже, шестой десяток, господи, но Влад шепчет в ухо: — Я позабочусь, мой хороший, расслабься, сиди. — И Миша обмякает, будто Влад нашёл выключатель. Под стук колёс в синем мраке вагона, в волнах изумрудного леса за окном-экраном, Мишка отпускает себя, укутанный в знакомые руки, почти что маленький, пусть и большой, и неуклюжий, и старый. Влад его обнимает бережливо, целует мягко и уютно. — Сразу бы ко мне пришёл, я бы успокоил. Ледяной весь, расстроенный, Мишка, — шепчет Влад, сцепив руки в замок на Мишиной спине, большими пальцами поглаживая позвонки. — Я думал, ты спишь, а я тут, ё-моё, ни к селу ни к городу, со своими тараканами. — Миша мычит, язык путается, сон подступается очень быстро, на лохматых кошачьих лапах. — Разве это думал? Без упрёка шелестит Влад, соприкасаясь с ним лицом, дыханием овевая щёку и ресницы, колдовски угомонив всё дурное. Миша очень быстро забывается с ним, сквозь полудрём, оплетший тело коконом шелковистой паутины, не сопротивляется, а только помогает завалить себя на спину, принимая на грудь не градус, а голову, лениво и горячо поймав поцелуем поправившую подушку руку. Мише снится парад планет. Огромные шары, так похожие на бомбочки для ванной повисают в сиреневом небе, растворяясь, бурлят так низко над бегущими вдаль рельсами, что, кажется, вот-вот упадут. Пути петляют, мелькают кованные резные мосты над гладью рек. Рядом всем существом ощущается присутствие. Не враждебное и не выматывающее, на которое Миха устало тёр переносицу и не мог выгнать, хотя бы во сне желая остаться без переживаний, в реальности бесплотных, а ночами обретающих очертания. Присутствие сберегающее. От красоты вокруг захватывает дух. Рельсы креном идут вниз, и вдруг Миша видит, как уходят под воду. Он было шевелится в тревоге, но его удерживают за грудь и поезд плавно ныряет. Рельсы продолжаются и под водой, не обрываются, что, вероятно, стало бы верной смертью, а проложены неведомым умельцем далее. Рядом особенно чудно́ смотрятся заросли поднимающихся вверх, как стебли бамбука, водорослей — целая чаща! Мишка успокаивается — в окно заглядывают стайки пёстрых любопытных рыб. Миша жалеет, что не взял хлеба, пообщипывал бы мякиш и накормил их. Или лучше червей?.. Интересно, тут есть перрон? Хотя, зачем обитателям водных просторов поезд? Пусть и водоплавающий… Сон не становится кошмаром, вокруг так красиво, что ему не хочется просыпаться. Но всё-таки приходится. Утром поезд прибывает на Павелецкий вокзал и Миша понимает, что вовсе не против ещё раз проделать такой же путь. Может быть и больший, потому что ему кажется, что этого слишком мало. Оказывается, в уходящих поездах снятся интересные сны.