О свадьбе

Это мысль приходит в его голову, когда он приходит в Сычуань, в семью Тан, и Тан Сосо, хотя он не особо знал её или её имя, просит — требует и угрожает — жениться на ней, а он сбегает. Он говорит, что ему противна идея брака; он напоминает, что он даос; он отплевывается и ворчит так долго, как только может, но быстро умолкает, когда забирает девочку с собой, чтобы у них был первоклассный медик. Он лжет в каждом своём слове и движении, что останавливается только, когда добирается до секты, до своей комнаты, до ночи и закрытых дверей, натягивая одеяло на голову, чего не делал десятилетиями. Он всегда хотел жениться на своём сахёнге. Детское желание, переросшее в первую юную любовь, укрепившееся в его жизни, как его первозданная константа того, кто он есть. Можно смело сказать, что он всегда был влюблен в одного человека, и жаждал его сильнее, чем его жизни нужно дыхание. Его сахёнг так и не ответил ему. Наверное, Чхон Мун-сахёнг знал, понимал, но отверг его мягким и мирным способом, строя из себя невежественного человека. Чхон Мён думает о свадьбе; он вспоминает обо всем, чего хотел; об идее того, чтобы связать свою жизнь и смерть с сахёнгом. Он знал его всю свою жизнь, и умер вслед за ним, в тот же день. Но он не был благословлен остаться рядом с ним, где бы его сахёнг не был. Чхон Мён лежит, думая обо всём и ни о чём, его горло сдавливает, но глаза сухи; он думает, что если бы он был связан с сахёнгом, то или остался рядом с ним мёртвым, или бы сахёнг был здесь, с ним, в жизни. Эта мысль не покидает его с рассветом, сколько бы времени не проходило; неважно, как часто встаёт солнце, как ветер меняется, а Альянс формируется и расширяется, а враги одеты в навязчиво красное, а его руки тонут в другом виде красного, когда он проходит через демонический культ, не одаривая хоть кого-то пощадой. Проходят годы. Ему снова двадцать; это возраст вступления в брак; это середина осени, сразу за его днём рождения, когда он оказался в секте; это ночь, между одним днём и другим — идеальная дата, которую он высчитывал три с половиной часа, переходя через почти два столетия. Чхон Мён в зале предков, всё ещё безлико пустом, и в половину не таком великом, каким он его помнит; он полностью в красном; он ужасный человек. Эгоистичный жалкий жадный мужчина. Ему не смогут отказать. Чхон Мён кланяется в первый раз — небесам, где, наверное, сахёнг разочарован в нём, и земле, Хуашань, в своём доме; их общем доме. Чхон Мён кланяется второй раз, и украшения в его причёске, которые он нашёл в хранилище секты пять лет назад, слегка звенят — у него и его сахёнга одни предки, одна семья, и он кланяется им: своим саго, которые почему-то поддерживали его; старейшинам Хён, не тех, что есть сейчас в секте, а тех, что приняли его, брошенного на пороге ребенка; Чхон Чину. (Ему кажется, что он чувствует призрачные руки, призывающее его встать с его глубоко поклона; он не двигается дольше, чем положено, больше прося прощения, чем благословения). Чхон Мён поворачивается к пустоте, этот зал, конечно, пуст, и в его разуме, на удивление, запредельно тихо, только он и его дыхание, когда он кланяется в третий раз — своему мужу. Мужу, которому он не оставил выбора, не спрашивая разрешения, переплетая их имена нитями судьбы; не желая терять эту связь; лишь надеясь не потеряться в смерти ещё раз, и найти дорогу обратно. Чхон Мён женится на мертвеце в своём святотатстве. Красный шёлк кажется неподъёмным, когда он двигается, когда он уходит также тихо, как и пришёл; в одиночестве своего преступления, с доказательствами во всём своём виде; он не прячется, когда идёт знакомыми дорогами, только, чтобы увидеть пустыри — верно, их дома были сожжены сто лет назад. Он находит свою комнату, влезая через окно, закрываясь от всего мира, прячась от самого себя в момент слабости, и: — Сахёнг… — тихо шепчет он, чувствуя, как его сердце ноет, а руки обнимают сами себя, тяжело сжимая мягкий шёлк; как в детстве, как в юности, как во взрослой жизни, зовя единственного человека, который никогда не отворачивается от него; своего мужа. Никто не приходит.