Отрывок из "Неприкасаемого": "Принятие"

Охотничий азарт будил что-то забытое, похороненное апатичной депрессией. Даниел, обогнав Дариму, с энтузиазмом неофита кидался к каждому многообещающему бугорку, вскрывал палкой тонкий пласт подгнивающей листвы и хищно оглядывался в поисках следующего. Пока очень даже везло: дважды нашел скрытые под палым листом гнезда груздей, много подосиновиков, волнушек и лисичек, и даже короля — белый гриб. Учительнице, смакующей грибную охоту неспешно и расслабленно, везло куда меньше: ее пластиковое ведро наполнилось лишь на треть, когда как Даниелово — на половину. И от этого факта было особенно приятно. — Прива-а-ал! — уставшая Дарима помахала рукой, привлекая внимание. Сложила ладони рупором. — Привал, Данил! Пить и есть охота! — Хорошо! — разочарованно отозвался Даниел, выпрямляясь и снимая пропотевшую бейсболку. Глаза тотчас же ослепило щедрое яркое солнце. Даниел зажмурился, подставляя лицо солнечным лучам, ласково целующим, пускающим под веками красные разводы. Чуть сдвинулся под сень сосны и охватил внимательным взглядом опушку — пока мчался в поисках грибов, до лесного пейзажа не было дела. Опушка казалась прозрачной из-за падающих сквозь кроны деревьев косых лучей и от того волшебной — как тот самый сказочный лес Алисы в стране чудес. Стволы сосен, лиственниц и кедра чуть подсвечивались золотым — словно огромные теплые свечи. Их тонкое золотое свечение перекликалось с безудержно радостной пестрой палитрой опушки. Легкий ветерок еле заметно колыхал остроконечными пиками травы и спелыми навершиями цветов, бесшумно осыпая наземь тончайшие лепестки. Жужжали басовито оводы и пчелы, звенели назойливые комары, вилась у лица дерганым облаком мошка. Потрескивала то тут, то сям рассыхающаяся древесина, поднимался от горячей земли прелый воздух — чудилось, что сам лес довольно вздыхает. Даниел благоговейно вдохнул полной грудью сладкий многосоставной лесной аромат и медленно сполз по нагретому стволу. Было так хорошо и спокойно, что хотелось беспричинно улыбаться — баба Сонголик бы сейчас укоризненно покачала головой. Дарима вперлась на полянку шумным варваром и мгновенно разрушила очарование. Плюхнула около него ведро с подпрыгнувшими грибами, рюкзак с водой и едой. И приземлилась с тем же тяжеловесным плюхом, содрав с себя панаму и начиная ею обмахиваться. — Ну надо так скакать, а? Умаялась с тобой. Заблудишься — с меня потом Сонголик Гидаргуновна шкуру живьем сдерет. — Извини. Но тут разве заблудишься? Байкал же ориентир, — Даниел взмахнул рукой в сторону невидимого Байкала. — Э, чудной — да как два пальца обоссать! — Дарима заливисто рассмеялась, когда он вскинул брови. — Чего? Я и материться умею. Здесь на самом деле легко потеряться. Ладно, есть давай, — Дарима развязала шнурки рюкзака, шелестнула пакетиком, раскладывая его по траве миниатюрной скатертью, и принялась шлепать на него немудрящую снедь: вареные яйца, нарезанный ломтями домашний хлеб, подтаявшее масло, сырокопчёную колбасу и желтым тропическим пятном — пару бананов. Даниел добавил своих припасов, разлил по пластиковым стаканчикам курунгу, пустившую в воздух хмельной кисломолочный дух, и откусил сразу половину яйца. — Смотри, как круто! Я черемши по дороге нарвала. Могла бы больше, но ты же скакал сайгаком, — Дарима торжествующе повертела пучком какой-то травы с фиолетово-белыми корневищами. — Аа, ты ж не понимаешь. Сезон черемши давно прошел, так что это чудо, что я ее нашла. В низине прохладно, поэтому она, наверное, выросла, — Дарима срезала грибным ножичком грязные кончики, сложила один росток в несколько раз и обмакнула в горку соли. — Вот как надо есть. Попробуй. Даниел нерешительно сложил пополам другой росток, окунул в соль и разжевал — рот мгновенно наполнился слюной от соленого, терпко ядреного вкуса. Слабый аппетит вспыхнул, потребовал заесть соль и горечь во-он тем кусочком колбасы на мягком ломте душистого хлеба. — Ошень фкусно, — пробормотал он, хватаясь уже за два ростка. — Шпашибо. — С теть Даримой не пропадешь, — подытожила Дарима весело и тоже энергично зажевала. После сытной еды потянуло в сон. Даниел сполз пониже, засучил штанины до колен и подставил ноги солнцу. — Ого, ты очень беленький, — с завистью прошептала Дарима, свернув остатки еды. — Мне бы так, — уставилась на его ноги, расчесывая длинные прямые волосы пятерней. И со вздохом заколола у шеи дешевой пластмассовой заколкой. — Да ну, обгораю постоянно, никакой пользы от белизны нет, — Даниел покосился на нее лениво. — Ты поэтому от солнца прячешься? — Но-о, — с тоской протянула Дарима, вздохнула, выудила телефон и забурлила, демонстрируя скачанные фото. — Посмотри на корейских актрис. До чего ж красивые, да? Лица узенькие, глаза большие, носы высокие, а кожа белая-пребелая. А теперь на меня взгляни, — Дарима с отвращением ткнула в скулы, в переносицу, в веки. — Кожа чернющая, скулы огромные, глаза узкие, нос вдавлен! Уродина! У меня даже на левом веке складки нет, видишь? От этого глаз кажется меньше правого! Э-эх. Даниел потрясенно замер, не зная что сказать. Поднял глаза от фотогалереи неуловимо похожих хорошеньких кореянок на невероятно милое, яркое личико Даримы. К ее лицу не прикасались скальпели пластических хирургов, оно было естественно и самобытно, как жизнь. Крутые мысы скул. Ровные дуги густых бровей. Нежно смуглая кожа, неприятно лоснящаяся от жирного крема. Длинный разрез чудеснейших глаз с прямыми как стрелы ресницами. Мягкий носик с плоской переносицей и чуть придавленными ноздрями, сейчас трепещущими в волнении. Спелый лиловато-розовый рот с капризной пухлой верхней губой. Дарима была прекрасна. Дарима была — сама красота. Только под гнетом социальной моды не видела своей прелести. — Ты красивая, — честно ответил он, и она так же честно не поверила. — Угу, еще скажи, что модель, — Дарима нагнулась, опахнув запахом черемши, молодого здорового тела. — Вот мне бы твои цвет лица, глаза и ресницы! — дотронулась до века в дружеской доверчивости девушки, не видевшей в нем сексуальный объект. — У тебя тут и складка есть, и впадинка — вот это, я понимаю, красиво. Побрился бы хоть, а то ходишь как чмошник. Не старик, чтоб себя так запускать. — Ты действительно очень и очень привлекательная, — Даниел, отмахнувшись от ее щекочущих пальцев присел и загорячился — проняло и через глухое равнодушие. — Дарима, ты пойми: в мире множество стандартов красоты и невозможно следовать каждому. Не стоит ориентироваться на какие-то дурацкие стандарты. Надо рассмотреть в себе свои изюминки и прелести. Мне вот кажется, что у тебя все идеально, даже отсутствие складки на веке — я вообще ее не замечал, пока ты не показала. Выглядит эта асимметричность очень трогательно. — Асимметрия не может выглядеть трогательно, — отрезала глухая к его доводам Дарима. — Я ее уберу, когда денег на операцию накоплю. Еще бы хотелось со временем нос приподнять, — Дарима зависла пальцем на полсантиметра над переносицей, — сузить кончик, — сжала кончик носа, — ну и кожу слегка отбелить. — Ты ничего не понимаешь! — Даниел с досадой крякнул. — Во-первых, игры с кожей чреваты последствиями. Во-вторых, твое лицо станет однотипным — знаешь, сколько я таких женщин видел? Вроде и привлекательны, но не запоминаемы. У всех них были одинаково сделанные носы, скулы, губы. Конвейерные пластиковые Барби. Тьфу! Мужчины не идиоты, вообще-то, Дарима. — А на мой взгляд, идиоты, раз только на таких Барби и обращают внимание. Всем бы только беленьких, большеглазых, большегрудых и жирнозадых подавай, а еще чтоб в труселях на пляже фотки были выложены. Я же смуглая, узкоглазая, плоская как доска, а на тайские пляжи денег не хватает! Какой б папа Карло мне свою банковскую карту отдал, чтоб я все это себе из воздуха соорудила, — сердито парировала, дернув к себе его ведро, Дарима. — Давай грибы разбирать, а не то договоримся до ссоры. Ты сам ничего не понимаешь, раз из Москвы в нашу глухомань залетел. Тебе на фоне стариков любая топ-моделью покажется. — Вовсе не любая, — обиделся Даниел и возмутился. — Ты зачем гриб выбросила? — Это поганка. И вот это поганка. И это! — Дарима хихикнула, вытащив брезгливо за ножку ярко-красный с белыми точками гриб. — Мухомор-то зачем срезал? Он ядовитый, Данил! — и проницательно догадалась, с насмешкой мурлыкнув: — Тоже красивенький был, да? — Да, — мрачно подтвердил Даниел, взглянув на сочную красно-белую шляпку — хотел преподнести бабе Сонголик как дивный дар леса. Хорошо, что не донес — та бы посмеялась еще язвительнее. — Пойдем добирать, а то еще купнуться надо успеть, — Дарима, выкинув добрую часть его добычи, поднялась одним ловким грациозным движением, потянулась, хрустнула всласть косточками. — Устала до талого, а даже полведра не собрала. — До талого? — уточнил Даниел, тоже поднимаясь и неотвязно любуясь ею: тонкой как тростинка, изящной и одновременно сильной. Хорошо, что они не перешли к детальному обсуждению ее фигуры: Дарима бы обязательно подметила длинноватый для европейских стандартов торс, коротковатые ноги. Обуревало желание ей сообщить, что она хороша в своей своеобразной аутентичной прелести, что не нужно ей отрезать, добавлять, менять. Нужно только полюбить себя такой, как есть. Однако слова, всплывавшие в сознании, чувствовались искусственными, недоходчивыми, способными лишь оттолкнуть. Поэтому Даниел готовно ухватился за предложенную возможность сменить тему. — До талого — значит, до максимума, до предела, — пояснила Дарима, весьма бодро для уставшей ломанувшись в кустарник. Второй привал сделали через три часа — тогда уже утомился скакать по лесу и Даниел. Дарима, вывалив небрежно его улов на землю, в этот раз отсортировала негодные быстро и снизошла до похвалы. — Молодец, быстро учишься. — Спасибо, — вспыхнувший от похвалы Даниел весь подобрался, готовясь зайти опять на минное поле. И забурлил стремительно, опасаясь быть резко оборванным. — Не думай, что я всегда был унылым чмошником, и поверь мне, пожалуйста. Дарима, я когда-то встречался с девушкой, у которой кожа была смуглее твоей, рост пониже, бедра пошире, которая тоже считала себя недостаточно привлекательной. Но у нее были такие же прекрасные глаза, как у тебя, — Даниел, чувствуя сложность момента, обвел пальцами по воздуху контур ее глаза. Сглотнул ком в горле, глядя в ее насторожившееся лицо, повел пальцами по воздуху дальше. — такие же чувственные губы, такой же не подпадающий под стандарты нос. И она была для меня самой красивой на свете. Красота — в глазах смотрящего, Дарима. И если ты не чувствуешь себя внутри цельной, то никто не сможет в тебе красоту разглядеть. Дарима зачарованно приоткрыла запекшиеся от жары губы, растерянно распахнула глаза — внимала каждому слову. И Даниел после заминки продолжил: — Тебе не нужно в себе что-то менять, иначе всю жизнь будешь то и дело исправлять промахи хирургов. В мире много разных людей, ты не всем будешь нравиться, и это нормально. Тебе же тоже не все нравятся, — дождался неуверенного кивка и, чувствуя, что справился с задачей, закончил со смешком. — А вот жирный крем лучше смыть, а то ты мне напоминаешь масляную лепешку бабы Сонголик. — Ах ты! — засмеявшаяся Дарима хлестнула наотмашь панамой и промазала — Даниел успел увернуться. Подхватил ведром, хохотнул на прилетевшую в спину шишку и помчался в сторону, где они оставили велосипеды. Дарима позади хрустела ломкими ветками, весело обещала показать ему небо с овчинку за масляную лепешку, как только она до него доберется. А у велосипедов, улыбаясь одними глазами, тихо, проникновенно сказала: — Спасибо тебе, Данил, — приподнялась на носочках и благодарно поцеловала в щеку. Даниел отвечать не стал — чувствовалось, что лишними словами можно размыть эффект. Смущенно пересыпал добычу в заплечную торбу, приторочил пустое ведро к багажнику, помог Дариме управиться с ее барахлом. И прятал улыбку в бороде — день был прожит не зря, он сегодня подарил хорошему человечку что-то ценное. Ощущение собственного верного поступка ширилось, росло в душе, окрыляло с каждым прокручиванием педалей, с каждым пролетевшим метром по пыльной рыжей дороге. И, несмотря на усталость, на ломоту в спину, на тяжесть, оттягивающую плечи, улыбался все шире — впереди бодро крутила педали поющая что-то неразборчивое, но ликующее Дарима. На вершине холма остановился, глядя вниз на смешную загогулину деревушки Чэрукэ. «Чэрукэ означает на эвенкийском «тишина», — зазвучало спокойным голосом бабы Сонголик. — «Здесь каждый мог найти успокоение». Тишина в нем угнездилась прочно, позволила прорасти робким всходам надежды. А сегодня появилось новое ощущение — что он сможет все изменить. Не сейчас и не через неделю, но когда-нибудь окончательно окрепнет и сможет. А пока попробует отпустить гнетущее напряжение. Даниел уселся поудобнее, поправил лямки торбы и оттолкнулся, скатываясь вниз. Выровнял ход велосипеда, разгоняясь — ветер засвистел в ушах. И в громыхающем полете оторвал влажные ладони от руля — отпустил напряжение. Раскинул в стороны руки, слыша, как хлопает футболкой ветер, как дребезжаще поскуливает его допотопный драндулет, как восхищенно кричит приближающаяся Дарима. Вечное небо было по-прежнему нежно голубым, солнце — паляще жарким, сосновый бор — безмятежно мирным, а он, Даниел, сегодня на йоту стал лучше. И злорадной мысли, что август на Байкале он проводит с Даримой, а не с а Александром, Даниел торжествующе расхохотался. Мир уже в самое конце спуска вдруг подскочил, жалобно лязгнул старым железом и перевернулся, вдарив сразу в нескольких местах. От жесткого приземления выбило дух, в глазах потемнело, но торжествующая радость осталась. Даниел, кряхтя, попытался присесть, автоматически отметил, что повезло — упал не плашмя на спину, жесткий каркас торбы мог бы повредить позвоночник. Улыбнулся подбежавшей Дариме. Та в первую очередь оттащила велосипед, похлопала по груди и рукам, а потом, прикусив губу, чтоб не рассмеяться, сдавленно процедила: — Ты у нас немного ебобо, да, Данил? — И даже не немного, — миролюбиво согласился Даниел, принимая протянутую руку.