Танец огня

Баба Сонголик в этот раз собиралась особенно тщательно и загодя: упаковала смену одежды и обуви, заставила Даниела примерить белую рубашку и черные брюки внука. Рубашка и брюки были коротковаты в рукавах и штанинах, зато болтались в талии — внук Сонголик, похоже, пошел в нее широкой костью; и совершенно не сочетались с кроссовками. Даниел ощущал себя абсолютным клоуном в этом наряде, но спорить не стал — за доброту и кров надо платить. Если ей хочется, чтобы он на один вечер выполнил роль ее сопровождающего, то почему бы и нет. Баба Сонголик надела старомодное павлиньей расцветки шифоновое платье, вдела широкие ступни в туфли на каблуке-рюмочке, спрятала сизо белый пучок волос под черным париком, намазала лицо плотным слоем тонального крема, провела полувысохшим столбиком бордовой помады по полоске губ, по шишкам скул, растерла щеки до забавных румяных яблочек, повесила на шею две нитки искусственного жемчуга и пристукнула каблучком — готова. Мысль уколола на самом выходе из машины, когда они уже приехали. — А как вы меня представите? — Даниел скосился на непроницаемый орлиный профиль, на бордовую нитку губ. — Как внука, — решительно сообщила она, качнув острым крылом вороного парика, и вышла первой. — Аа? — думая, что ослышался, непонимающе протянул Даниел ей вслед. — Что? — Как внука, — охотно повторил улыбающийся водитель, дальний родственник жениха. — Давай, внучок, выходи. Приставка «баба» получила новое звучание. Даниел удивленно смотрел на новоиспеченную бабушку, делавшую вид, что не замечает его вопрошающего взгляда, но спрашивать при обступивших их людях не стал. Шутка, по его мнению, была как минимум странноватой. Баба Сонголик милостиво разводила тонкие губы в улыбке, величаво клонила гордую голову и смотрелась, на удивление, в своих искусственном парике и вышедшем из моды аляповатом платье царственно. Даниел прикусил губу, сдерживая усмешку — из них вышла гротескно перевернутая картина Стоукс «Королева и паж». Только вот королева была престарелой, а паж не питал к ней романтических чувств и выглядел скорее шутом: с отросшей вьющейся шевелюрой, неряшливой бородой в коротковатых брюках, из-под которых торчали тощие лодыжки, увенчанные грязноватыми кроссовками. Его бы ни за что никто сейчас не признал из московских знакомых. Рассадили их на празднике за разные столы. Королеву, как положено, на почетное место, пажа-шута — к разночинцам. Количество приглашенных поражало воображение: в огромном зале собралось не менее четырехста людей, если не больше. А учитывая, что в малом зале были сервированы столы для детей и подростков, то количество могло запросто достигнуть и пятиста. Поздравляли строго по старшинству и значимости — от верхушки к низу, от старейшин к молодежи. Было скучно, непонятно, потому что некоторые долгие церемонные речи произносились на бурятском, зато очень сытно — столы буквально ломились от угощения. Даниел охотно отдал должное соленой и копченой рыбе, попробовал бурятскую колбасу из требухи, запил терпкий вкус мясным бульоном, съел одну буузу по всем правилам: взяв рукой, надкусив, выпив горячий сок и только потом добравшись до мясной начинки. И ждал, когда баба Сонголик выйдет с поздравлением, после чего он сможет погулять. На него поглядывали с любопытством, явно не решаясь спросить, чью сторону он представляет, да и он и сам не знал что сказать, если спросят. Баба Сонголик снова удивила — выплыла из-за стола уже после речей ближайших родичей, поманила его к себе, и он поспешно выбрался к ней, одергивая дурацкую рубашку. Говорила она по-русски, но по-местному велеречиво и пространно — нить ее речи Даниел потерял в самом начале и бесцеремонно пялился на застывших молодых. Молодые были на редкость хороши: оба красивые, броские с несомненным смешением кровей, которое рождает самых ярких представителей человечества. Особенно прекрасной была невеста: тоненькая, гибкая с огромными раскосыми глазищами, капризно очерченным ртом, нежным овалом лица, пышными каштановыми волосами, убранными в высокую прическу. Жених поглядывал на нее обожающе, сжимал ее хрупкую кисть и явно не верил своему счастью. Даниел встрепенулся, услышав концовку: — … и позвольте преподнести от меня и внука подарок, — баба Сонголик двинулась к столу молодых, тотчас же в унисон согнувшихся в небольшом поклоне, подала им тоже с поклоном конверт, и укоризненно взглянула на него, оставшегося остолбенело на месте. Даниел подскочил ближе, неуклюже поклонился под дружный смешок, прокатившийся по залу, и вернулся к столу в полном ошеломлении. Ситуация определенно требовала разъяснений, но единственная, кто мог бы их дать, сидела за длинным столом вместе с молодыми и их родителями. Даниел ерзал на стуле, выжидая, когда волна интереса к его скромной персоне схлынет, чтобы можно было улизнуть из зала. И вдруг с ним заговорил уже разогретый вином сосед, придвинувшись вплотную и опахнув запахом лука. — Ты это… Я раньше тебя не видел, когда к Сонголик Гидаргуновне приезжал. Дальняя родня, да? Даниел нерешительно кивнул, не понимая, как себя лучше обозначить, и встрепенулся от продолжения. Открывалась завеса. — Это хорошо, что она внука-то отпустила, дальнюю родню взамест его взяла. Ой, судьба у Гидаргуновны… — сосед поцокал со вкусом, наслаждаясь всеобщим вниманием: вокруг все навострили уши, прислушиваясь к их разговору. — Сначала муж на машине разбился — давно это было, лет пятнадцать назад. Он в ментовке пахал, выехал на ночной вызов в ливень и бух! — сосед грохнул по столу ладонью, все разом вздрогнули. — Хорошо, что дети взрослые уже были, помогли вдове справиться с горем. А потом посыпалось! Дочка с мужем в доме угорели, сын спьяну после похорон тоже за руль сел и слетел с горы. Эвенкам пить нельзя, сразу башку теряют, ваще бухло не держат. Сын хоть наполовину эвенк, но тоже пить не мог, не в русского отца пошел, но-о. Не нашли костей даже… Но-о… Не нашли. Внук один остался, да и то на голову дурной, болезнь у него какая-то была, психическая, — сосед покрутил пальцем у виска. — Вышел пару лет назад из дома в ночь и исчез. То ли в Байкале утоп, то ли в лесу заблудился. Но-о-о. А она наотрез отказалась признавать его мертвым, все ждала и ждала. Шаманство-то легко не дается, забирает жизни родных. Духи крови требует, жертв! Во. — А нельзя не принять шаманство, если избрали, — встряла густо накрашенная женщина средних лет, всколыхнув пышно начесанной кроной волос. — Болеть будет человек всю жизнь. — Но-о, — дружно протянули оживившиеся собеседники. Даниел, вспыхнув, выбрался из-за стола, ненароком пнув говорливого сплетника и не извинившись. Так легко перемывать человеку кости, камуфлируя едкую желчь под притворное сочувствие! Сонголик стало искренне жаль до душевного трепета, до боли. Та, почуяв на себе его взгляд, повернула к нему изящную голову в нелепом парике, приподняла вопросительно бровь. Даниел помахал телефоном, зажатым в руке, и быстро пошел вон из зала. Развернувшаяся перед ним человеческая трагедия напомнила о собственной, вырвала из привычного равнодушия, потрясла. Выскочил на улицу, передернулся от свежего бодрящего ветерка — охолонул мгновенно. Выудил из кармана телефон и завис в нерешительности: стоит ли выныривать из своего укрытия, давать о себе знать? Может, проще дать им всем перегрызть друг другу глотки? Было страшно выйти на арену после долгого затишья. Даниел взял из стопки на крыльце флисовый плед, закутался поплотнее и пошел гулять, взвешивая за и против. Чудесно пахло близкими соснами, нагретой древесиной, чуть едко дымом от мангалов, аппетитно — жареным мясом, неприятно — никотиновой вонью от стоявших неподалеку курильщиков. Одувал легкий бриз с Байкала. Звенели яростно сверчки, пищали назойливые комары. А на темнеющем небе с пурпурно-алой прогалиной заката распускались яркие сияющие звезды вокруг полной светлой луны. Даниел загляделся, машинально схлопывая присосавшихся комаров — пожалуй, нигде еще он не видел такого чистого мощного в своей красоте неба. Воздух дышал покоем, испокон веков не менявшимися порядками. Здесь оставшийся в Москве мир представлялся ненастоящим, как дурацкий тягостный фильм с ненатуральными декорациями. Так пусть и идет дальним раздражающим фоном, не имеющим к нему отношения больше. Вернулся успокоившимся в комплекс, когда полностью стемнело. Гости уже сновали туда-сюда сумбурной толпой, в которой сложно было найти павлинье пятно. — Я тебя потеряла, — недовольно проворчала баба Сонголик, дернув за руку. — Ты чуть танец огня не пропустил. — Что за танец огня? — рассеянно уточнил Даниел, следуя за ней, ловко залавировавшей среди гостей в сторону внутреннего двора. Ее, почетную гостью, охотно пропускали, расступались перед ней. И во внутренний двор они вышли вовремя, судя по суете. Даниел ухватил по пути второй плед, которые раздавали гостям официанты, накрыл плечи Сонголик и привалился к колонне. Зрелище обещало быть интересным. Толпившиеся зрители во дворе и на втором этаже комплекса оживленно переговаривались. В середине четырехугольного двора в очаге спешно разводили высокий костер вокруг пузатого чугунного котла и вытянутого чугунного кувшина, соединенных трубкой. Тоненько плакали струнные инструменты, похожие на русскую балалайку, но другой формы, постукивали дробно кружные барабаны, пробовала микрофон полная певица в бурятском традиционном костюме. И наконец на пыльную утрамбованную до асфальтовой тверди землю ступила невеста в сопровождении жениха. Та переоделась в серебристое национальное платье с длиннейшими разрезными рукавами, такого же цвета головной убор, заплела волосы в две косы, убранные белого цвета украшениями. Побледнела, осмотрев зрителей и костер, и ощутимо подобралась, как подбирается воин перед битвой. Зрители притихли, а степная мелодия зазвучала громче, тревожно нагнетая атмосферу гулким барабанным боем. К костру подтащили чан с чем-то похожим на глину и пробежались по периметру, отгоняя гостей подальше от центра. Невеста церемонно склонилась перед родителями и зрителями, развела по-лебединому руки-крылья и подплыла к костру. Стоявший у костра пожилой человек под удар гонга плеснул в пламя жидкость из глубокой пиалы. Огонь жадно взмыл вверх, затрещав угрожающе, выкинул синие искры. Певица вкрадчиво завела песню неожиданно высоким сопрано. Невеста, зачерпнув малую пригоршню глины, замерла, поджидая нужный момент, и в бешено ускорившийся темп песни сорвалась в пляс вокруг костра. Гибкие хрупкие руки, казалось, были лишены костей — до того они изгибались, бесстрашно врываясь в пламя. Змеистые толстые косы взметались в такт движениям, широкий подол платья раскрылся пышным бутоном цветка. Ни вскрика, ни оха, ни возгласа — зрители превратились в камень. Не осталось ничего в мире. Только прекрасная девушка, сражающаяся с пламенем, алчно готовым ее сожрать при первой же оплошности, летящая в невероятно притягательном танце огня, танце смерти, танце жизни. Голос певицы разросся, упал до глубокого контральто, резонируя в каждом человеке, наблюдавшим за таинством. Струнные рыдали, барабаны отбивали ритм взбесившегося кровотока — ни вздохнуть, ни выдохнуть. Стало жарко, душно, несмотря на прохладный сентябрьский вечер — будто воздух стремительно кончался. Напряжение загустело, придавило каждого. И на самом пике танец оборвался полнейшей тишиной. Раскрасневшаяся невеста топнула ножкой в узком сапожке с закругленным носом и сломалась в поклоне, выкинув руки вперед — напоказ. Общий дружный выдох, почти стон — облегчения и снова тишина. К ней тут же подбежали родители, придирчиво разглядывая серебристые рукава. Костер начали раскидывать помощники, высвобождая котел с кувшином для осмотра. Молчание наполнилось предвкушением, чувствовалось, что разгоряченные зрители вот-вот взорвутся ликующими криками. И взорвались ором с визгами, когда родители жениха учтиво поклонились невесте и ее родителям, признавая ее победу. — Это было прекрасно, просто невероятно, — Даниел задышал полной грудью только сейчас, не отводя восхищенного взгляда от счастливой торжествующе улыбающейся невесты. — А что означает этот обряд? — Но-о, — баба Сонголик грустно улыбалась, смотря на котел, вспоминая что-то свое, что-то важное. — Старинный обычай, сейчас редко кто о нем помнит. Проверка невесты, хорошо ли ее воспитали родители. Работящая или лентяйка. Она должна была обмазать котел для перегонки архи — это молочная водка, не испачкав рукава и не обгорев. Алтана справилась, молодец девочка. — Мне казалось, что она может загореться, — Даниел поежился, подтянув концы пледа. — Косы буквально в пламени летали. — Могла, — равнодушно согласилась баба Сонголик. — Но не сгорела же. Если двигаться очень быстро, то огонь не успеет тебя съесть. Так и в жизни. Будь быстрым, Данил, — и взглянула пронзительно, словно читала его мысли. — Не дай огню тебя победить. По дороге обратно в деревню Даниел сосредоточенно думал. Права Сонголик — нужно быть быстрым, нельзя медлить в надежде, что огонь сам потухнет. Огонь может никогда не уняться, даже хуже — может разрастись до самого неба, сожрать его, мелкую веточку. Требовалось подлить в огонь топлива и направить на угрозу. Вспомнилось отчетливо, как он жаждал преподать обоим Быстрицким тот же урок, протащить по самой грязи, впнуть в низшую касту. Вытащил из закутков те самые яростные, мстительные ощущения, подавил робко всколыхнувшуюся жалость к Александру и позволил злости взять верх. Подставил ладонь под льющийся лунный свет, смял в кулак, представляя, как бьет и уничтожает. Дыхание вырывалось прерывисто, сдавленно. Нет уж, его никто не жалел, значит, и он жалеть никого не будет.