***
Дазай был прав - люди в его королевстве буквально светятся от беззаботности своей жизни. Конечно, как и везде, есть богатые и бедные, знатные и безродные, наследники и труженики, но пока Дазай неторопливо бредёт по центральной улице, он просто чувствует это - в его королевстве царят счастье и мирный покой. Даже если у людей возникают трудности, даже если у них «плохой» день, куда бы Дазай ни взглянул, он видит это - невидимое простым людям сияние, наполняющее даже самые отдалённые улицы и проулки. Завидев его, люди восторженно машут руками, глубоко кланяются и даже иногда бросают ему цветы. - Ваше Величество! - кричат они. - Это Его Величество! Мы рады видеть Вас в добром здравии! Они так теплы и приветливы. Выход королевских особ за стены дворца не новость, люди должны видеть свою власть и иметь возможность с ней говорить, но впервые за долгие годы своей растянувшейся в десятилетиях жизни Дазай не чувствует покоя, не чувствует счастья, не чувствует... Ничего. В его голове бьётся лишь одна мысль - как они могут? Как они, все эти люди вокруг, могут улыбаться ему, смеяться, шутить, дарить ему цветы? Как могут так радоваться его присутствию и как могут выкрикивать ему слова любви и веры в него, когда всего три месяца назад, собравшись разъярённой толпой, выламывали ворота дворца, желая хлынуть внутрь полной факелов и самых разных острых предметов людской волной? - Отдайте нам Королеву! - ревели они, беснуясь и рыча. - Отдайте нам Королеву! Королева должна умереть! Мори не раз и не два говорил, что Дазай должен понять и простить; что так было предрешено кем-то свыше, и не им пытаться изменить судьбу. Дазай был согласен когда-то. Тогда, когда у него были другие Королевы. Тогда, когда он не интересовался ими. Тогда, когда ему было безразлично, что с ними происходит, и живы они или мертвы. Но после того как, в его жизни появился Чуя, после того, как Дазай познал любовь, привязанность, взаимность и желание всегда быть рядом, никогда не разлучаться, всё изменилось. О, какой скандал случился, когда Дазай объявил, что они с Чуей будут делить одни покои. Это было просто немыслимо, Король и Королева всегда существовали отдельно, деля правление на двоих, деля обязанности на двоих, деля время суток на двоих, вынужденные идти по параллельным линиям, что никогда не пересекутся. Дазай стёр, уничтожил это на корню. - Ты совершаешь ошибку, - сказал тогда Мори, вздыхая и качая головой. - Тебе будет больно, Дазай. Тебе будет так больно. Ты пожалеешь об этом. Дазай не пожалел тогда и не жалеет сейчас. Да, боль от потери Чуи - он не знал, что с таким вообще можно жить. Но всё то счастье и любовь, что он получил взамен - это бесценно, и если платой за то будет подобная пытка, Дазай готов терпеть её. Вот только чем дольше он терпит эту боль, тем больше начинает злиться. И злится он не на себя прошлого и не на покинувшего его Чую, а на королевство и на людей, которые живут в нём; на людей, которые живут во дворце. Засуха - велика ли беда? Да, страдали посевы, горели поля и леса, и едва камень не плавился на мостовых. Болели и страдали люди, болел и страдал скот, и пересыхали реки и мелели озёра. Но разве это проблема? Зачем тогда при дворце все эти всезнающие умники сидят, если они не могут придумать, как справиться с чем-то таким банальным и старым как мир? - Дазай, пора перестать закрывать на проблему глаза, - шептал ему на ухо Чуя, прижимаясь губами к виску, обнимая за плечи. - Это продолжается почти полгода. Ты знаешь это. Я знаю это. Все знают это. Пришла беда. - Это всего лишь засуха, - отрезал тогда Дазай, высвобождаясь из ласковых рук и резко поднимаясь с трона, отходя в сторону окна в пол и глядя на повисшее над землями вокруг марево. - Нужно просто подождать. Сменится ветер, придут дожди, и всё закончится. - Дазай... - Ты перечишь Королю, Королева? Он не хотел срываться на Чуе, только не на нём, но рык сдержать не получилось. Впрочем, Чуя встретил его выпад с достоинством, присущим любой Королеве - присущим ему самому. Он одарил его способным заморозить всё вокруг ледяным взглядом, а после церемонно поклонился и покинул тронную залу, бесшумно закрыв за собой дверь, не сказав больше ни слова. Если бы Дазай только знал тогда, что Чуя задумал, если бы только кинулся следом, чтобы извиниться, всё могло бы сложиться по-другому. Впрочем... Могло ли? Чуя всегда был жизнерадостным человеком. Он любил жизнь во много раз больше, чем другие люди вокруг. Он был как жители города за стенами дворца, что в настоящем улыбаются Дазаю и встречают каждую трудность с решимостью преодолеть всё на своём пути. Наверное, это и неудивительно, ведь до того, как на его плече появилась пиковая метка, Чуя был обычным городским мальчишкой. Он жил вместе со старшим братом над являющимся небольшим семейным бизнесом винным баром, с малых лет помогал по хозяйству, был знаком с тяжёлой работой, с бытовыми проблемами, с деловыми дилеммами. Он жил среди простых людей. Он знал простых людей. Именно поэтому, получив метку и став Королевой, Чуя упорно работал на благо простого народа: упорно и результативно. При нём жизнь в королевстве стала во много раз лучше - это отмечали все. Народ, простой народ, боготворил Чую и превозносил его порой даже выше Короля, что было немыслимо в Пиковом королевстве. И всё же... «И всё же вы и только вы виноваты в его смерти», - думает Дазай, блуждая пустым взглядом по лицам и фигурам, по домам и улицам вокруг. Лицемерные. Какие же все эти люди лицемерные. Дазай чувствует тошноту, когда приближается к центру, и его встречает пёстрая толпа. Несмотря на утро рабочего дня, они высыпаются на площадь со всех сторон. Выдерживая дистанцию, не приближаясь даже на метр к охране вокруг, тем не менее, они поют гимн королевства и вновь бросают ему цветы, предлагают угоститься ароматными фруктами и сладостями, предлагают самые разные напитки, благодарят за что-то - за многое. Слова, слова, слова смешиваются с перезвоном смеха и запахом свежей выпечки и стиральных мятных смесей из ближайшей прачечной, а Дазай вместо шума и гама слышит гул в ушах, будто погрузился под воду. Яркие цвета и свет солнца смешиваются в чёрную грязь, что застит глаза. На языке вдруг чувствуется острый вкус крови - Дазай не заметил, как прокусил себе губу. - Возвращаемся, - бросает он своим людям с кривой, насквозь фальшивой улыбкой. Пусть и мимолётная, боль отрезвляет рассудок, который застила пелена острой злобы. Губа пульсирует, кажется огромной, распухшей, и Дазай кусает её снова, чтобы получить больше этой приводящей в сознание вспышки жжения. Выходы в город нужно прекратить. Неважно, что там по мнению его советников нужно народу - Дазай не хочет видеть этих людей, эти улицы, эти дома. Он есть королевство, и королевство есть он. Они связаны, королевство и его Король, но почему тогда Дазай не чувствует этой связи? Эти люди там, за стенами дворца, продолжают жить, радуются жизни, занимаются своими мелкими семейными делами и банальными проблемами. Они любимы, они счастливы, они не одиноки. Почему они должны иметь всё это, когда Дазай ощущает себя так, будто та проклятая засуха никуда не делась, не исчезла со смертью Чуи, а просто перенеслась внутрь его тела, выбирая изжечь Короля, раз не сумела изжечь его королевство? - Ваше Величество... Пиковый Валет скользит из-за колонны бесшумной тенью и останавливается ровно на границе темноты бокового коридора и льющегося через распахнутые двери холла дворца света. Дазай поднимает на него взгляд и на мгновение задерживает дыхание, когда видит в руках своего верного подданного корзину, полную белых и голубых роз. Он не забыл, какой сегодня день, не смог бы забыть никогда, и всё равно грудь пронзает острой болью, всё равно лёгкие на мгновение перестают работать, а кончики пальцев сковывает колющим онемением, когда он понимает, что пришло время вновь навестить Чую. Но вопреки вспыхнувшему внутри хаосу, его шаги твёрдые и уверенные, и протянутая ладонь совсем не дрожит, когда на неё опускается вес ручки корзины. И даже если Дазай не в силах встретить пристальный взгляд Акутагавы, он отказывается это признавать. - Спасибо, Валет, - бросает он и тут же устремляется вперёд по коридору. Акутагава едва слышно окликает его. Дазай делает вид, что не услышал.---
Когда Бубновая Королева принесла себя в жертву, Дазай сразу узнал об этом - почувствовал. Несмотря на разные правящие династии, все Масти связаны, и когда её сердце перестало биться, они узнали, все и сразу, почти одновременно. Дазай присутствовал на похоронах, стоял по правую руку от бледного как первый снег Мори, прижимаясь плечом к его плечу в знак поддержки и глядя пустыми глазами на гроб. Она и мёртвой была прекрасна, Бубновая Королева, олицетворение искусства. Лёжа в оранжевых шелках на подушках, будто прилегла ненадолго отдохнуть, она выглядела так, что невозможно было отвести глаз. Её длинные золотые волосы сияли, обрамляя хрупкую фигуру реками. Белоснежные лилии, окружающие её тело, украшающие волосы, букет из этих цветов в её руках - они пахли так тяжело и пряно. Тяжело и пряно, да - но запах смерти скрыть всё равно не смогли. Чуя выглядит так же, но в то же время совсем по-другому. Когда Дазай ступает в склеп, когда поднимает стеклянный колпак и заглядывает в родное любимое лицо, Чуя выглядит так, будто тоже спит, спит глубоким сном, вымотанный работой. И в то же время, глядя на него, Дазай остро осознаёт - Чуи с ним больше нет. Бубновая Королева потому и выглядела живой - она всегда была лёгкой и эфемерной, почти прозрачной и очень тихой. Её голос редко слышали среди придворных. Несмотря на своё положение, она была скромна и даже застенчива, но Дазай знает со слов Мори - она чудесно пела и прекрасно играла на фортепьяно, не раз и не два ублажая слух своего любимого Короля после долгих тяжёлых часов рутинной работы. Чуя никогда не был тихим. Никогда. Они познакомились, когда Дазаю было пятнадцать, и он удрал из дворца навстречу приключениям. Приключения обернулись стычкой с рыжим мальчишкой, с которым Дазай столкнулся в переулке, удирая от Рандо, из-за чего тот разбил глиняный кувшин вина, который нёс кому-то доставить. О, в каком ужасе был Рандо, когда примчался на крики и шум и увидел, как два подростка катаются по земле, мутузя друг друга кулаками. О, в каком ужасе он был, когда после Дазай заявил, что выскочку стоит поставить на место, поэтому он будет ходить в город каждый день и искать этого мальчишку, чтобы устраивать ему пакости. Впрочем, не то чтобы он долго жаловался, познакомившись со старшим братом Чуи, Верленом. Да и Дазай с Чуей незаметно, но очень быстро перешли от склок к настоящей дружбе. Дазай не может точно сказать, когда его чувства изменились. Когда ему перестало хватать дружбы? Когда он понял, что присутствие Чуи порождает в нём какие-то новые, неизведанные желания и порывы? Дазай до сих пор не может точно сказать, когда же влюбился в Чую, но что он знал тогда, в прошлом, так это то, что до момента зарождения этих чувства в его жизни успело многое измениться: они оба выросли, Дазай из наследника после смерти своего отца превратился в Короля, и у него успело смениться целых три Королевы, будто Пиковое королевство кто-то проклял. А Чуя... Чуя был рядом всё это время. Чуя оставался единственным постоянным в его жизни, и Дазай так сильно, так сильно дорожил им. Они виделись не так часто, как Дазаю хотелось бы, и кто бы знал, в каком восторге он был, когда во время очередной встречи непривычно нервный и дёрганный Чуя отозвал его в их любимый парк подальше от чужих глаз и показал плечо, на котором обнаружилась пиковая метка. Для него эта метка была возможностью быть рядом с Чуей как можно чаще. Для него эта метка была будто исполнением всех заветных мечтаний. Для Чуи же, как оказалось, эта метка стала настоящей проблемой и причиной многих страхов и неуверенности в собственном будущем. Как Дазай хохотал, как хохотал, когда, краснея и лицом, и ушами, и даже шеей, Чуя процедил сквозь зубы вопрос о том, как мужчина-Королева вообще должен подарить Королю наследников. - Глупый Чу-у-уя, - пропел тогда Дазай, похлопывая зарычавшего Чую по макушке. - Ты не знал? Мужчины не способны сами порождать жизнь! - Я знаю это, ты, высокомерная задница! - прорычал в ответ Чуя, пытаясь пнуть изворачивающегося Короля; хорошо, что никто не видел, людей бы от такой непомерно наглой дерзости удар хватил. - Ты прекрасно понял, что я имел в виду! Что Дазай понял, так это то, что Чуя понятия не имел о том, кто такая Королева, зачем она нужна и какие у неё обязанности. И именно тогда, когда он начал просвещать Чую - попутно сделав акцент на том, что Короля и Королеву по традиции не связывают ни любовные, ни интимные отношения как таковые, из-за чего Чуя совершенно восхитительно раскраснелся от смущения и злости - Дазай и задумался всерьёз о том, для чего вообще существует Королева. И когда он сделал это, его впервые в жизни охватил страх. Быть может, это и было началом конца. Быть может, именно тогда он и начал прозревать относительно своих истинных чувств к Чуе, ведь смерть предыдущих Королев нисколько не волновала его, не печалила. Более того, когда он ребёнком случайно узнал правду о предназначениях Королев, задолго до коронации, задолго до того момента, когда Король-отец должен был просветить его, он не почувствовал сочувствия или огорчения, жалости. Нет, ему было всё равно. У каждого своя роль, не так ли? И если судьба Пиковой Королевы - умереть за своё королевство, что ж... Это её судьба. Вот только когда Чуя стал Королевой, всё изменилось. Вот только когда приехавший погостить Мори за вечерним чаем на вопрос Дазая о том, можно ли уничтожить метку на плече Королевы, крепко сжал его руку и сказал «нет», сказал «это его судьба, Дазай», Дазай вдребезги разбил весь чайный сервиз. - Королева-мать мертва, - помолчав, добавил тогда Мори, отводя взгляд. - Ты знаешь, что это значит? Побелевший от ужаса Дазай знал. Это означало, что истинную правду о предназначении Королевы Чуе должен был поведать он сам. - Ты шутишь, да? - нервно облизнув пересохшие губы, спросил Чуя, и всё, что смог Дазай, это покачать головой, так и не набравшись смелости посмотреть ему в глаза. Тогда всё это и произошло. Чуя с чуть истеричным смехом заявил, что им нужно выпить. Дазай не считал, что алкоголь поможет лучше принять эту мысль, осознать её, но не стал перечить - благо, был поздний вечер. В итоге они заперлись в покоях Королевы и выпили слишком много вина для того, чтобы оставаться в трезвом рассудке. И именно тогда, когда Дазай уже был готов рухнуть в подушки и уснуть, Чуя вдруг решительно схватил его за лацканы пиджака, притянул к себе и поцеловал. Так странно, воспоминания остались смазанными из-за алкоголя, но Дазай до сих пор помнит, сколько ясности и своеобразной трезвости было в абсолютно пьяных глазах Чуи. Помнит он, и сколько больного веселья было в голосе Чуи, когда тот прошептал в его губы: - Что ж, тогда мне лучше жить так, как я того хочу. Как оказалось, до Чуи осознание зародившейся между ними привязанности дошло намного раньше. Он хранил свою влюблённость в тайне, потому что хорошо запомнил слова Дазая о том, что Король и Королева не должны привязываться друг к другу, что Король и Королева - это Солнце и Луна королевства. Тогда ему казалось, что это бесконечно глупо, но, узнав правду о судьбе Королевы, Чуя согласился, что это весьма логичный ход - избежать привязанности между правящими сторонами, дабы избежать боли от потери, ведь Королева однажды умрёт, ведь Королев много, тогда как Король - один и он есть королевство, а королевство есть он, и нет ничего важнее и ценнее, чем покой на его сердце. И всё равно он нисколько не был против, когда однажды Дазай ворвался в его покои и налетел на него с поцелуями, а после заявил, что отныне Чуя будет жить в его покоях, потому что в бездну всё. - Мой Чуя, - ласково шепчет Дазай, собирая из саркофага завядшие цветы. - Ты всегда был на моей стороне. Всегда заботился обо мне. Всегда защищал меня. Я так благодарен тебе... Знал ли ты? Понимал ли ты? Чуя не может ответить, и Дазай немного, самую чуточку рад этому. Потому что узнать ответ страшно. Может, когда-то Чуя и знал, как сильно Дазай любил и ценил его, но когда пришла засуха, всё изменилось. Дазай отрицал происходящее до последнего. Чуя же был гласом разума и раз за разом заводил разговор на ненавистную тему, которая под конец стала запретной, потому что доводила Дазая до белого каления. Они не раз спорили, ссорились, кричали друг на друга и даже дрались, будто вновь став неразумными подростками. Они не раз зализывали после раны друг друга, неистово целуясь, отдавая себя друг другу без остатка и шепча в покрытую испариной кожу слова любви, верной и вечной. А после наступал новый день, поднималось рассветное солнце, марево над городом становилось плотнее, и всё больше жалоб приходило от горожан, и всё громче становились шепотки о «великой беде», и всё чаще Дазай ловил на себя пристальные взгляды придворных. - Звери, - шипел, рычал, бессильно шептал он в шею Чуи, обвившись вокруг него в постели, прижимая к себе почти до пронзающей кости обоюдной боли. - Если бы не правила, если бы не законы ритуала, они бы уже разорвали тебя на части, лишь бы спасти свои шкуры. - И были бы правы, - спокойно отвечал ему Чуя, поглаживая по каменным плечам и спине, вырисовывая пальцами невидимые созвездия на полотне его кожи. - Ты не сможешь убегать от правды вечность, Дазай. Эта засуха - то самое бедствие. Беда, цена за избавление от которой - моя жизнь. - Мы найдём выход, - яростно прошептал тогда Дазай, приподнимаясь на локте и раздражённо глядя сверху вниз; всклокоченный, измученный, с тенями недосыпа под глазами и печатью отчаяния на лице. - Должен быть выход. Он всегда есть. - Верно, - мягко улыбнулся Чуя, прижимая ладонь к его щеке и тихо вздыхая, когда сухие губы коснулись его запястья. - И выход есть. Ты - Король, Дазай, и ты должен отдать приказ. - Тогда я больше не хочу быть Королём, - больше не пытаясь скрыть острой боли, прохрипел Дазай и рухнул на него, втягивая обоих в водоворот полного горечи, но всё ещё бесконечно сладкого поцелуя. Закончив убирать увядшие цветы, Дазай начинает выкладывать из корзины новые. Впрочем, он всё больше отвлекается на разглядывание родных черт, пытаясь увидеть в них хоть какие-то изменения, узреть какой-то знак. Но ничего нет. Чуя выглядит так же, как и неделю назад, и две недели назад, и три недели назад. Сила Масти, текущая в крови Дазая, поддерживает его тело в стазисе, сохраняя красоту нетронутой. Скользнув глазами на закрытый мраморный саркофаг, в котором покоится его отец и хранится урна с прахом матери, скользнув взглядом по урнам с прахом его собственных предыдущих Королев, Дазай вспоминает взгляды Акутагавы, когда тот приносит для него корзину свежих роз, и передёргивает плечами. - Он недоволен нарушением правил, - негромко сообщает Дазай, выкладывая голубые розы вокруг волос Чуи, мягко касаясь подушечками пальцев золотисто-медных завитков. - Ты не должен лежать здесь, Чуя. Пока ты здесь, пока твоё тело цело, новая Королева не появится, потому что магическая метка всё ещё при тебе. Об этом шепчутся в каждом закоулке дворца. Они боятся, что такими темпами новая Королева никогда не родится, и наше королевство постигнет судьба Трефовых земель. Чуя не отвечает. Он никогда не отвечает, и Дазаю больно от этого. Чуя не выглядит спящим, он выглядит отсутствующим. Его присутствие всегда отражалось цепкими взглядами, гримасами на лице и громкостью голоса. Когда Чуя появлялся где-то, его невозможно было не заметить. Огонь волос, прозрачная голубизна глаз, лучезарные улыбки и заразительная энергия, которую он щедро раздаривал всем вокруг - вот чем был Чуя. Не тишиной, апатией и безличием. Нет, он был красной розой в саду из белых, он был красной камелией посреди серебра снега. Без него всё не так. Звуки тише, краски бледнее, свет солнца тусклый. Без него эхо глубже и тени ближе. Без него холодно даже в тепле и одиночество душит, душит, душит невидимыми пальцами, хоть Дазай остаётся наедине с собой, хоть находится в толпе людей. - Я скучаю по тебе, - признаётся Дазай, нависая над лицом Чуи, вглядываясь в него в бессмысленной надежде на чудо. А после целует закрытые веки и переносицу. Прижимается губами ко лбу, мягко скользит губами по холодной щеке и оставляет поверхностный поцелуй поверх губ. Красив. Чуя так красив. Он был красив мальчишкой и подростком, он был красив молодым мужчиной. Он был красив в простой рубашке и штанах и был красив в дорогих одеяниях и королевской мантии. Он был красив сонный и раздражённый и был красив уставший после секса и разморенный вином. Он был красив телом. Он был красив душой. Он был красив всем. Если Бубновая Королева олицетворяла красоту Бубнового королевства, то Чуя олицетворял красоту Пикового. Он был всем этим - отражением жизни королевства. И Дазай ненавидит думать об этом, потому что именно это проклятое королевство Чую и погубило. Он никогда не забудет тот вечер. Жарко и душно, марево повсюду и запах горячего камня и пыли. Окна во всём дворце были зашторены, двери закрыты, чтобы не впускать жару с улицы, но ничего не помогало. Воды было мало, она испарялась на глазах, и Дазай наблюдал за этим с ленивым безразличием, сидя в тронном зале, выливая её из кубка на свою ладонь и не думая ни о чём, не чувствуя ничего. Он был королевством, и королевство было им - ему было плохо на совсем другом уровне. Он знал, от него ждут решительных действий, ждут официального приказа для Королевы, потому что это заведённые столетия назад правила, которые безоговорочно выполнялись всеми вокруг, но его пересохшие потрескавшиеся губы были плотно сжаты, и никакая боль и нужда не были в силах заставить Дазая произнести вслух заветные для всех вокруг слова. - Ты всегда был упрямым, - покачал головой вошедший Чуя; единственный из всех желающих увидеть Короля, кому было дозволено войти. Он подошёл к трону и какое-то время смотрел на Дазая снизу вверх, а после медленно поднялся по ступеням и сел боком на его колени. Дазай помнит, как приятно было ощущать вес его тела и его тепло, несмотря на жару. Как приятно было чувствовать его пальцы в своих кудрях. Как приятно было вдыхать его запах - свежий пот, полевые цветы и аромат самого солнечного света. Чуя улыбался ему тогда. Чуя долго смотрел ему в глаза, а после набрал в рот тёплую воду из кубка и поцеловал. Дазай тогда почувствовал, как оживает. Вода омыла будто разбухший язык, смягчила ноющие сухие губы. Ласка Чуи прогнала туман из мыслей, вывела из болота апатии. Чуя целовал его, Чуя держал его лицо в своих ладонях, а Дазай смотрел сквозь ресницы на его прикрытые глаза, на отбрасываемые на кожу ресницами эфемерные тени, и чувствовал себя так, будто присутствие Чуи и только Чуи возвращает его к жизни. - Я знаю, ты чувствуешь это, - прошептал тогда Чуя, будто мысли его прочёл. - Так это работает, Дазай. Так было всегда и всегда будет. Королева способна спасти королевство. Королева и только Королева способна спасти своего Короля. Дазай не хотел вновь говорить об этом, не хотел и эхо мысли о смерти Чуи допускать в пространство между ними, и как же он был рад, что Чуя не стал развивать эту тему. Что ж, он должен был знать лучше. Потому что Чуя целовал, целовал и целовал его: секунды, минуты, казалось, часы. К тому моменту, когда в тронный зал бесцеремонно ворвался Акутагава, заявив о толпе у ворот, Дазай пришёл в себя достаточно, чтобы подняться с трона и начать думать о том, что ему следует сделать. Вот только Чуя тогда уже принял своё собственное решение, и Дазай уверен, что принял он его задолго до того, как их прервал Валет. Потому что когда он отправился в зал совета, чтобы солгать подчинённым о том, что дата ритуала назначена, чтобы отправить кого-то к толпе и усмирить её обнадёживающей ложью, когда решительно задумался о том, что Чуя для него важнее королевства, и пусть оно хоть сгорит дотла, если это будет означать, что Чуя останется жив, тогда... Тогда всё и закончилось. - Это было так жестоко, Чуя, - упрекает Дазай, отстраняясь и протягивая руку к лежащему возле подушки внутри саркофага кинжалу. - Никогда бы не подумал, что ты можешь быть таким эгоистом. Рукоять клинка в его пальцах тяжёлая. Лезвие за прошедшее время не потеряло своей остроты - лучшая сталь. Этот клинок был подарком Дазая для Чуи. Тому всегда нравилось вычурно украшенное оружие - что за дурной вкус, Дазай не уставал говорить об этом - но это также облегчало процесс выбора подарков. У Чуи успела накопиться целая коллекция, но этот клинок всегда был особенным, потому что Дазай сделал его сам. Это потребовало времени, упорства и часов наедине с Хироцу, мастером своего дела, но тем ещё дотошным занудой, но Дазай сделал это. Острое лезвие, обвитая драконом с детально проработанной чешуёй рукоять, драконьи глаза в виде драгоценных камней, мелкая крошка по линиям длинных усов, сверкающая в свете солнца. Чуя был в восторге, а когда узнал, что Дазай сам изготовил этот клинок специально для него, то так посмотрел на него, что Дазай... Он даже не знает, что почувствовал тогда. Так ощущается истинная любовь? Так ощущается истинная связь между душами? Что бы это ни было, оно пронзило его насквозь и сделало самым счастливым человеком на свете. И не было боли сильнее его, когда этим самым клинком Чуя перерезал себе горло. Это закон. Это правильно. Это ритуал. Королева должна принести себя в жертву в одиночестве, познав смерть от своих собственных рук. Но Дазай и представить не мог, что Чуя уйдёт вот так - тихо, без лишних прощаний. Без всяких прощаний. Так жестоко и так... Так в его стиле. Дазай может отказываться принимать, но он знает - Чуя сделал это ради него. Ни для кого не секрет, что под конец Дазай растерял хладнокровие и умение мыслить здраво. Ему стало наплевать на всё кроме Чуи, но Чуя никогда не был таким. Он всегда думал в первую очередь о королевстве и о том, какую пользу может принести в качестве Королевы. И о Дазае, о своём Короле, он тоже всегда заботился. Поэтому он не сказал ему - знал, что Дазай попробует остановить, помешать, что они разругаются, рассорятся, возможно, снова подерутся. Поэтому он ушёл тихо - ушёл и сделал то, что должен; ушёл, чтобы исполнить приказ, который у Дазая никогда не хватило бы силы и смелости отдать. - И даже в смерти ты был так красив, - улыбается Дазай, разрезая клинком свою ладонь и наблюдая за тем, как рубиновые капли собираются в ручейки, заполняющие углубление по центру. Да, Чуя был прекрасен в своей смерти. Дазай помнит, как понял всё в мгновение ока, когда успевшее стать знакомым звенящее чувство очередной потери пронзило саму его суть, знаменуя о принесённой жертве, и как ворвался в его покои - в личные покои Королевы, которые так долго простояли заброшенными - только для того, чтобы увидеть Чую на полу перед постелью. Вокруг была кровь, так много крови, а Чуя лежал на некогда белоснежном ковре и был так красив в королевском одеянии. Дазай не видел его в этой одежде с момента коронации, на которую Королева в зависимости от пола надевает определённый наряд. Белоснежные брюки и перчатки, прозрачно-голубая рубашка, синий пиджак. Хрустальные пуговицы, серебряные запонки, серебряный узор в виде Пиковой Масти во всю спину. И поверх всего этого длинная тяжёлая мантия цвета ночного неба без звёзд: с меховой оторочкой, с пышным воротом, с тяжёлой серебряной брошью-замком и длинными серебряными цепочками с вкраплениями драгоценных камней, каскадами спадающими вниз по задней части мантии до самого пола. Когда Дазай рухнул рядом с Чуей на колени, когда дрожащими руками притянул к себе, поддерживая безвольную голову, с неё упал украшенный сапфирами и чёрными опалами серебряный венец. Когда этот венец ударился о пол и покатился в сторону, за окном громыхнуло, и на землю упали первые капли дождя. - Они радуются, - шепчет Дазай, с помощью силы Масти собирая свою кровь в ладони в единое целое и формируя из неё красную камелию, бережно опуская цветок поверх рыжих волос рядом с ухом. - Они радуются, Чуя. Они улыбались тебе и говорили, что любят. Они улыбаются и говорят, что любят меня. Но они убили тебя. Они отняли тебя у меня. Почему я не могу ответить им тем же? Почему я не могу отобрать у них всё? Король и Королева, связь с королевством, жертвы и выборы... Разве не глупо? Кому нужна такая жизнь? Зачем нужна такая жизнь? «Не делай глупостей», - слышит Дазай голос Мори в своей голове. Глупость... А глупость ли это? Все в Пиковом королевстве только и говорят о том, что королевство есть Король и Король есть его королевство. Все считают, что Король должен любить своё королевство и заботиться о нём, но кто сказал, что невозможна ненависть? Кто сказал, что невозможно желание всё разрушить? Дазай всю жизнь смотрел на своего одинокого в любви отца, смотрел на свою проклинающую судьбу и ненавидящую своё предназначение злую мать. В отличие от Чуи, в отличие от других Королев, она не хотела умирать только для того, чтобы кто-то там где-то там жил. Её осуждали, называли эгоисткой, и Дазай знает, её почти насильно заставили провести ритуал, опоив какой-то настойкой. Потому и был так недолог период мира и безбедствия в королевстве - потому что жертва Королевы не была её доброй волей. Но так ли его мать была неправа в своём злом отчаянии и ненависти? Почему она должна была умереть только для того, чтобы жил кто-то другой? Почему Чуя должен был умереть только для того, чтобы где-то там жили люди, которых Дазай даже не знает, но которых должен любить просто потому что, как часть и сущность своего королевства, тогда как любовь к Чуе для него всегда должна была оставаться под запретом? Без Короля не может быть королевства; Король и Королева никогда не должны влюбляться друг в друга; только смерть Королевы способна спасти королевство, и Королева должна убить себя своими собственными руками - все эти старые законы известны Пиковой династии «от» и «до». И каждый из них Дазай ненавидит, потому что они обрекают на страдания и Короля, и Королеву. Королева вынуждена жить со знанием того, что в любой момент может случиться так, что ей придётся убить себя. Король вынужден жить в вечном одиночестве и с пустотой внутри, будто сидящая на троне искусно сделанная кукла: красивая; бесполезная; в цепях. Мори может говорить что угодно о тяжком бремени всех Королей, но правда в том, что Пиковая династия самая несчастная. Мори потерял одну Королеву. Коё своего возлюбленного даже не успела сделать Королём. В Трефовом королевстве о любви и не думали, там всегда шли войны за власть из-за непостоянства статуса родовитости Масти. И только в Пиковом королевстве Король обречён хоронить, хоронить и хоронить своих Королев. Дазай знает, его отец к концу своей очень долгой жизни вообще перестал чувствовать что-либо - так много траурных процессий он провёл во дворце. Дазай не набрал и свой первый десяток, но дело не в цифрах, дело в людях. Дело в Чуе, и так было всегда. И какая разница, одна Королева или несколько, если Чуя для Дазая оказался всем тем, чем стала для Мори его Бубновая Королева? - Но я восстановлю справедливость, - шепчет Дазай в самое ухо Чуи, а после оставляет поцелуй на его виске и выпрямляется. - Я восстановлю справедливость, и мы с тобой снова будем вместе, Чуя. Обещаю. Опуская вниз стеклянную крышку и бросая последний взгляд на свою Королеву, последнюю и единственно любимую из всех, Дазай разворачивается на каблуках и покидает склеп. Он знает, если бы Мори узнал о том, что он задумал - запер бы, невзирая на их статусы и все законы. Если бы Чуя каким-то образом оказался на мгновение жив и узнал о том, что задумал Дазай, он попытался бы его придушить, а после тоже запер бы. Хорошо, что никто не знает, что никто во всём дворце не знает, что задумал Дазай. Потому что, трясясь за свои шкуры, они и в самом деле могли бы изолировать его, запереть, как в своё время запирали его мать, оправдываясь словами «это для её же блага». Тогда Дазай не понимал свою мать, считал её глупой из-за того, что она противится судьбе, но в настоящем возле её урны всегда есть свежие цветы. Мелочь, но так Дазай отдаёт дань той, которую понимает в настоящем как никогда раньше, даже если причины и следствия у их ситуаций абсолютно разные. - Остановись, Дазай! Что ты делаешь? Ты хочешь, чтобы жертва Чуи оказалась напрасной? - вопросил бы Мори, хватая его цепкими пальцами за плечи и встряхивая в попытке пробудить здравый смысл. - Остановись, Дазай! Что ты делаешь? Я люблю тебя, идиот! Я всегда хотел только одного: чтобы ты жил! - закричал бы ему в лицо Чуя, хватая за лацканы пиджака и тряся так сильно, что заныла бы шея. Правда в том, что жертва Чуи изначально была напрасной: будут новые беды и будут новые Королевы, которые погибнут за чьё-то чужое счастье и жизни. Правда в том, что и упрёк Чуи был бы несправедлив: он мог умереть за благополучие связанного с королевством Дазая, но реальность такова, что хорошо только королевству, тогда как засуха внутри Дазая никуда не делась, иссушает и уничтожает его изнутри каждую секунду его жизни, которая без Чуи, без его любимой Королевы, и не жизнь вовсе, а пустое существование. Есть незыблемые законы Масти, которым вынуждены подчиняться все династии, это правда, и в Пиковом королевстве их всегда исполняли, почти безропотно и часто смиренно. Но если они оказались нарушены, что толку оглядываться на то, что казалось незыблемым? Ориентиры сменились, якоря стали другими. Король и Королева полюбили друг друга, и уже не имеет смысла, выполнила Королева свою роль или нет. Важно лишь то, что Король возненавидел своё королевство из-за смерти своего возлюбленного настолько, что готов пойти на всё, чтобы восстановить справедливость. Все вокруг скажут: одна жизнь за жизни сотен и тысяч - справедливая цена. Когда-то Дазай был согласен. Больше нет. Жизнь Чуи - вот что стоит сотен и тысяч чужих жизней. Жизнь Чуи стала для него дороже всего на свете, дороже его собственного королевства, и это уже не изменить. Многие считали, что Чуя в качестве Королевы отравлял сердце Короля и туманил его разум. Глупцы. Чуя был тем, кто открыл ему глаза. Чуя был тем, кто вывел его из тьмы одиночества на свет и позволил увидеть, услышать и почувствовать жизнь. Король, впавший в апатию, в уныние, в безразличие - страшная беда для своего королевства, ведь это отразилось бы на жизнях людей. Никто понятия не имеет, что Чуя принёс себя в жертву дважды, что он спас королевство дважды, и засуха была второстепенной бедой. Если бы Чуя не появился в жизни Дазая, если бы не стал его другом, если бы не стал его растопившей льды вокруг чернильного сердца Королевой, всё могло закончиться куда раньше и куда хуже. Дазай не может сказать, как именно, прецедентов не было, но он чувствует это, просто знает об этом. Но Чуи больше нет. Чуи больше нет, он никогда не вернётся, и Дазай вновь чувствует пустоту, которая отступила во мрак его души в тот день, когда он столкнулся на улице города с шумным рыжим мальчишкой, разбив его кувшин с вином. Пустота эта мантией обвивает его плечи и шепчет в самое ухо о том, что он всегда будет один, что она пожрёт его без остатка. Прожорливая хищная тварь не врёт, Дазай уверен в этом. Он это знает, знал с самого детства, когда осознал, что путь Короля - узкая серая дорога одиночества, замкнутая в кольцо по периметру золотой клетки-дворца. Всегда один и навсегда привязан к своему королевству, а вокруг только тишина и похороны, похороны, похороны - вереница безликих лиц, мёртвых, мёртвых, мёртвых. Потому что Пиковое королевство может существовать без Королевы, не может лишь без Короля. Даже просто подумать о том, что, когда Королева убивает себя, чтобы спасти королевство, Король может убить себя, чтобы уничтожить его? Никто не смог бы, никогда. И зря. Потому что возненавидевший своё королевство Король может уничтожить его и очень просто. Достаточно покончить с собой, и, Дазай знает, Пиковое королевство постигнет участь Трефового - исчезнувшего с лица земли навсегда. Но, быть может, он и в самом деле всегда был излишне драматичен, как упрекал его Чуя, потому что просто убить себя кажется ему пустой малостью. А может, его отец был прав, когда, перебрав вина, смотрел на него через длинный стол в обеденной зале и повторял раз за разом словно в бреду, что у Дазая тёмные и пустые глаза его сумасшедшей матери; что однажды он приведёт королевство к гибели. Быть может, прав был и Мори, как-то сказавший ему за чашкой чая ещё до встречи Дазая с Чуей, что любовь умеет сводить с ума и часто толкает на безумные поступки. Неторопливо бредя по ночным улицам спящего города к центральной площади, Дазай не знает, кто из них всех был прав. Возможно, он сошёл с ума. Возможно, он слишком сильно влюблён. Возможно, он просто бракованный Король, у которого никогда не было никакой приязни и привязанности к своему королевству. Так или иначе, он не чувствует ужаса от того, что собирается сделать, и не чувствует страха, не чувствует сожаления, не чувствует скорби, не чувствует... Ничего. Всё, чего он хочет - чтобы всё это закончилось, это пустое существование, чтобы замкнутый круг разорвался. И чтобы Чуя был рядом. Чтобы Чуя, его возлюбленный, его Королева, чтобы он снова был рядом, чтобы улыбался ему и кричал на него, чтобы целовал его нежно и пихал локтем в бок больно, чтобы заботился о нём мягко и чтобы они вновь кричали друг на друга и катались по полу в драках, словно неразумные мальчишки. - Я люблю тебя, Чуя, - едва слышно выдыхает Дазай, останавливаясь в центре площади и резко разворачиваясь. - Я так сильно люблю тебя, - повторяет он, доставая из-под королевской мантии старую рассохшуюся книгу. Мори говорил, что всё, что происходит, предрешено самой Судьбой. Законы Масти издревле говорили о том, что только Королева может спасти Пиковое королевство от великой беды. Что ж, Королева мертва, и Король в трауре. Королева мертва, Король в трауре, а в его руках - старая рассохшаяся книга, способная переписать саму судьбу. А может, это не перепись. Может, это конец и одновременно начало, потому что если Мори был прав, и всё было предрешено, то и любовь Пикового Короля и Королевы, и последующая смерть Королевы, и взявшее из неё начало безумие Короля - всё это тоже было предрешено самой Судьбой. И пусть в Пиковом королевстве вся сила Масти сосредоточена в способной спасти его Королеве, у Дазая, как у Короля, тоже есть что предложить той сущности, к которой он собрался взывать. - Я предлагаю вам своё тело, - громко и чётко начинает Дазай, разрезая ладонь забранным из саркофага Чуи клинком и прижимая её к исчерченной ритуальными знаками странице. - Я предлагаю вам свою душу. Я предлагаю вам своё сердце. Я предлагаю вам силу, что является силой одной из четырёх Мастей и моей сутью, сутью этого королевства. Услышьте мой голос и явитесь на зов, возьмите уплату за желание и подарите вечный покой, чтобы даже вы, сами дарители тёмной немилости, что откликнутся, никогда не сумели разбудить и поднять меня, Пикового Короля, вновь! Голос Дазая разносится от площади по улицам гулким эхом. В окнах домов вокруг начинает загораться свет. Но люди не успевают узнать, что происходит, не успевают посмотреть, кто шумит на улице в столь поздний час. Время на мгновение будто застывает, ветер затихает, звуки исчезают - а после с невероятно громким шлепком капля крови с ладони Дазая бьётся о брусчатку площади, и будто рябь по воде во все стороны от фигуры Дазая взвивается шальное пламя. Слышится громкий рёв, небо озаряется кровью и золотом, а дикий рычащий зверь, будто тьма с алыми глазами, появляется полусформировавшимся из чёрных клубов дыма не то волком, не то псом на том месте, где превратилась в пепел на земле отброшенная Дазаем обжёгшая его руки старая рассохшаяся книга. И за мгновение до того, как всё вокруг вспыхивает болью и хаосом, и воцаряется симфония людских криков и плача, Дазай улыбается, глядя приготовившемуся к прыжку зверю в дикие глаза. Он вспоминает копию королевства в игровой и собаку, которая там всё уничтожила. Когда зверь прыгает, готовясь разорвать его на куски в уплату обозначенной дани, Дазай закрывает глаза с мыслью о том, как это иронично; с мыслью о том, что Мори как будто и в самом деле был прав, и всё это, всё с самого начала, было предрешено самой Судьбой.***
В округе Сурибачи пустынно, тихо и безлюдно - как Дазай и думал. Это вызывает раздражение, потому что самый лёгкий и быстрый способ получить информацию - допросить кого-нибудь, но на горизонте как назло никого нет, и всё, что ему остаётся, это листать недавно купленное пособие по самоубийству в надежде найти что-нибудь приятное, но при этом достаточно необычное, чтобы его смерть не была скучной. - Дазай-сан, - говорит Хироцу за его спиной. - Это место боевых действий. Вам следует быть... Он не договаривает, а Дазай не успевает дочитать открытую страницу, потому что у него звонит телефон. Но дело не столько в Мори-сане, этом хитром интригане, который опять попрятал от него все опасные лекарства, сколько в том, что Дазай не успевает толком закончить разговор, как его внезапно сбивают с ног, да с такой силой, что он врезается в стену под звон в ушах и хруст костей в теле. - Дазай-сан! - взволнованно кричит Хироцу где-то в стороне. Но Дазай не слышит его, не видит его. Он даже не слышит и не видит толком того, кто напал на него. Его голова внезапно взрывается болью, поплывший взгляд цепляется за яркий рыжий цвет волос напавшего, а в его памяти всплывает вереница лиц и голосов, и мест, и событий. Дазай не замечает, как Хироцу бросается к нему и останавливается в растерянности, когда напавший вдруг рушится рядом с Дазаем, схватившись за голову. И уж точно Дазай не обращает на него внимания, когда распахивает зажмуренные в какой-то момент глаза и нос к носу сталкивается с лицом сбившего его мальчишки, которому и принадлежат те самые яркие рыжие волосы и у которого невероятно чистые, прозрачно-голубые глаза. - Чуя... - бессознательно выдыхает он. Ему не отвечают. Так похожие на редчайшие драгоценные камни глаза закатываются, и рука Дазая тянется к пульсу напавшего на него раньше, чем он успевает осознать движение. Бьётся. Пульс есть: стабильный, ровный, кричащий о жизни. Это порождает в груди Дазая смех, и он не сдерживает его, даже если Хироцу смотрит на него как на сумасшедшего. Чёрт возьми, Хироцу. И Мори-сан. И Коё-сан, и многие другие. - Подгоните машину, Хироцу-сан, - отдаёт приказ Дазай, осторожно, всё ещё неверяще касаясь кончиками пальцев рыжих прядей волос. - Что насчёт поручения от Босса? - с сомнением уточняет Хироцу, ведь они только пришли. - Я сам ему всё объясню, - обещает Дазай. - Поторопитесь. Нам нужно срочно вернуться. Хироцу медлит, но в конце концов удаляется, чтобы выполнить приказ. Неуклюже перекатившись на колени, Дазай осторожно подтаскивает незнакомого рыжего мальчишку ближе к себе и касается ладонью его покрывшегося испариной липкого холодного лба. Он ещё не до конца осознал, что произошло, и что за воспоминания внезапно заполонили его память, но всё в нём кричит, что это его, настоящее, родное, и что этот рыжий мальчишка - Чуя, он звал его «Чуя» или «моя дражайшая Королева» - тоже его, тоже родной. «Но откуда взялись эти воспоминания?» - гадает Дазай, осторожно затаскивая Чую себе на спину и поднимаясь на ноги. - «И что стало причиной для их пробуждения, если они действительно мои?». Стоит сделать несколько шагов вперёд, и на мгновение Дазай будто проваливается куда-то. Мир вокруг схлопывается, и он вдруг видит, как невысокий мужчина с длинными рыжими волосами в королевских одеждах с непоколебимой решимостью заносит клинок над своим горлом, шепча со слабой улыбкой беззвучное «я люблю тебя, Дазай Осаму, мой Король». Когда лезвие кинжала входит в уязвимую плоть, вихрь красок стирает изображение, и вместо него Дазай видит, будто лично наблюдая со стороны, беснующееся пламя, воющего в нём огромного зверя и ещё одного мужчину в королевских одеждах. Мужчину, почти разодранного на куски, залитого кровью, превращённого в лоскуты мяса, кожи и сломанных костей, но всё ещё живого, наблюдающего пустыми глазами за тем, как горит, горит, горит и уничтожается до пепла, что после развеет ветер, всё вокруг. Мужчину, лицо и глаза которого Дазай узнаёт. ... горит, наконец-то оно горит, это ненавистное ему проклятое Пиковое королевство. - Что же это такое? - бормочет Дазай себе под нос, когда картина мира перед ним восстанавливается. Покрепче сжав ноги рыжего мальчишки - Чуя, его зовут Чуя - под коленями, он начинает брести в сторону ближайшего проулка. Что бы ни произошло, он уверен, что скоро разберётся и всё обязательно поймёт.***
- Откуда у тебя этот шрам? - Отвали от меня, придурок Дазай, не разговаривай со мной! Бесишь! - Чиби такой дурак! Не может ответить на простейший вопрос! - Я не дурак, ты, ублюдок! Я просто не помню! - Как можно не помнить, откуда поперёк твоего горла шрам, будто кто-то пытался тебя прирезать? - Представь себе, иногда люди не помнят! Чуя уходит, громко топая ногами. Проводив его взглядом, Дазай вздыхает и ерошит волосы на затылке; засовывает руку в карман чёрного плаща и достаёт оттуда коробочку с чокером. Шрам на горле Чуи сводит его с ума. По непонятной причине, несмотря на явно разделённые на двоих в момент первой встречи воспоминания, память Чуи что-то блокирует, из-за чего он не помнит о том, что помнит Дазай. Иногда какие-то проблески случаются - однажды он назвал безмерно удивившегося Мори-сана Его Величеством - но это лишь проблески, тусклые и жалкие, ничего больше. Дазай же помнит всё, и принять эту память оказалось на удивление легко. Дазай предполагает, всё дело в том, что именно он был тем, кто призвал ту тёмную сущность из глубин своей памяти, что уничтожила некогда его королевство. - И всё из-за любви к этому коротышке, - бормочет Дазай, вновь вздыхая и убирая коробочку обратно в карман. Он не чувствует к Чуе той же глубокой любви, что и его «я» - из другого мира, другой вселенной? - но не может не чувствовать привязанности. Как будто им было суждено встретиться, и как бы они ни кричали о том, что терпеть друг друга не могут, всё равно идут друг другу навстречу. Пусть медленно, пусть шаг вперёд и два назад, но идут. Развернувшись на каблуках, Дазай направляется в противоположную сторону, даже если ему хочется бежать за Чуей. Нет, всему своё время. Пока Чуя не помнит, всё это в любом случае так бессмысленно и глупо; совершенно безнадёжно.***
- … и шляпу я у него забрал. С этой шляпой и кодовой фразой, которую мне выболтал N, я смогу освободить Арахабаки, и так мы победим Верлена, - говорит Чуя, не глядя на него, но сверля взглядом приближающуюся жуткую форму своего не-брата. - Если ты уверен, Чуя, - смотрит в ту же сторону Дазай. - Ты помнишь о том, что использование Арахабаки сотрёт любые подтверждения или же опровержения твоей человечности? Если выпустишь Арахабаки, мы никогда не сможем узнать, действительно ли ты человек или всего лишь искусственно созданный сосуд. - Я уже сделал свой выбор, чёртов Дазай, - фыркает Чуя и активирует «Смутную печаль». Дазай знал, что эта битва решит всё. Чего он от этой битвы не ждал, так что… - О, хранители тёмной немилости! - слышится в наушнике звучный голос Чуи. - Не будите меня вновь! Рёв выпущенного на волю Арахабаки не заглушает громкого крика Чуи в момент активации «Порчи». В этом крике Дазай слышит грохот сломавшихся на чужой памяти барьеров и звон лопнувших цепей. Чуя кричит, Арахабаки воет, и чёрные дыры наполняют небо над полем боя, а Дазай смотрит во все глаза на мельтешащую фигуру Чуи и не может поверить, что был так слеп и глуп. Рандо ведь сказал ему ещё тогда, не так ли? Зверь из чёрного пламени. Зверь, что не добро и не зло, но то, что не должно существовать в этом мире. Зверь, что не должен был прижиться в теле смертного человека, но прижился в теле Чуи, превратив его в мощное оружие. Этот огромный дикий огненный зверь... - Дарители тёмной немилости, да? - едва слышно смеётся Дазай себе под нос, и смех его вторит вою Чуи. - Что ж, вы и в самом деле не только услышали, но и исполнили моё желание после того, как отозвали свою гончую. Я благодарен вам, и мне жаль, что кто-то посмел потревожить вас вновь.***
- Чуя-сан, ваше пальто. - Спасибо, Акутагава. - И что это такое, А-ку-та-га-ва-кун? Подлизываешься к моему Чуе? А ты знаешь, что за такое бывает? Ауч, ауч! - Перестань кошмарить новичка, ублюдок Дазай! Акутагава не заслужил этого дерьма. Акутагава и в самом деле умный малый, потому что растворяется в тенях, как только Дазай и Чуя замирают, глядя друг другу в глаза. Чуя раздражённо цыкает на него. Дазай сладко улыбается и первым делает шаг вперёд. За ним остаётся след из воды после прыжка в реку. Чуя тоже промок до нитки, когда спрыгнул спасать его. Хорошо, что этим поздним вечером на мостовой нет прохожих. Какие слухи могли бы пойти, если бы кто-то увидел, как Акутагава вытаскивает их двоих из воды «Расёмоном». Дважды уронил обратно, между прочим: один раз из-за «Исповеди», второй раз из-за того, что Чуя прямо в воздухе полез в драку. - Ты такой придурок, - устало выдыхает Чуя, зачёсывая пальцами чёлку со лба и впиваясь в Дазая раздражённым взглядом. - Чуя любит меня, - сияет на него Дазай, сгребая в охапку и прижимаясь губами ко лбу. - Я бы не был так уверен с учётом всего, что ты вытворял что тогда, что сейчас, - фыркает Чуя. Но он обнимает его в ответ, и он помнит, и им по девятнадцать, и они вместе во всех возможных смыслах, так что Дазай не обращает никакого внимания на его брюзжание. Вместо этого он обхватывает лицо Чуи ладонями и втягивает его в поцелуй; плавится, когда Чуя с ворчанием обнимает его крепче, быстро перехватывая инициативу и зажимая между собой и перилами. В зеркальной глади воды в этот момент отражение на доли секунды идёт рябью. Вместо моста, улицы и неба там отражается тронная зала в день коронации. Толпа ликует, гости сияют, и всё внимание приковано к возвышению с тронами, где обтянутые украшенными серебряными узорами рукавами синего пиджака руки Пикового Валета накидывают на плечи новоявленной Пиковой Королевы тяжёлую мантию цвета ночного неба без звёзд: с меховой оторочкой, с пышным воротом, с тяжёлой серебряной брошью-замком и длинными серебряными цепочками с вкраплениями драгоценных камней, каскадами спадающими вниз по задней части мантии до самого пола. - Да славится Его Величество Королева! - громко говорит Бубновый Король, опуская на голову преклонившего колено Чуи украшенный сапфирами и чёрными опалами серебряный венец. - Да славится моя Королева, - едва слышно шепчет в губы Чуи Дазай, разрывая их поцелуй. Чуя снова тихо фыркает, но обнимает его ещё крепче, прижимая теснее к себе. Он сказал однажды в этом мире: «Я не Король!», опровергая своё прозвище среди «Агнцев». И что ж, верно. Не Король. Но тот, кто держал и до сих пор держит в своих руках сердце Короля.|End|