Вандалискусство

Закатное солнце ласково ложится на рельсы, отбрасывая слабый отблеск металлического сияния. Бразилия расцветает под куполом небесного полотна с пышными облаками, словно разросшееся дрожжевое тесто. Вечер начинает шуметь где-то у моря — там просыпаются люди-совы, привыкшие питаться энергией танца и текилой с крупной солью. Баллончик с краской шипит в руках Феликса, он небрежно проводит рукой, оставляя розовую полосу на вагоне поезда. Во второй руке тлеет тоненькая сигарета. По близости стоит Хёнджин, вырисовывая остроносого тукана и красного попугая с распахнутыми крыльями. — Надень маску, — спокойно просит Хёнджин, отвлекаясь от своеобразного холста на стене вагона электрички, — эта краска едкая. — Я почти закончил, не нуди. — Феликс. — А? — не слишком бодро откликается парень, наконец соизволив повернуться и взглянуть на недовольные шоколадные глаза, — ну что? Я задерживаю дыхание все равно, потому что запах неприятный. Хёнджин на него смотрит недоверчиво и даже не пытается скрывать это. Он совершенно не верит Феликсу, потому что знает, как тому до одури нравится запах бензина и краски. Справа за вагонами посигналила еще одна электричка, начав движение из депо. Когда-то, может, пару лет назад парни бы вздрогнули от громкого звука клаксона, но сейчас это стало привычкой. По поездам стало проще определять время, чем по часам телефона, особенно, когда руки испачканы в невысохшей краске. Феликс и Хёнджин давно занимаются тем, что разрисовывают поезда, электрички и трамваи Рио-де-Жанейро символами Бразилии: горячими девушками, пестрыми попугаями, футболом, морем и свободой во всех ее проявлениях. Этот город слишком солнечный и зеленый из-за лесов, ему непозволительно иметь блеклые здания, общественный транспорт и улицы. Бразильский карнавал является олицетворением искусства Южно-Американского континента. Перья, пайетки, стразы и узоры — это атрибутика праздничных платформ. А в повседневной жизни настроение создают раскрашенные в цвета радуги поезда. Проблема в том, что действия Ли Феликса и Хван Хёнджина не согласованы с законом, а потому — они часть вандализма на железнодорожных путях. Самое интересное то, что они действительно обращались в администрацию города и пытались согласовать с ней момент с граффити на вагонах, но им наказали рисовать какую-то европейскую чушь, которая вообще не подходит Бразилии. Ну зачем на трамвае рисовать Эйфелеву башню, когда ее изображений и без того хватает во Франции? Почему нельзя изобразить ту же самую статую Христа-Искупителя? «Потому что это скучно, о ней и так все здесь» Ну и дураки. Хёнджин вздыхает и берет баллончик нового цвета с испачканным колпачком, у него спадает капюшон от того, что он дает несильную затрещину Феликсу, от чего тот чуть не влетает носом в незаконченный закат. — Э, за что? — нахохлившись, возмущается напарник, поправив съехавшую красную шапку обратно на макушку. У него на глазах крупные черные очки квадратной формы и блондинистая челка, что вылезла из-под шапки. Она колет лоб, от чего ее приходится постоянно сдувать вбок. Это каждый раз выглядит мило для Хёнджина. — За то, что я тебя слишком хорошо знаю, — вздыхает парень и отворачивается к незаконченному граффити. Каштановые волосы отливают рыжим на солнце, а кожа золотом. — Да иди т… — не успевает договорить юноша, как неподалеку доносится сигнал свистка и лай собаки, — черт, валим! — Да не торопись, — успокаивает Хёнджин, неспешно убирая баллончики в рюкзак с жестяными значками, — все равно сегодня смена толстяка. Феликс действительно замедляется, но на всякий случай решает выглянуть из-за угла поезда, чтобы убедиться, и в вдруг дергается от испуга. В нескольких метрах от него с большой белой собакой бежит их друг полицейский — Чанбин, который следит за порядком в депо. У него работа такая: отлавливать вандалов, что «уродуют» вагоны Бразилии ее местными красотами. — Хёнджин, беги! Там Чанбин несется. — А ну стоять, ушлепки! — кричит плечистый парень, в руках которого наручники и рация, — не в мою смену тут гадить будете. Хёнджин тут же срывается с места, подобрав с земли кепку и натянув на голову капюшон, сзади его догоняет смеющийся Феликс, у которого квадратные очки постоянно сползают на переносицу и мешают бежать. Но какое ему до этого дело, когда его друг гонится за ним, намереваясь дать как минимум подзатыльник? Он тушит окурок об стену поезда и бросает его на рельсы. На полицейском серо-зеленая форма и берцы, в которых наверняка жарко, а у Феликса слишком отвратительное зрение, настолько, что он вполне может перепутать железнодорожный светофор с Чанбином. Хотя нет, не может, рост выдает. Но вот его служебную собаку Гайку с пакетом — запросто! Рядом пролетел ярко-зеленый попугай, быстро взмахнув крыльями с желтыми перьями, собака гавкнула, облизнувшись и дальше бежала за двумя хулиганами, перебирая лапами. Пылкое солнце обжигает лица, морской воздух наоборот — охлаждает. Феликс на ходу кидает парню в кепке пачку сигарет, чтобы тот положил ее в кармашек рюкзака и ускоряется, пытаясь сравниться с Хёнджином. — А где толстяк? — на бегу у полицейского спрашивает Хван, перепрыгивая через камень, — Ликс, не отставай, — уже тише произносит он, оборачиваясь назад, — сейчас на крышу подсажу тебя, — Феликс, держась за крупные очки, кивает и пролазит под табличкой «хождение по железнодорожным путям запрещено». — Он взял отпуск на три недели, у него жена в роддоме сейчас рожает, — Чанбин смолкает, вновь засвистев в свисток. Собака тоже загавкала, ускоряясь, — вы его скоро до трясучки доведете, козлы. — А что мы сделаем, если он в искусстве ни черта не понимает? — тяжело дыша, произносит Феликс, резко останавливаясь у небольшого поезда с тремя вагонами. Там уже стоит Хёнджин, чуть присев, чтобы парню было удобнее взбираться. Он сложил руки, по которым Феликс залез на крышу грузового поезда и подал руку юноше в толстовке, на которой много разноцветных пятен от краски. На улице стало тихо — короткий миг между беззаботным днем и резвой ночью. Привычное затишье перед тусовочной бурей на пляжах Рио-де-Жанейро. Шапка вновь сползла на лоб, хулиган вздохнул и смял ее, отдав Хёнджину, который без слов положил ее в рюкзак к баллончикам. Потом достал из него бутылку с мохито и уселся на крыше, дожидаясь приближающегося Чанбина. От него убегать еще интереснее, чем от толстяка, который на середине пути забивал на них и, покрыв трехэтажным матом, возвращался в депо. Но и намного опаснее, потому что Чанбин действительно может поймать и от негодования выписать штраф за хулиганство, чтобы больше не смели приходить разукрашивать электрички в его смену. — Сегодня больше адреналина, чем обычно. Ты какой-то энергичный сегодня. — Вам смешно? — возмущается друг полицейский, скривившись в лице. Он остановился у поезда, на крыше которого уселились вандалы, и отдышался. За этими ушлепками тяжелее всего бегать, их гораздо труднее поймать, чем всех остальных, — мне бошку снесут, если я не буду ловить таких, как вы, поганцы. — И многих уже поймал? — усмехается Хёнджин, по румяному лицу стекает пот. — Всех до единого. А потому что нехуй царапать матерную чушь. Это пошло, а не красиво. Только вы тут нашлись, скалолазы, блять. Попугаев они рисуют. — Признайся, тебе же нравится, — подначивает Феликс, расставив руки за спиной. Ноги в полной мере вытянуть не может, иначе свисать будут. А Чанбин сейчас как раз в той кондиции, чтобы рвать и метать — скинуть с вагона может, потянув за ногу. Кроссовок или Феликса непонятно, но при любом исходе неприятненько. Гайка любит грызть обувь нарушителей. — Мне, как полицейскому не нравится. Моя работа не разрешает мне поощрять преступников. Просто попугаи лучше, чем нецензурная ересь. — Значит, копу не нравится, а Чанбину нравится, — подмигивает юноша со светлыми волосами и рваными джинсами, — держи, страж порядка. Он кидает ему бутылку с водой и поднимается с места, разминая забитые от бега ноги. Воздух обдувает их через огромные дырки на джинсах. Лицо Феликса подсвечивается теплым апельсиновым закатом, светлые пряди сияют драгоценными металлами. Теплый ветерок треплет белую майку, здесь, на крыше поезда, ощущается привкус свободы, присущий только Бразилии. Отсюда видны холмы, обвернутые джунглями и районами трущоб. Рио — родной дом Феликса и Хёнджина, они здесь выросли, гоняя мяч босиком по пыльному асфальту, и выбрали путь рисунков. Каждый второй дом изувечен художниками и каждый пятый — ими двумя. — Ты как? — интересуется Хван, коснувшись горячего плеча Феликса, — готов бежать? — Я вам щас побегу, — ворчит друг, почесав затылок, — глаза на задницу обоим натяну. — Тогда ты просто обязан поймать нас, — звонко смеется Хёнджин, побежав вперед. — Поймаю — нацеплю наручники на каждого и не посмотрю на то, что мы друзья. Мне надоело за вами бегать. Решетка по вам плачет. Феликс улыбнулся и рванул вперед, следом за Хваном, с которого чуть не слетела кепка. Собака дернулась и побежала параллельно им, Чанбин за ней. Поезд стремительно заканчивался, нужно прыгать, благо рядом с ним стоит следующий. Хёнджин прыгнул, зацепившись за коротенький выступ и переместился на электричку, краем уха уловив, как парень в очках следует за ним. — Попытай удачу завтра, лошара, — подмигнул Феликс и с крыши вагона прыгнул на забор, зацепившись за металлический декор. — До завтра! — отсалютовал второй хулиган, уйдя вслед за Ли. Позже вандалы вдвоем залезли на крышу отправляющегося трамвая и зайцем проехались прямо до дома, оставив Чанбина с собакой далеко за забором.

🕊️

       На улице давно стемнело: кузнечики прячутся в траве, шум слабых волн растворяется в городской суете. С балкона виднеются фонари между дорог и включенные телевизоры в бедных домах. Кто-то всей семьей смотрит футбол, кто-то романтический сериал, закрыв от смущения глаза. Жизнь продолжается, какой бы трудной или нелепой она не была. У кого-то сегодня смена в круглосуточном магазине, у кого-то свидание на ночном пляже. Феликс стоит в одних лишь штанах, когда Хёнджин выходит из душа, вытирая мокрые волосы. В одной руке у него бутылочка светлого пива и зажатая между указательным и средним пальцами кисточка, во второй деревянная дощечка, заменяющая палитру. Перед ним стоит мольберт со стеклянным холстом, на котором изображен мужской силуэт чем-то напоминающий Хвана: пухлые губы, щенячий взгляд и золотое кольцо на большом пальце. В пустой консервной банке с другими окурками тлеет свежая — видимо, Феликс нашел вдохновение, благодаря ей. Он будто бы не обращает внимания на парня, но и сосредоточенным на рисунке его не назовешь. Это эмоциональные всплески творческого порыва, чтобы скоротать скуку, пока его парень смывает с себя еще один Бразильский день. — Чувствую себя свежим, — с наслаждением говорит Хёнджин, доставая из холодильника пиво. — Чанбин бы сейчас возмутился, — усмехнулся Феликс, украдкой взглянув лебединую шею юноши, на которой мерцают капельки воды. — Он мне Красную Ару не дал закончить, поделом ему. Хёнджин делает небольшой глоток из емкости и обнимает парня со спины за плечи, жаркими поцелуями разрисовывая шею. Его пухлые губы напоминают мазки кистью по бумаге, а трепетные касания, наполненные интимной искренностью, дотягиваются до грудной клетки, согревая большое сердце. Феликс поддается назад, положив голову на плечо, растягивает губы в насмешливой улыбке и глядит в потолок, что расходится на хаотичные трещинки. Очки сползают на переносицу. — А мне ты не хочешь дать закончить эту картину. — Я тебя просто хочу, — самозабвенно смеется художник, пальцами пробегаюсь по ребрам обнаженного тела. Феликс поворачивает голову и сталкивается с щенячьим любопытством на лице парня, когда тот бегает взглядом то на стеклянный холст, то на крапинки веснушек на щеках, — если позволишь, конечно, — блеск шоколадных глаз зачаровывает, вынуждает Ли застыть на мгновение, прислушиваясь к ударам чужого сердца. Ритм ритуального бубна в момент колдовства. — Кто я такой, чтобы тебе что-то запрещать? Феликс неожиданно поднимает парня на руки, от чего Хёнджин рефлекторно цепляется голенями за его талию — больше от нежелания упасть на пол, чем от порыва страсти. — Тихо ты, — шипит на него хулиган из трущоб, — все-таки не скейт свой несешь. — Я всегда аккуратен с ними, — мотает головой Ли, ухватившись покрепче за сильные бедра юноши. — Ага, именно поэтому ты меняешь уже третий за месяц. Толстяк скоро музей твоих досок откроет. — Или Чанбин. Толстяк же в отпуске. — Еще проще. Чанбин не станет париться, он тебе их просто в задницу запихает. Феликс плюхается на разложенный диван, аккуратно придерживая вторую половинку за влажную после душа спину, и смотрит влюбленными глазами на Хвана, который сидит на его бедрах, расставив ноги по бокам от торса. У него всегда были руки крепче, за исключением начальной школы, поэтому во время марш-бросков по депо именно Хёнджин подсаживает его на крышу, чтобы он смог поднять парня следом. Схема доведена почти до идеала, кроме некоторых моментов, когда Толстяк был быстрее обычного, и парни просто-напросто не успевали проворачивать этот трюк, рассасываясь между вагонами поездов. Они вместе живут давно, еще со времен старшей школы, когда вместе подрабатывали в какой-то пивнухе. Для Феликса всегда забавно вспоминать, как они пытались на бокалах с пивом рисовать узоры, словно на кофе. К сожалению, это было провальной идеей, ведь пене свойственно распадаться, а корицу с хмельным алкоголем многие не оценили. Зато потом Хёнджин смог устроиться в нормальное место барменом, а Ликс пошел получать экономическое образование в университете. Хвану хватило лишь школы, он предпочел зарабатывать творчеством и не ошибся, у Феликса же застряла в голове цель вырваться с ним в достойное будущее. Их жизнь и сейчас неплоха. Пускай парни на данный момент живут в небогатом районе трущоб, их домик нельзя назвать тяжелым для жизни и совместного бытия, есть балкон с шикарным видом на центр города с высоты большого холма и безумное количество сиропов для кофе и коктейлей. Феликсу нравится то, как они живут, но хотелось бы показать Хёнджину мир. Он заслуживает намного больше, чем имеет. Это лишь мечта бразильца на ближайшее будущее. — Не против побыть в этот раз снизу? — спрашивает Хёнджин, сладко растягивая буквы, подобно жвачке. — Не поверишь, но я так и хотел. Ты какой-то подозрительный, — подмечает Ликс и суживает глаза, убирая прядь шоколадных волос за ухо, — мне начинать волноваться? Хван только хитро улыбается, пропуская вопрос мимо ушей, и целует хулигана в скулу: томно, медленно, жарко. Как умеет. Другим не позволит и себе не простит дарить поцелуи кому-то помимо Феликса. Он словно не из мира сего: красиво говорит и думает, элегантно курит и мило вздрагивает на ужастиках. Ли всегда казался Хвану сильнее его в духовном плане, он более стойкий и стрессоустойчивый, менее эмоциональный, чем Хван. Можно сказать, что они друг друга дополняют, заполняя недостающие пустоты каждого. — Отлично, — шепчет Хёнджин, потершись кончиком носа и веснушчатые щеки. — Ты что-то задумал? — Может быть, — неоднозначно шелестит голосом художник, смакуя поцелуями загорелую шею. От Феликса пахнет дымом и грушей. Очень необычное, но правильное сочетание, — закрой глаза, — выдыхает он в губы, схватившись тонкими длинными пальцами за подбородок. Сердце пропускает удар, когда Феликс мгновенно повинуется, не задавая больше никаких вопросов. Он доверяет Хёнджину себя, преданно склоняя голову, словно верный пес перед своим хозяином. Что бы он не задумал, как бы он не поступил, Ли будет слепо следовать за ним, соблюдая правила чужой игры. Его веки слабо дрожат, выгоревшие светлые ресницы отбрасывают тени от сытой луны, что не очень заметно из-за массивной оправы очков. Дверь балкона распахнута, в небе пролетают редкие летучие мыши, а по комнате раздался щелчок замка. — Это как понимать? — вдруг застопорился художник с золотистыми волосами и пятнами от чувственных поцелуев на шее. — Как хочешь, — усмехнулся Хёнджин. Феликс выгибает бровь, ощущая на запястьях контрастирующий с атмосферой в воздухе, холод металла. На него только что надели настоящие наручники. И у Ли возник только один вопрос: где Хёнджин их вообще откопал? И пока он об этом думал, Хван не стал терять времени зря — переместил шаловливые ручки на вздымающуюся загорелую грудь и мышцы живота. Феликс со вздохом поинтересовался, откинув голову назад: — Ты же не у Чанбина их стащил? — Я что, дурак? У него проще ключи от тачки стащить, чем казенный реквизит. — Ну мало ли? Ты сегодня сам не свой. — У меня всего лишь сегодня потрясающее настроение, — объясняет Хван, коснувшись указательным пальцем подсохших губ, — а еще ты вкусно пахнешь. — Жаль, что ты мне это не сказал, когда с меня семь потов стекало, пока мы драпали от Чанбина. Хёнджин вдруг смеется и сползает на пол, ухватившись за резинку штанов Феликса. Ткань съезжает с бедер, холодные, слегка шершавые пальцы вызывают вихрь мурашек на загорелой коже Ли. Парень продолжает неспешно снимать штаны, параллельно зацеловывая ноги. Теплый язык касается коленной чашечки и оставляет блестящий след от слюны. Хёнджин сцеловывает ароматизаторы геля для душа, но сидящий на кровати юноша не стал пахнуть грушей менее обычного. Забвенный ветерок прошелся следом по влажной коже, охладил, нагревшиеся от человеческого тепла наручники, и поплелся прочь из маленькой спальни, оставив молодых совсем наедине. Феликс в предвкушении закусывает губы, распадаясь на атомы от интимности момента. Квадратные очки съехали на нос. Хёнджин словно неотпетый романтик эпохи Ренессанса — как блуждающий по земле, дух того времени. Он чуткий, нежный, ранимый и по-своему трагичный. Феликс может быть с ним крошечным мальчишкой и величественным мужчиной. На данный момент, в их крохотном домике, он ощущает себя в безопасности. Наверняка сейчас и на море штиль… Хёнджин снимает с него штаны вместе с трусами и касается полувставшего члена, начав массировать головку. Феликс дергает плечами, клацнув звонкими наручниками и не знает, куда деть руки, не очень удобно закрепленные спереди. Он глядит сверху вниз, игнорируя белокурые волосы, что лезут в глаза. Бразильская ночь тянется медленно, как тягучая карамель. Хван улыбается каждый раз, когда Феликс вздрагивает и извивается от его умелых касаний. Он подползает ближе и обводит длину члена языком, задерживаясь на головке. Очевидно, дразнит и не пытается скрывать этого, сминая пухлые бедра пальцами. Ляжки расцветают алыми цветками страсти из-за ногтей. Феликс глядит из-под полуопущенных ресниц и впивается руками в каштановые волосы, теряя терпение и находясь на грани между сумасшествием и здравостью. Вроде, ничего сверхъестественного не происходит, у Хвана как-то получается довести его до точки кипения. Осталось только начать пузыриться, ведь уровень жара в теле однозначно зашкаливает. Скованные металлом руки, вплетенные в кофейные пряди волос, выглядят эффектно, зрелищно, так хорошо, что хотелось бы это запечатлеть не только в памяти, но и на снимке, не показывая никому больше. Сделай это действительно, Ликс бы чувствовал себя настоящим злодеем, который нашел Божественный дар и не захотел им делиться с миром. Пусть будет так. Лишь для них двоих представление, прогонка спектакля актеров перед основным торжеством. Время, когда люди могут и материться, и шутить, выходя за рамки пьесы. — Ты прекрасен, — хрипит Феликс, сглотнув. А тем временем Хёнджин заглатывает набухший член, слюной смачивая его по всей длине. Он всасывает тонкую кожу и обводит языком сплетение блеклых вен. Феликс тихо выдыхает и откидывает голову назад, напрягая изящную шею. Кадык дернулся. Хван всегда предпочитал делать глубокие минеты, хотя сначала у него это совершенно не получалось, из-за чего он постоянно откашливался до слез в глазах и быстрого пульса в груди. Потом из принципа то и дело уводил Ликса в какой-нибудь угол, скрытый от других глаз, и тренировался, если это можно так назвать, насаживаясь ртом все глубже и глубже. Его до отчаяния во взгляде раздражало, когда снова и снова он отстранялся на полпути и кашлял. Феликс каждый раз после этого нежно гладил его по голове и целовал, слизывая блестящие из-за слюны губы. А еще выводило из себя, когда Феликс делал минет ему, и у него получалось все с первого раза. То ли рефлексы отсутствовали напрочь, то ли он еще со средней школы практиковался, что невозможно. Хёнджину оставалось только завидовать в хорошем смысле этого слова и стремиться к совершенству. А Феликс лишь смеялся от глупости парня, да так сильно и искренне, что Хван впадал в ступор. — Джин, ты идиот, — просто сказал Ли однажды, когда Хёнджин, сидя у него в ногах, шмыгал носом и скрывал слезы обиды в коленях, думая, что его не заметят. Ощущения влаги на коже выдали с потрохами, — да какая мне разница, как ты доставляешь мне удовольствие? Я же тебя не за умение сосать члены люблю, ну правда. — Ну ты же мне делаешь, я так же хочу, — вновь шмыгнул Хёнджин. — Я делаю, потому это тебе это нравится. И если ты вдруг не сделаешь мне глубокий минет, конец света не станет, — усмехнулся Феликс, приобняв бразильца, — да-да, представь себе. Очень мило наблюдать за тем, как ты снова и снова пытаешься, но это не стоит твоих слез, дурачок. У меня всё-таки чуть больше, поэтому у меня и получается это лучше, чем у тебя, понимаешь? Правда, не из-за чего расстраиваться. Но Хёнджин всегда считал важным доставлять партнеру больше удовольствия, чем себе. Особенно, когда находится в верхней позиции. У него не было сексуальных партнеров помимо Феликса, как и у того, но жизненные установки появились раньше, чем потеря девственности. Радует то, что спустя время он все-таки научился делать такие минеты, которые бесчисленное количество раз сводили Феликса с ума. Лунный свет проникает через окна и раскрытый нараспашку балкон, по комнате плодится гортанный звук, причмокивания и томные вздохи. Хёнджин расположился между разведенных ног Феликса, ведя головой вверх-вниз. Ликс уверен, еще чуть-чуть и у него запотеют очки от жара между ними. Он хмурит брови и закатывает глаза, невольно задерживая дыхание каждый раз, когда Хван берет глубже. То, как посасывает языком основание члена, то, как дует на возбужденный орган, охлаждая тонкую кожу и то, как Хёнджин помогает себе рукой. Это действительно приятно, но Ли всегда будет вспоминать те неловкие ночи бесконечных попыток. То время не забудется никогда, словно воспоминания из прошлой эры, их подросткового периода отношений. Наконец парень отстраняется со звонким чмоком, в последний раз проведя по члену опухшими губами. Феликс глядит на него, слегка опустив голову, и пальцами вновь зарывается в копну волос, массажируя макушку. Хёнджин недолго смотрит на него с щенячью преданностью и благодарностью, а после поднимается с колен и уходит в сторону, хвастая со стола новую упаковку и презервативов. — Я тебе говорил, что у тебя зачетная задница? — хитро прищурил глаза Феликс, опустившись на кровать. Хёнджин приподнимает бровь и качает головой, будучи повернутым к нему спиной. Каждый день, в абсолютно хаотичный момент он говорит эти слова. Можно считать уже за повседневную привычку. Художник вдруг стопорится и поворачивает голову к Ли, меняясь в лицо. Оно вдруг стало удивленным, а на глазах что-то между ступором и сомнением. — Прикинь, сегодня ни разу. — Может, потому что я ее не вижу? — намекнул парень, кивая на домашние штаны, что до сих пор на Хване. — Что, в таких телескопах и разглядеть ничего не смог? — съязвил Хёнджин, забавно повиляв ягодицами, почти как бразильские танцовщицы. Затем подошел к краю кровати, закрыв Феликсу лунный свет. — Говнюк ты, — фыркнул Ли и лениво распластался на простынях, положив связанные руки под голову, — сними их уже, — сказал он, глядя в потолок с трещинками. Хван по-доброму закатывает глаза и повинуется, отбросив одежду на пол. Обнаженные тела искоса облизывает лунный свет, выглянув из-за облаков. Кровать с легким скрипом проминается под телом юноши, простыни обрастают складками. Тишину бразильской ночи нарушает шуршание упаковки смазки и тихий свист Феликса от нетерпения, предательски спрятанного под скуку. На самом деле Хёнджин знает, как у того руки чешутся, поэтому он возится значительно медленнее обычного, а Ли свистит с каждой секундой все более громко и протяжно. — Я сейчас усну, — не удерживается от комментария Феликс, закончив свистеть. Теперь же просто начал ерзать на кровати. — Ну все, тогда по каютам и баиньки? — усмехается Хван, за что получает пяткой по бедру. — В следующий раз хук с правой будет. Хёнджин цокает и целует нетерпеливого Феликса — они вдвоем внезапно поймали смешинку и настроение язвить друг другу, что точно не входило в дальнейшие планы. В этом состоянии они оба становятся капризными и вредными, подобно пятилетним детям. Параллельно парень смазывает пальцы прохладной субстанцией и вводит в Ли указательный, в следующий момент удивленно промычав и разорвав поцелуй: — Чем это ты в душе занимался? — не до конца отдышавшись, спросил он ехидным тоном, намекнув на то, что Феликс уже растянут. — Упростил тебе задачу, поэтому не томи. Хёнджин надевает презерватив и внезапно подтягивает Феликса за ногу, посадив его к себе на колени. Юноша хлопает чуть увеличенными из-за стекол глазами и наклоняет голову вбок. Он тянет уголок улыбки и самостоятельно вставляет в себя член, расставляя ноги по бокам от бедер Хёнджина. За окном привычный шум ночной жизни города: где-то музыка тянется отголосками, откуда-то слышится задорный смех и возгласы. Глаза Феликса сияют чем-то неизведанным, внеорбитным. Их трудно сравнить с космосом или дном Мирового океана, это-то что-то глубже, за гранью. Он опускается и приподнимается с тихими вздохами, своими движениями смазывая чувственные поцелуи. Хёнджин поддерживает его руками за бедра, помогая двигаться. Луна совсем открылась, теперь подсвечивает оголенные и распаленные силуэты спальни. Тени играют на лицах, чувства и ощущения на мимике и эмоциях. Феликс закинул на шею Хвана петлю из рук, все еще скрепленных наручниками, и убаюкивающим голосом что-то стонет ему на ухо, выгибаясь в спине до хруста. Хёнджин внезапно меняет позу, нависая над Ликсом сверху, который не успевает убрать руки с шеи юноши и невольно оставляет красные узоры от наручников. Те к большому удивлению Ли рвутся, когда второй вандал вновь начинает двигаться под другим углом. — Это еще что такое? — спрашивает художник в очках, вытягивая руки в стороны. — Я их на улице нашел, — сбивчиво проговаривает Хёнджин, на секунду остановившись, — может, были неисправными, вот их и выкинули. — Я думал, у тебя есть ключ. А если бы они не раскрылись во второй раз? — Тогда бы я пошел за турбинкой. Хёнджин нашептывает нежности на ухо сбивчивым голосом и вдалбливается в тело сильнее. Трение животов сводит с ума, как и жар между ними, шелест постельного белья, скрип кровати, ночь за окном… Еще один славный день в Бразилии. Хван целует парня, слегка повернув голову, потому что квадратные очки всегда вставали преградой обычным поцелуям. Это стало очередной привычкой. Его язык блуждает по полости рта Феликса, кончиком вырисовая узоры на небах, ряде зубов, чужом языке. Шаловливыми руками Хёнджин сминает изящную талию и сильные мышцы рук. Феликс в последний раз стонет, сжимает пальцы Хёнджина и изливается, пачкая их животы. Спустя время и Хёнджин кончает, тут же плюхаясь телом на липкого от пота Феликса. Тюль тихонько шелестит, раполневшая луна словно улыбается им двоим. — Тяжелый, — устало хрипит Феликс, пряча улыбку в каштановых волосах парня. Голос предательски выдает. — Потерпишь, — так же немногословно и довольно. — Ладно. — Знаешь, я вдруг на море захотел. Пойдём искупаемся? Феликс легонько гладит его по спине, знает, как это нравится Хёнджину. — Тогда на рассвете вернемся в депо, хочу Ару дорисовать. Они еще какое-то время лежат в объятьях друг друга. В комнате пахнет послевкусием страсти, которое выветривается через открытый балкон. Пока Феликс находится в душе, смывая с себя засохшее семя и пот, Хёнджин лезет в шкаф за одеждой и цепляется взглядом за тайник с накопленными деньгами. Он оборачивается назад на всякий случай, слышит, как в ванной все еще льется вода, что означает то, что Феликс не скоро выйдет из душа, а потому перепрятывает коробку получше, потопив ее в рукаве осеннего пальто, которое он надевает только тогда, когда едет куда-нибудь заграницу, где значительно холоднее, чем в Бразилии. Эти деньги пойдут Феликсу на операцию по корректировке зрения. Хёнджин почти накопил на нее, совсем скоро он сможет порадовать своего парня. — Знаешь что, — спустя время говорит Феликс, выйдя из душа с полотенцем на голове, — хочу попробовать фламинго добавить к твоей Аре. И пусть Чанбин возмущается столько, сколько хочет, в конечном итоге, все они понимают, что то, чем эти двое занимаются — настоящее искусство. Парадоксом можно описать связь между Феликсом и Хёнджином. Их отношения и любовь по истине являются вандализмом, но только потому, что это новое ответвление в творчестве, эдакая революция и переворот в классицизме. Такую любовь, как у них в современном мире далеко не все разобрали, но важно понимать, что она бывает совершенно разной. И ведь это нормально. Конечно, если это не любовь властей Рио-де-Жанейро к Эйфелевым башням на трамваях. В Бразилии еще столько всего, что можно запечатлеть на фотографиях и холстах, природа и люди этой страны уникальны. И красота заключаются именно в них. Когда-нибудь правительство признает граффити Феликса и Хёнджина на электричках, и у Чанбина появится настоящая работа: ловить преступников, оскверняющих культурное достояние Бразилии — то есть их творчество. Ну а пока они и дальше будут разрисовывать поезда, а потом, прыгая по их крышам, убегать от полицейского с собакой.