Подснежники

— Не едь. Это первое, что говорит Арсений, когда ночной звонок заставляет Антона хмуриться всё сильнее с каждой минутой. — Надо, Арс. Сейчас время такое, много вызовов. Да что я рассказываю, сам знаешь. Арсений белый весь в тусклом лунном свете, сидит в одеяле, нервно его перебирая пальцами. Глазища огромные, смотрят в самую душу, будто знают, о чём сейчас Антон говорил с капитаном. — Я с тобой тогда поеду. — Нет, Арс. Оставайся. Я не хочу… — слова застревают в горле. После того, как Арсений чуть не погиб в лесу в последнее задержание, куда их — какого-то хера! — кинули вместе с оперативниками, Антон вообще Арсения рядом со скоплением деревьев видеть не может. Ему выделили психотерапевта, дали длительный больничный на реабилитацию, который тот спокойно переживал в городе — всё равно холодина на улице, — но в последнее время Арсений снова начал интересоваться работой и вот, рваться «в поля». Но Антоновой реабилитацией никто не занимался и психотерапевтов не назначали, так что он свою травму не прожил — той ночью он чуть не потерял Арсения, и навязчивые варианты того, как могла обернуться встреча с маньяком, которому в принципе уже нечего было терять, всё ещё преследовали Антона по ночам. Так что никаких «с тобой». — Антон. Мне не пять лет, да и капитан уже недели две как озвучил мне, что я могу вернуться в любой момент. Как почувствую себя восстановившимся. — А ты чувствуешь? Арсений поднимается с кровати — голый, бледный, чёртов шрам от плеча к груди, каждый сантиметр которого Антон воспринимает на свой счёт и до сих пор винит в его появлении лишь себя. Он мог защитить. Он мог не пустить. Он мог выбрать другой путь. Он мог сделать, что угодно, но в итоге Арсений пострадал, и плевать там, что маньяка удалось скрутить, зажав в клещи уже в глубине леса всем оперативным (и не только) составом, брошенным на задержание. Антон путается в мыслях, а Арсений уже натягивает рабочие брюки. — Я уже месяц в порядке. А вот ты — нет. *** Утро брезжит едва-едва, весна пусть и наступила, но солнце всходит всё равно лениво и тускло. Мысль, что кто-то может вызывать полицию в подобные места ночью, навевает больше вопросов к человеку, который по ночам по этим местам шляется. — Вот тама-то! Тама у мене́ стоят капканы, я проверять пошёл, а тама весь снег животи́ной взрыхлён, ну и лежит… — Вы в курсе, что капканы и другие средства охоты, причиняющие страдания животному, запрещены на территории Российской Федерации? — устало вздыхает Антон, записывая показания в заметки — палец мёрзнет от набора текста, лучше бы ручкой, по старинке, конечно. Разбираться с сумасшедшим дедом не хочется, а придётся, тот, считай, сам сознался в факте вандализма. Арсений за спиной хмыкает печально, тоже понял, что возни не избежать. — А я чегой? Ничегой, не моёный капкан, там стоял, я просто проверяю, абы что, спасти там, вдруг чо, — кипишит дед, закапывая сам себя. У Антона с недосыпа болит голова, и от деда отвязаться хочется безумно. Хотя темнеющий впереди лес тоже не навевает желания прогуляться по подтаявшим сугробам — Господи, примерно в таком же лесу… — Идём, — мягко берёт его за руку Арсений, пытаясь отвлечь от мыслей, которые — Антон уверен, — и сам сейчас крутит в голове. Ещё бы не крутил, психотерапевт с ним работал месяца три, разбирая на составные все триггеры: и лес, и снег, и бег, и маньяков, и ножи, и кровь. Сколько в полиции не работай, всё равно такие ситуации просто так не забываются. Если уж даже Антон не смог забыть. Чёртов снег хрустит под ногами, проваливаясь в вязкую жижу — утренняя морось схватила поверхность ледяной коркой, но внутри так и осталась тающая весенняя каша. Антон это время года ненавидит. — О, Антон, смотри, подснежники! Арсений сидит на корточках у огромной грязной проталины. Полы плаща почти задевают землю, и Антон еле сдерживает желание дёрнуть Арсения за локоть наверх. Ему всё ещё некомфортно видеть Арсения среди ебучих тёмных ёлок, а тот цветочки разглядывает. Но у его ног действительно два совсем крошечных подснежника. — С ума сойти, да? Ещё холодно для них, а эти уже пробились. Кругом зима, как в сказке, а они тут вдвоём! — И не только они, Арс, — холодно отвечает Антон. Его голосом можно сейчас обратно весь лес заморозить, но дурацкая аналогия так впечаталась в мозг, что цветы тут вообще никак не вписываются. Они ведь идут за одним таким «подснежником». Арсений грузно встаёт и вздыхает. Светлые глаза в дымке рассвета, скрытого еловыми ветками, снова въедаются в душу, и Антон уже знает, что тот скажет. — Давай вернёмся? Я же говорил, не надо ехать. Они найдут, кого отправить. И… Поймут, Антон. Тебе вообще даже звонить не должны были. Антон ненавидит этот лес, это время года, эту работу и себя заодно. За то что обычные ёлки заставляют сердце сжиматься, за то что обычно задорно блестящие глаза любимого человека смотрят на него с такой тоской, за то, что простое и романтичное слово «подснежник» для него лишь труп, оттаивающий весной из-под снега на сленге криминалистов. А не цветы. — Пойдём, мне уже давно пора это пережить. Идти в страх, как говорится. Я не могу вечно от этих лесов бегать. Арсений берёт его за руку, снова заглядывает в лицо и проникновенно говорит: — Если что, я рядом. Помни об этом, я рядом столько, сколько будет нужно. Антон заторможенно кивает и, не отпуская такую же холодную, как и его, руку, идёт вглубь леса, где подозрительного вида охотник устанавливал свои капканы. Минут десять идут в тишине, если не считать нарастающий вой паники. Утро, уже утро, а не ночь, но деревья так густо стоят, что почти закрывают небо; и они как в настоящей сказке, бредут через хрустящий снег, только сказка, кажется, от братьев Гримм. Потому что внутри всё поджимается от животного, ничем не обоснованного ужаса. И проклятого чувства вины. Ты мог свернуть в другую сторону, ты мог увести Арсения от маньяка. Ты сам выбрал эту дорогу. — Туда, — говорит Арсений, показывая налево, и Антон слепо доверяется чутью коллеги. Он уже не помнит, что там рассказывал мужик, а лезть в телефон не хочется — тогда придётся отпустить Арсову руку. А ещё не хочется больше принимать решение за выбор пути. Полянка действительно разворочена. Снег лежит комьями, багровеют кровавые капли. Попавшее в капкан животное, по всей видимости, было далеко не куницей, и в Антоне бурлит злость на паршивого охотника — тут место мучений. Но ни капкана, ни животного уже нет, только исполосованная лапами поляна с проталинами, багровый снег и торчащая из подтаявшего от пробившегося солнца сугроба нога в массивном ботинке. Антон инстинктивно тормозит, но Арсений снова сжимает пальцы и проникновенно повторяет: — Я рядом, слышишь? Кивок никак не отображает согласие с ситуацией, но выбора нет — уже не развернёшься и не скажешь, чтобы прислали другого человека на откапывание и засвидетельствование чёртова «подснежника». Они уже тут, и осталось лишь два шага, немного формальностей и отправить координаты для транспортировки трупа. И сбежать отсюда побыстрее. И нажраться. — А это ведь тот лес, Антон. Ты не узнал? — вдруг тихо говорит Арсений, озираясь. У Антона нога зависает над очередной кашеобразной лужей. По загривку бегут мурашки, а в груди селится ноющая тяжесть. — Чего? — Мы с другой стороны были, когда оцепляли периметр, но это место я узнал. Мы в этом лесу ловили Лесовичка. Только не это. Чёртовы деревья и так выбивали остатки самообладания, и память, видимо, решила подыграть, не накидывая ненужные факты, но с этим «на ура» справился сам Арсений. Мог бы и до дома дотерпеть. — И… Как тебе? Нормально? — осторожно спрашивает Антон, разворачиваясь и так и не отпуская Арсовой руки. Более того, цепляется за вторую, как за спасительную соломинку. Становится не просто тошно — становится душно. — Нормально. За тебя переживаю очень, Антон. Ты тогда сильнее меня испугался, я даже понять ничего не успел, а ты тысячу сценариев прожил как несколько лет. За всю зиму так и не смог из тебя изжить тусклый взгляд. Уже не знаю, как тебя вывести из этого. Арсений улыбается устало, вдруг льнёт щекой к замерзшему от дыхания воротнику Антонова плаща. — Не надо было приезжать, ты прав, — пересохшим горлом сипит Антон, всё сильнее сжимая пальцы в ладонях. — Но мы уже тут. И тянет к трупу. Антон бы сопротивлялся, но Арсению — не умеет. Безвольно шагает, почему-то ясно понимая, что увидит в талой куче снега. Понимая, но всё равно задней мыслью желая немедленно сбежать и ничего не знать. Тёмные волосы отчётливо выделяются на белом снегу, закристаллизированная рваная рана от плеча до груди. Если бы глаза смотрели в серое небо, оно бы в них полностью отразилось. Но глаза закрыты, а в голове всплывает информация, что животные первым делом выедают трупам глазные яблоки и щёки. Антон и тысяча несвоевременных фактов из рабочей деятельности. — Арс, я не хочу. — Антон, так больше нельзя. Ледяная рука почти не чувствует хватку, Антон еле сдерживает подступающие рыдания. — Что нельзя? — плаксиво спрашивает он. — Нельзя бегать от правды. Я не покинул этот лес, но я же не оставил тебя. Значит, бояться нечего. — Я не хочу, — вопреки словам Антон делает ещё один шаг и вглядывается в знакомые черты, почти не искажённые криогенной заморозкой сугроба и зимы в целом. Арсений подходит к собственной мерзкой копии и легонько трогает носком ботинка замёрзшую руку, единственную, которую видно — вторая по плечо скрыта в огромном сугробе, не попавшем под лучи весеннего солнца. Арсений присвистывает и бормочет что-то типа «фу какой». — Как… Как это вышло? — Антон не чувствует собственного тела, то ли холод, то ли поступающая паника, он сам знает ответы на вопросы, всегда знал, но предпочёл бы забыть. Он и забыл. — Лесовичок полоснул меня тут. Рванул дальше. Потащил тебя за собой в глубину леса. Ребята его нашли уже мёртвым через пару часов. Ничего не расскажешь? Антон хочет просто отмотать время на три часа назад, сказать капитану, что не поедет ночью в лес не в свою смену, лечь спать обратно, вжав Арсения в себя. Но вместо этого прокручивает в голове чужие воспоминания, которые делают вид, что всегда были в голове. Антону так хорошо без них жилось, как оказалось. Вариться в чувстве вины и иррациональном страхе — теперь кажется почти курорт. — Я убил его. Сразу, как понял, что ты не идёшь за нами. Он меня тоже пырнул. А я горло ему перерезал, Арс. Его же ножом. Говорят, исповедь приносит облегчение. Так вот — нихуя. Арсений всё топчется около трупа, будто сомневается, что у него остались его черты. Мычит понятливо. — Ты меня поэтому сюда привёл? Чтобы я смирился с твоей смертью? Вспомнил и признал её? — тоскливо спрашивает Антон, всё ещё сжимая пальцы в руке. — Ты обещал, что будешь рядом буквально только что, а теперь вот подводишь меня к мысли, что я должен тебя отпустить? На глаза давит ужасно. Классика кинематографа просто. Антон фильмы ужасов не любит — ему на работе их хватает, — но клише хорроров знает. Неупокоенная душа приводит к своему трупу и нашёптывает отпустить и жить дальше полной жизнью. Вспомнить. Принять. Арсений хмыкает почти весело и ответно сжимает пальцы. Стоять так становится почти неудобно, но Антону и в голову не придёт сейчас Арсения отпустить. — Как патетично. — Я жить без тебя не смогу, Арс, — слёзы всё же текут, не получается сдержаться. — Не хочу. Ещё патетичней. С таким любопытством рассматривающий свой труп Арсений вдруг поднимает свои прозрачные глаза на Антона и мягко улыбается. Ничего весёлого в их ситуации Антон найти не в состоянии. — Я догадался, Антон. И не для этого тебя сюда привёл. Скорее, расставить точки над «и». Я же обещал, что буду рядом, ну не кисни, пожалуйста, — на этих словах Арсений прижимается к Антону грудью и дышит томно в губы. — Я люблю тебя, Антон. — Я тоже тебя люблю, — какой ужас, признаваться в любви над трупом человека, которому и признаёшься. У Антона сознание плывёт, только Арсовы слова почему-то успокаивают, узел в груди отпускает. Какую бы цель Арсений сейчас не преследовал, Антон действительно смирился. Принял. Что там дальше по списку? Быть психом не так и страшно. Арсений целует легко, касается холодными губами, вопреки температуре разгоняя по телу огонь. Антон явно увлекается, когда начинает толкаться языком и углублять поцелуй. — Точки над «и», — с шумом выдыхает Арсений, с трудом отстраняясь от потерявшего контроль Антона, и улыбается так многозначительно, как в первое их знакомство. Будто тут рядом есть комната с копировальным аппаратом и плохим освещением. — А, ага, — заторможенно тянет Антон. — Зачем ты меня, говоришь, сюда привёл? — Есть кое-что, что ты упорно не хочешь вспомнить. Антон закатывает глаза, встречаясь с серым небом взглядом. Утро всё не наступает, словно они застряли в этом состоянии предрассвета. — Да вспомнил, Арс. Тебя убили. Но не нашли место, где — была пурга. Решили дождаться оттепели. Я не смог смириться с твоей смертью даже отомстив убийце. Поехал крышей, придумал тебя, жил дальше, считая, что главная моя проблема — это посттравматическое расстройство, — у Антона даже голос скучающий, пусть сама информация кровь в венах замораживает. Арсений внимательно слушает, дыша в губы, впитывает каждое слово. — Всё так? — Так-то так да не так. Смотри. Арсений отходит к трупу и ногой начинает ворошить снег у себя на груди. Антон продолжает упёрто держать его за пальцы, наблюдая за раскопками. Мокрые грязные комки легко обнажают вторую руку «подснежника», сначала локоть, потом запястье. И кажется, в кулаке что-то есть, но в заледеневшем снегу не разглядеть. Арсению приходится с виноватой улыбкой оторваться от Антона, присесть и обеими голыми руками продолжить рыть дальше. Откапывая в собственной ладони другую. Арсений копает с энтузиазмом, гребёт снег невероятными объёмами, откидывая вязкую кашу в стороны. Антон с удивлением смотрит на свои же свалявшиеся от влаги кудряшки. — Это что? Арсений шумно выдыхает, поворачивается и снова задорно улыбается. — Второй «подснежник»! *** Закатное солнце пробивается через тонкий тюль, Антону нравится, стол расчерчивает рыжими полосками, ломающимися на маленькой декоративной вазочке. — Может, прогуляемся? — спрашивает Арсений, появляясь в коридоре и натягивая на себя футболку. Воздух словно застыл, кружащиеся пылинки почти недвижимы в световом представлении. — Давай прогуляемся, — улыбается Антон и протягивает руку через стол. — Только не в лес. Арсений запрокидывает голову и громко смеётся. — Только не в лес, — у него даже слёзы на глазах проступают. Подходит к столу и накрывает Антонову руку своей. Антон сразу перехватывает пальцы. — Живучие, правда? Взгляд Арсения застревает на пушистых лепестках стоящих в вазочке подснежников. — Живучие.