Blood lily

numb — my head is empty Школа является неким океаном, в котором полно различных волн и течений. Здесь смелые пловцы уверенно рассекают волны, а слабые беспомощно тонут в потоках издевательств и насмешек. Именно жертв буллинга, рискнувших проявить свою индивидуальность, настигает это за смелость выделиться из общей массы, не подходить под стандарты общественной серости. Они становятся мишенью для острых языков неокрепших умов. Глубокие раны от издевательств запечатлеваются в душах ранимых подростков, оставляя невидимые шрамы, которые больно ноют в их сердцах. Наряду с остракизмом со стороны общества, жертвы буллинга часто испытывают отвращение к самим себе. Они никогда не думали, что способны ненавидеть себя с такой силой, что их тела содрогаются, а внутренний голос непрестанно говорит им об их ущербности и отвратительности. Этот голос преследует их везде, не отпуская ни на минуту. Они бессильны в борьбе с ним. Пытаясь обрести покой и избавиться от давящего груза, они отчаянно сопротивляются своему влечению. Неприятие собственной сущности подобно тугой петле, которая обвивается вокруг их души, лишая свободы и радости. Истинные чувства вынуждены прятаться под маской лжи и отрицания, становясь тяжелой тайной, которая отравляет жизнь. Боясь, что, если позволят им вырваться наружу — все, кого они знают, обернуться против. Бесконечный поток страхов терзает и разрывает их, но даже желая избавиться от этого, что-то внутри не позволяет им принять себя. Сердце, закрытое ото всех — это как пустыня, где жаждут зря. Одинокая душа обречена блуждать по пескам без оазиса, без тепла и любви Являясь одним из представителей таких «утопленников» школьной жизни, Юнги, давно миновав стадию самобичевания и жалости к себе, перестал лелеять юношеские мечты о взаимной любви, уже не тешил себя надеждами. Давно канули в прошлое бесплодные грёзы об объекте воздыхания, а подушки остались сухими. Юнги жил в реальном мире, где любовь представала не в радужных тонах, а во всей своей неприукрашенной сложности. Так было не всегда. Знал бы он тогда, что все это не стоило того. Блокировка собственных чувств не давала ему гарантии на целое сердце. Первый осколок льдины отскочил в тот момент, когда Чон Чонгук впервые заставил Юнги усомниться в правильности всего происходящего. *** Сверху проносится очередной поезд метро. Одиночество… Оно обволакивает, словно туман, застилая глаза пеленой отчуждения. Мир вокруг продолжает бурлить, жить, смеяться, а ты стоишь за стеклом, не в силах дотянуться, стать частью. Звуки доносятся приглушенно, словно сквозь толщу воды. Краски блекнут, теряя яркость. Внутри звенящая пустота, но лучше она, чем нескончаемый поток поглощающих мыслей. Она вытесняет радость, надежду, оставляя лишь горький вкус меланхолии. Сердце сжимается в тисках, хочется кричать, никто не услышит, а крик застревает в горле, превращается в беззвучный стон боли. Ты одинок. Ты забытый всеми странник, бредущий по пустынной дороге под безразличным взглядом луны. Некому протянуть руку, некому сказать слово, способное растопить лед векового одиночества, тебе остается лишь брести дальше. В какую сторону — неизвестно никому, даже тебе и безразличной луне. Возможно, это тупик, возможно, это начало пути, Юнги думает. Дойдя до реки, он подходит и опирается о перила, небольшая глубина и свет от фонарей позволяет рассмотреть дно. Водоворот, кружащийся почти у самых ног, напоминает ему о непрекращающемся течении времени и безжалостном ускользании каждого драгоценного момента. Юнги проводит тоскливым взглядом гладкие камни, поросшие мхом, так же спокойны и безмятежны, как его душа жаждет быть. Юнги представляет, как погружается в ледяные объятия воды, а проблемы тают, словно мороженое под палящим солнцем. Он хотел бы найти утешение в этой жидкой могиле, избавиться от боли, которая гнетет изнутри. Разум предательски нашептывает о долге, об ответственности, которая удерживает на плаву. Нужна передышка, момент покоя, но жизнь продолжает неумолимо толкать вперед. Река кажется столь привлекательным местом, она обещает избавить от мучений, забрать боль и позволить обрести наконец долгожданный покой. Юнги представляет, как ложиться на дно и засыпает вечным сном, освобожденный от оков беспощадного мира. И так он и стоит на берегу, глядя на дно реки, а душа разрывается между желанием покоя и обязанностью жить. В памяти всплывает вопрос Чонгука, который Юнги прокручивает в голове долгое время Что самое страшное, — Чонгук какое-то время держит паузу, — Узнать, каково это — быть живым, или же так никогда и не узнать этого? Первоначальным ответом был первый вариант, но чем больше ты анализируешь, ты понимаешь — ощущать себя живым — самая большая привилегия, что дана тебе. Следом приходит понимание, что не было смысла во всех этих ограничениях, страдание от «прелестей» жизни не перекрывает страдание от их отсутствия. — Я не прошу тебя игнорировать боль. Я прошу найти другой путь, путь, который приведет тебя к исцелению, а не к разрушению. Путь, который позволит тебе вновь обрести радость и смысл жизни. Ты не один, Юнги. Это «Ты не один, Юнги» бьет ниже пояса, заставляет внутренности сжаться, а конечности предательски содрогаться. Потому что Юнги как раз таки один, он как корабль без паруса, плыл по бескрайнему морю жизни, не находя пристанища. В каюте тишина, нарушаемая лишь стуком одинокого сердца. «Ты не один» — говорил он, сжимая ладонь Юнги. Глаза полны сочувствия, тепло его руки обжигает ледяную кожу. Слова Чонгука пустой звук, эхо в бесконечной пустоте одиночества. И Юнги вроде бы улыбается, кивает, благодарит за поддержку, которую не чувствует. Как объяснить ему, что одиночество — не отсутствие людей вокруг. Что находясь в толпе — Юнги один. Они — две параллельные прямые, обреченные на вечное соседство, но не на пересечение. Они — две звезды, светящие в двух разных галактиках, не способные согреть друг друга. И в этой космической пустоте его чувств, Юнги один. Всегда был и будет. В какой-то момент Юнги скажет ему: «Эти отношения были обречены на провал с самого их начала» Скажет, что не было никаких искр, невидимых нитей судьбы, о которых так любил затирать ему Чонгук. — Ты — солнце, а я — луна. Твой мир — яркий, шумный, полный красок. Мой — тихий, сотканный из теней. Мы пытались сойтись, найти компромисс, но… это смешивание масла и воды. В итоге все равно разделятся, оставив пятна разочарования. Что хуже: врать себе или всему миру? Душевный конфликт, который он ведет, не имеет победителя. Любовь и страх, страсть и полное разочарование, все это смешалось в неразрешимый клубок. Оставив все за собой, Юнги считал, что сможет найти свой путь, свою истину, счастье. Что есть счастье? У кого-то нет никаких проблем с тем, чтобы определить, а другие в такой прострации, что лучше даже не копать. И вот, четыре года спустя, Юнги, якобы прошедший все этапы, якобы отпустивший для блага обоих, якобы не любивший, стоит и пялится на самое дно, в которое его привели последствия самообмана и разрушения собственного «я». Он не жил — Юнги уже как четыре года продолжает существовать лишь физической оболочкой. В пустоте тишины, которую он сам себе создал, эхом отдавались голоса прошлого. Голоса, которые он изгнал из своей жизни, но не из души. Они, как призраки, бродят по лабиринтам памяти, оставляя за собой шлейф горечи. Юнги давно захлопнул дверь перед теми, кто разрушал его, пил его энергию, как вампиры, оставляя его опустошенным и потерянным. Юнги построил вокруг себя стену из одиночества, тем самым спасая от всей этой боли, но с годами стена переросла в тюрьму. Сердце превратилось в окаменелый кусок глины. Слишком много рук лепили из него свои уродливые формы, оставляли трещины и вмятины. Юнги не верил в прикосновения — они обжигали его холодом, напоминали о предательстве. И вдруг появился он. Чонгук не спешил, не ломился в закрытые двери, он просто был рядом. Садился напротив, молча, смотрел с такой нежностью, что сердце расходилось по швам, пропуская сквозь глиняную корку тонкие ростки надежды. Чонгук просто был рядом, не пытался, как остальные, прошерстить душу, выманить всю правду. Чонгук просто был рядом, просто ничего не спрашивал. В его словах всегда чувствовалась такая глубина, такая искренность, что не обнажить раненую душу попросту было нельзя. Чонгук заслужил доверие, Юнги не заслужил Чонгука. Страх, поселившейся внутри, был сильнее всех чувств. Страх быть вновь растоптанным, уткнутым в грязь, разбитым человеческими руками. Юнги бежал от себя, от чувств, вызванных одним лишь появлением Чонгука, его теплой, как летний ветер, улыбкой. И вот, четыре года спустя, Юнги, якобы прошедший все этапы, якобы отпустивший для блага обоих, якобы не любивший, стоит и пялится на самое дно, в которое его привели последствия самообмана и разрушения собственного «я».